|
Несложно представить себе двух евреев, спорящих возбужденно и даже яростно над особенно заковыристой страницей Талмуда. Можно, пожалуй, вообразить и такое, что, разгорячившись, спорщики вцепятся друг другу в пейсы или вовсе покатятся по полу, обмениваясь тумаками, подобно мастеру Вишне и папаше Джепетто. Но допустить, что две сильнейшие мировые державы развяжут войну из-за спора о том, как правильно толковать определенное место в трактате Гиттин? Что пьяные моряки станут драться от этого на ножах в портовых трактирах Бристоля и Роттердама? Невероятно, скажет читатель. Невероятно, но - именно так обстояло дело в середине XVII столетия, когда вера в «еврейскую истину», Veritas Hebraica, была в высшей степени характерна для европейской культурной элиты.
* * *
С разгромом Великой Испанской Армады в 1588 году в мире осталось три крупных флота – английский, французский и голландский. Условия, казалось, располагали к тому, чтобы Англия стала уже тогда признанной владычицей морей, но при королеве Елизавете и при первых Стюартах денег на развитие флота выделялось мало. К тому же англичане килевали свои суда, то есть очищали их подводную часть от морских наростов, всего один раз в полгода. Голландцы делали то же самое в два раза чаще, и их корабли имели большое преимущество в скорости перед английскими.
Еще быстроходнее были суда дюнкеркских корсаров и мавританских морских разбойников из Сале, которые в отсутствие эффективных санкций со стороны английского флота стали все чаще появляться в Ла-Манше, причиняя большие убытки морской торговле. В 1625-26 гг. дело едва не дошло до блокады английского побережья. Однажды мавританские пираты разом захватили в водах пролива 27 кораблей. Матросов продали в рабство, и Англия, недавняя победительница Армады, дошла до того, что поставляла бандитам пушки в обмен на плененных ими христиан.
В 1627 и 1628 гг. английский флот дважды совершал безуспешные рейды к французскому побережью. Поклонники д’Артаньяна помнят, что именно в это время Ришелье осаждал гугенотов в Ла-Рошели. Им-то на помощь и устремилась эскадра герцога Бекингэма. Захватив остров Ре, она должна была снять блокаду с осажденных войсками кардинала протестантских собратьев. Но Ришелье приказал вооружить все суда на западном побережье Франции и предпринял решительную контратаку, в результате которой герцог был вынужден отступить, потеряв 6000 своих солдат.
Опасаясь повторной атаки, Ришелье приказал прикрыть Ла-Рошель мощной дамбой. Ее строительство потребовало огромных затрат, но французы управились в срок (не будет преувеличением сказать, что организация трудового процесса осуществлялась тогда у стен Ла-Рошели сталинскими методами). В мае 1628 года на помощь осажденным гугенотам отправилась новая английская эскадра и ей тоже пришлось отступить с позором. Но в Лондоне не желали признать поражение. Дамба? В ней пробьет брешь специальное таранное судно. В сентябре к Ла-Рошели снова подходит английский флот, теперь уже под командованием адмирала Линдсея. В его составе – 140 кораблей, к высадке подготовлен мощный десант. Единовременная атака, сбивчивое дыхание тысяч орудий, дымящие брандеры… Французы устояли, Линдсей бесславно отправился восвояси, осажденные в Ла-Рошели гугеноты лишились последней надежды на помощь извне и сдались войскам Ришелье.
Франция получила время для развития своего флота. Стоит ли удивляться тому, что и это дело было поручено удачливому кардиналу, гвардейцев которого били в часы досуга веселые королевские мушкетеры? Верфей и судостроителей во Франции не хватало, поэтому Ришелье распорядился на первых порах покупать готовые корабли в Голландии. Англичане занервничали. Их король Карл I приказал топить закупленные кардиналом суда в Северном море. Топили. Но уже в 1644 году французы держали в Ла-Манше 57 боевых кораблей и 11 брандеров. Их мощный флагман Couronne отлично ходил под парусами, возбуждая всеобщее удивление.
Ришелье учредил морское училище для дворян и впервые ввел во французском флоте постоянный офицерский состав. Он строил новые верфи, планировал оборону побережья, решительно смещал адмиралов. Но уже при его преемнике Мазарини протекция снова стала играть важнейшую роль в расстановке кадров, и качество офицерского корпуса резко снизилось. К тому же Мазарини был поглощен идеей захвата германских земель на заключительном этапе Тридцатилетней войны 1618-1648 гг. и ему явно недоставало интереса к развитию флота.
А Англия, между тем, приходила в себя от пережитых ею унижений. В 1634 году Карл I ввел закон о «корабельных деньгах» (ship money), согласно которому прибрежные города, поставлявшие прежде суда для королевского флота, были принуждены вносить вместо этого деньги в государственную казну. Строительство и снаряжение боевых кораблей взяло на себя государство. Эта мера была продиктована тем, что поставляемые городами суда были, как правило, очень низкого качества. Считается, что морская реформа стоила Карлу I головы: закон о «корабельных деньгах» был введен без согласия парламента, и это явилось поводом к беспорядкам, за которыми последовали восстание и казнь короля (1649).
Но еще до того, как кромвелевский парламент положил начало европейской традиции цареубийства, закон о ship money сыграл свою историческую роль. Благодаря этому налогу в Англии было быстро построено сорок боевых кораблей, из них шесть - 100-пушечных. Именно тогда были созданы некоторые важнейшие типы судов. Известный кораблестроитель Петт, которому Карл I оказывал личное покровительство, построил в 1636-37 гг. первый корабль серии Sovereign водоизмещением в 1520 тонн. Далее, в целях борьбы с пиратами, был разработан новый тип небольших судов lions whelps («львята»): водоизмещение - 185 тонн, 14 бортовых орудий, 62 фута длины по килю. С полным парусным оснащением, «львята» были предшественниками корвета.
До усекновения венценосной главы оставалось три года, когда у Англии появились первые крейсеры типа Adventure с превосходным, как оказалось, отношением длины к ширине (3,5:1). Тогда же зарекомендовали себя первые быстроходные фрегаты с одной только крытой орудийной батареей. Их число быстро росло; при Кромвеле в английском флоте было уже 60 фрегатов, построенных на «корабельные деньги», которые, как мы помним, стали поводом для свержения и казни своенравного короля.
Таким образом, Англия одержала победу над Францией в экономическом и технологическом состязании за господство на море. Несмотря на пережитую ими гражданскую смуту, островитяне освободились от страха перед французским флотом, но опасность теперь угрожала им со стороны Нидерландов.
Морская торговля Голландии в Балтике развивалась активнейшим образом с начала XVI столетия. Затем голландские суда стали все чаще появляться в Средиземном море и в Атлантическом океане, у берегов африканских и американских колоний. По свидетельству современников, голландские купцы и шкиперы отличались скромностью, образованностью, смелостью. Благодаря богатству и предприимчивости нации голландский флот стал вытеснять конкурентов с мирового рынка. На востоке он обеспечил себе едва ли не монопольные права судоходства. Антверпен, а затем Амстердам стали важнейшими портами в Европе.
Успешная морская торговля позволила голландцам выдержать 42-летнюю войну с Испанией, сильнейшей в те времена европейской державой. За что воевали? – спросит сбитый с толку читатель. Вопрос уместен: ведь Испания долгое время покровительствовала голландской торговле, открывая ей доступ в свои колонии. Но среди голландцев, отличавшихся сильным национальным чувством и независимым характером, получило распространение протестантство. Это и привело их к восстанию против испанского ига.
Многим тогда казалось, что Испания просто раздавит ослушников в Соединенных Провинциях. Ей действительно доставались победы на суше, но голландские гезы держали свои гавани открытыми, а неприятельские - закрытыми. Когда в 1584 году пал Антверпен, гезы блокировали устье Западной Шельды, в результате чего главными центрами мореходства стали Амстердам и Роттердам. Несмотря на войну с Испанией, морская торговля Голландии постоянно росла. Так, в 1589 году в Амстердам приходило еженедельно до 600 судов с хлебом из Балтийского моря, а в 1601 году из Амстердама в Балтику уходило каждые три дня более 800 кораблей, груженных солью и мануфактурой.
Таможенные ограничения исчезли, голландские провинции и города стали совершенно самостоятельными. Все это возбуждало ревность Англии, и уже королева Елизавета старалась, как только могла, мешать голландской торговле. Но, несмотря на чинимые Англией и Испанией препятствия, Голландия осваивала новые маршруты в Индию, создавала колонии в Яванском море, держала в своих руках торговлю на Балтике. В 1613 году ею была основана за океаном многообещающая колония Новый Амстердам (в будущем - город Нью-Йорк).
Это произошло уже после того, как в 1609 году завершилась война с Испанией. Именно тогда Голландия вступила в пору своего расцвета. В 20-е и 30-е годы XVII столетия она добилась важных успехов в борьбе с дюнкеркскими корсарами, дав англичанам дополнительный повод для зависти. К 1636 году торговый оборот Голландии был в пять раз больше английского. В такой же пропорции соотносились рыбные промыслы обоих государств. Все предпосылки к началу первой англо-голландской войны сложились окончательным образом, и вопрос был теперь только в том, когда она грянет. Пушки заговорили в 1652 году, но этому предшествовал ряд событий, который, собственно, и составляет тему данной статьи.
* * *
В прошлые времена войны, как и теперь, велись не только солдатами. Было бы неправомерно экстраполировать в XVII столетие наши сегодняшние представления об «информационной войне», но кое-какое сходство здесь все-таки наблюдается: общественное мнение готовили загодя к столкновению многотысячных армий и огнедышащих флотов. Враждующие государства пытались сформулировать свои позиции по спорным вопросам в соответствии с нормами международного права. Точнее, они стремились к тому, чтобы это право, еще очень расплывчатое и подверженное частым изменениям, в наибольшей степени отвечало их интересам. Указанной цели служили лучшие интеллектуальные силы ведущих европейских держав.
Англо-голландский конфликт сопровождался энергичными спорами о правах торгового судоходства в открытом море. При этом Англия держалась принципа, согласно которому морское пространство подлежит таким же регуляциям собственности, как и суша. Иными словами, она настаивала на том, что в море должны быть границы. Главным интересом Англии было признание за ней права на территориальные воды, но само понятие mаге Anglicanum circumquoque («окружающие Англию моря») трактовалось порой таким образом, что включало в себя едва ли не весь Мировой океан.
Практическую основу этой позиции составляло могущество английского флота. Кромвель, подобно казненному им королю, заявлял: «Англия не может терпеть, чтобы без ее разрешения на океане развевался чей-либо флаг, помимо английского». Эти притязания выражались в захватах иностранных кораблей, в обложении их пошлинами, в требовании салютовать при встрече спуском своего флага любому английскому кораблю и т. д.
Такие же претензии предъявляла к Нидерландам и прочим морским державам Франция, но она была вынуждена отказаться от них с принятием Ordonanсе de la Marine в 1633 году. Основным стал конфликт между Англией и Голландией, и к нему с обеих сторон подключились лучшие правоведы. Забегая вперед, отметим, что именно голландская позиция была принята со временем, уже в XVIII веке, за основу международного права. Ее сформулировал в 1609 году Гуго Гроций в своей книге Mare liberum («Свободное море»). От имени английского престола Гроцию ответил известный юрист и писатель Джон Сельден. Его труд под названием Маге clausum («Закрытое море») увидел свет в 1635 году.
Какими же аргументами оперировали тогда ведущие европейские правоведы? Главным основанием для обоих служил Танах («Ветхий Завет»). Библейские главы, в которых приводится описание границ Эрец-Исраэль, были для Гроция доказательством того, что в море границам не место. Джон Сельден, выдающийся гебраист и знаток еврейского права, использовал те же самые главы, а также Талмуд и труды Маймонида, для обоснования противоположной точки зрения. Талмудический трактат Гиттин сыграл свою роль в этом споре из-за того, что в нем вопрос о границах Эрец-Исраэль обсуждается в связи с правилами составления разводного письма. Кроме того, Сельден ссылался в своих рассуждениях на другой талмудический трактат Санѓедрин. Там он нашел подтверждение своей концепции о едином правовом пространстве, которое очерчивают установленные однажды межгосударственные границы. Таким был XVII век, «самое библейское из европейских столетий».
Это определение принадлежит Фане Оз-Зальцбергер, старшему научному сотруднику Исторической школы Хайфского университета. Полгода назад, в тринадцатом номере израильского журнала «Тхелет» д-р Оз-Зальцбергер опубликовала статью «Еврейские корни современной республики», целиком посвященную европейской «политической гебраистике» XVII века. Данная публикация завершила серию научных исследований, предпринятых ею в рамках проекта, инициатором которого выступил академический центр «Шалем».
История столкновения морских интересов Англии и Голландии интересна Фане Оз-Зальцбергер лишь постольку, поскольку она связана с именами Джона Сельдена и Гуго Гроция. Описание событий, вызвавших появление Mare liberum и Mare clausum, дается в ее статье тремя короткими строчками. Автор резонно предполагает, что искушенный в исторической литературе читатель осведомлен о перепитиях остросюжетного конфликта между двумя морскими державами, но, скорее всего, не имеет представления о том, в какой мере европейская политическая мысль XVII столетия была пронизана еврейскими категориями и библейскими реминисценциями.
Джон Сельден, придворный юрист и идеолог Карла I, был, пожалуй, самым заметным представителем направления, искавшего в еврейской традиции основания для будущего политического устройства Европы. Помимо апеллирующей к библейским и талмудическим источникам книги Mare clausum, он оставил еще целый ряд трудов, в которых древнее государство Израиля было представлено европейским нациям как пример для творческого подражания. Таковы его книги A History of Tithes («История десятины»), The Law of Nature and Nations According to the Hebres («Естественное и национальное право у евреев»), Uxor Hebraica («Еврейский брак»), On the Sanhedrin and the Judiciary Posts of the Ancient Hebrews («О Синедрионе и юридических должностях у древних евреев»).
В библейских законах о десятине Сельден видел оптимальную форму экономической организации общества и защиты прав неимущих. В «семи заповедях Ноаха», обязывающих, согласно еврейской традиции, все человечество, он находил основу естественного права. Санѓедрин (Синедрион) представлялся Сельдену прообразом идеального парламента, который, действуя на основе единожды принятого Закона, становится его интерпретатором, исполнителем и защитником. Бракоразводное законодательство иудаизма представлялось ему предпочтительным в сравнении с жесткими нормами христианского канонического права.
Сельден умер за несколько лет до того, как в Англию было позволено вернуться евреям, изгнанным оттуда Эдуардом I еще в 1290 году. В середине XVI столетия в Лондоне и Бристоле возникли полулегальные общины марранов. Подвергаясь частым преследованиям, они влачили жалкое существование и были едва заметны, поэтому будет естественно предположить, что Сельден не встретил за свою жизнь ни одного еврея. Многие скажут, что именно это позволило ему испытать столь возвышенные чувства по отношению к иудаизму, но в действительности умонастроение Сельдена было знамением эпохи, а не частной прихотью сентиментального юдофила.
Фаня Оз-Зальцбергер оставляет за строкой своего повествования общие культурные аспекты европейской гебраистики, связанные с творчеством Пико делла Мирандолы, Эгидио да Витербо, Иоганесса Рейхлина, Эразма Роттердамского, равно как и влияние данного феномена на английскую литературу, для которой была во многом типична такая фигура, как знавший иврит Джон Мильтон, автор изобилующих библейскими мотивами произведений «Потерянный рай» и «Самсон-богатырь». В своей суховатой статье она занимается только одним явлением: «политической гебраистикой», то есть творчеством тех авторов, которые прокладывали дорогу к будущей форме государственного правления на Западе, принимая за образец «древнюю федерацию Двенадцати колен». Но и в этой ограниченной области д-р Оз-Зальцбергер сумела порадовать читателей многими примечательными открытиями.
Главным из них является не чье-то отдельное имя, извлеченное на свет Божий после многовекового забвения, а сама масштабность «политической гебраистики», ее ключевая роль в формировании принципов и институций современной западной демократии. Данное направление не было теоретическим курьезом, как стало казаться многим после Вольтера. Напротив, оно представляло собой основное направление интеллектуального поиска и сердцевину того генезиса идей, результатом которого стало на Западе утверждение сегодняшней формы правления.
Исторические границы связанной с этим эпохи могут быть определены достаточно четко: с середины XVI века, когда протестанты заново открыли Библию для Европы, до 1710 года и далее, когда просветившийся европейский разум решил избавиться от предрассудков, отнеся к числу таковых представление о том, что Священное Писание евреев может служить источником истины и вдохновения для христианских народов. А в промежутке – «самое библейское из европейских столетий».
* * *
Интересно, однако, что именно это столетие определило первенствующее положение европейской цивилизации, оставив далеко позади всех ее конкурентов. «Запад часто забывает о том, что его преимущество достигнуто за счет более умелого применения организованного насилия», - утверждает Сэмуэль Хангтингтон, самый симптоматичный выразитель наших сегодняшних настроений. Соглашаясь в целом с его оценкой, отметим, однако, что, «организованное насилие» Запада было не столько военным, сколько торгово-экономическим, и морское господство играло в данной связи ключевую роль. Но, при всей важности данного тезиса, нельзя не задаться вопросом о том, чем были наполнены паруса кораблей в эпоху решающего, исторического прорыва Европы? Что за дух приводил в движение флотилии, армии, мануфактуры?
С подачи Макса Вебера в данной связи говорят обычно о «протестантской этике», вкладывая в это понятие примерно следущее: автономное бытие, представление о личной ответственности человека, трудолюбие, скромность, стремление к успеху. Но почему отмеченные добродетели потребовали Реформации и яростных религиозных войн, не проявившись достаточным образом в католицизме? Почему было нужно шведскому королю Густаву Адольфу идти в сражения на папистов, распевая лютеровский гимн «Господь – наша сила», позже названный Энгельсом «марсельезой XVI столетия»? Ответ на этот вопрос здесь может быть лишь частичным, малый штрих к огромному полотну.
...Лютер так и не отказался от буквального понимания партиципации (причащения); в 1529 году, в ходе Марбургской полемики с Ульрихом Цвингли и другими вождями швейцарского протестантизма, он упорно отвергал предпринимавшиеся ими попытки иносказательной интерпретации таинства. Нахмурившись, Лютер сидел за столом и в ответ на все доводы своих оппонентов молча выводил на сукне Hoc est corpus Meum («Сие есть тело Мое»), настаивая на традиционном для церкви понимании причастия.
Гессенский ландграф, устроивший встречу в Марбурге, и приглашенные им представители из Саксонии, Цюриха и Базеля проявляли крайнюю заинтересованность в том, чтобы стороны достигли согласия как можно скорее. Протестантским княжествам угрожала война. Карл V, император Священной Римской империи, и папа Климент VII заключили союз в Италии, австрийский властитель Фердинанд и католические вожди объединились в Германии, а идеологи Реформации никак не могут договориться между собой, подвергая опасности единство в рядах протестантов, столь необходимое перед лицом ожидающих их испытаний.
«Господа, вы не можете так разойтись! – воскликнул ландграф. – Разве ничего невозможно поделать для преодоления раскола? Подумайте о благополучии христианства и исторгните ссору из вашей среды!». В зале воцарилась напряженная тишина. Цвингли, Эколампадиус и Меланхтон выжидающе смотрели на Лютера. Тот тяжелым движением оттер пот со лба, затем взял кусок мела и снова написал на сукне: Hoc est corpus Meum.
Марбургская встреча закончилась безрезультатно, но протестантизм, как религиозное направление, последовал в данном вопросе сторонникам Цвингли, постулировав абсолютно ответственное бытие человеческой личности, которая не может рассчитывать на спасение через мистериальное «вкушение Божественной плоти».
Вопрос о партиципации – частный случай. Но через подобного рода дискуссии на отвлеченные теологические темы проходило становление нового европейского типа, который позже будет объявлен носителем протестантской этики. Утратив доверие к Римской церкви, новый европеец самостоятельно прочитал Библию, изучение которой считалось у католиков прерогативой клира. При этом его особенно заинтересовал «Ветхий Завет», ранее почти неизвестный христианским читателям... И тогда, открытая заново, Еврейская Библия произвела второй фундаментальный переворот в европейском сознании (первым было само появление христианства, преобразившее усталую античную цивилизацию и наделившее ее свежей исторической силой).
Соответственно, еврейские акции вложены в оба европейских прорыва к полнокровному, творческому инобытию. К Европе, как таковой, со всеми ее достоинствами и недостатками. К той самой Европе, которая отблагодарит нас, спустя века, Освенцимом и шоколадным бельгийским цинизмом.
* * *
Но вернемся в XVII столетие, где нас ожидают герои еще неоконченного повествования. Джон Сельден сохранил за собой репутацию убежденного монархиста, но столь же заметны были тогда, отмечает д-р Оз-Зальцбергер, «библейские республиканцы, библейские цареубийцы, библейские консерваторы и проповедники патриархального строя, библейские уравнители, библейские отрицатели собственности и библейские же апологеты вечных ее оснований, библейские империалисты, библейские патриоты, равно как и их политические противники». Ведя ученые споры, сочиняя пародии друг на друга, адресуя друг другу едкие эпиграмы, все они использовали Танах как кладезь идей, сатирических образов и актуальных метафор.
Спорившие о принципах международного судоходства, Гроций и Сельден равно верили в то, что Библия содержит в себе основы естественного права, общего для всех времен и народов. Эту убежденность сохранил голландский правовед Петер ван дер Кун (Петрус Кунаеус), почтительный ученик, а затем - оппонент Гуго Гроция. В 1617 году он выпустил книгу «Республика евреев», в которой библейское государство эпохи Первого храма было представлено как свободная федерация Двенадцати колен. Адресуя свой труд Генеральным Штатам, Кунаеус предлагал построить по этой модели федеративное объединение Голландии и Западной Фризии. Он настойчиво призывал современников брать пример со «священнейшей республики человечества».
Его призыв был понятен и близок голландским протестантам, находившим в исходе Израиля из Египта прообраз собственного восстания против испанского ига. Основываясь на библейских и талмудических текстах, на сочинении Иосифа Флавия «Против Апиона» и на маймонидовом кодексе «Мишне Тора», Петрус Кунаеус предлагал конституционную схему, сочетавшую качества теократии и политеи: не монархия, не олигархия, не демократия, а республика, имеющая волю Всевышнего источником своего закона. Основной институцией этой республики должен был стать сенат, построенный по модели Синедриона.
Подобно Сельдену, Кунаеус считал нужным актуализировать аграрное и социальное законодательство Библии, полагая, что оно содержит в себе именно то, чего не хватает античной традиции, восходящей своими корнями к Аристотелю, Цицерону и стоикам: справедливость в распредлении ресурсов нации, ответственность общества за благосостояние его членов. Общим для Сельдена и Кунаеуса было также представление о том, что Библия определяет принцип единого правового пространства внутри национальных границ.
В той же связи называются имена Джеймса Харингтона, Элджерона Сидни, Марчмонта Недхмама и других европейских авторов XVII столетия. Совершенно отдельного упоминания заслуживает Джон Локк, идейный основоположник либерализма, труды которого (особенно «Два трактата о правлении» и «Послание о веротерпимости», но не только) пестрят ссылками на книги Танаха. Д-р Оз-Зальцбергер пишет о наблюдаемой в последние годы ревизии традиционного отношения к Локку: религиозность великого мыслителя, которая трактовалась раньше как неизбежная дань обстоятельствам времени, все чаще понимается и оценивается как подлинная основа его учения.
Для многих «политических гебраистов» было характерно мнение о существовании близкой к совершенству «еврейской республики» со времени исхода из Египта и до помазания Шауля первым царем Израиля. Уже в XX веке близкой точки зрения на раннюю теократию Судей придерживался Мартин Бубер, а среди классиков иудаизма ее наиболее заметным носителем следует счесть дона Ицхака Абарбанеля (1437-1508), раввина и выдающегося комментатора Писания, состоявшего министром финансов у Фердинанда Кастильского. Оказавшись жертвой дворцовых интриг и религиозных преследований, Абарбанель проникся отвращением к монархии как таковой; в его произведениях часто звучит мысль о том, что устроение монархии явилось отказом от предпочтительной формы общественного правления, примером которой он полагал республику Судей. Теократия как антитеза человеческой деспотии.
Еще одной характерной чертой европейской «политической гебраистики» в ее, скажем так, полемической ипостаси было частое отождествление противника с филистимлянами, амалекитянами и прочими недругами Израиля. Данное направление общественной мысли существовало, как правило, в контексте антипапистской риторики, и для него было естественно называть Амалеком католического врага, будь то Рим, Испания или Франция. Эпоха не признавала другого языка, и английская революция, поводом для которой стали злосчастные «корабельные деньги» Карла I, имела выраженный мессианский аспект; восставшие называли себя «вторым Израилем», а пост их вождя – лорд-протектор – отождествлялся идеологами восстания со статусом древнего судьи-воителя у евреев (шофет лохем).
Было бы неверно, однако, увидеть в «политической гебраистике» XVII столетия одну лишь невинность зачарованной мысли. Для представителей данного направления была характерна глубокая интеллектуальная рефлексия. Усердные ученики Аристотеля, они знали, что всякая политея ограничена во времени. Древний опыт Израиля подтверждал этот тезис: на смену теократической республике Судей пришло Объединенное царство, которое затем претерпело раскол и духовную деградацию. Трагическим завершением этой коллизии стало изгнание Израиля, причем последнее понималось мыслителями-«гебраистами» совершенно особым образом: как политическая катастрофа, сродни падению Афин и растлению позднего Рима. Нет нужды говорить, что подобный взгляд противоречил плоской и тенденциозной трактовке еврейской судьбы ранними христианскими авторами, для которых в изгнании Израиля не было ничего, кроме кары за неприятие Иисуса.
Но, если всякая политея, по Аристотелю, ограничена, и если Писание показывает, что даже Божественная политея подчиняется этому правилу, то каковы же выводы? Для Спинозы они состояли в том, что предложенная в Библии государственность принципиально несостоятельна; для английских и голландских республиканцев – в том, что она есть живой пример, вопреки всему.
...Автор этих строк далек от мысли о том, что мы можем сегодня непосредственным образом перенять у наших далеких предков ту или иную модель государственного устройства. Даже «самое библейское из европейских столетий», относившееся к этой идее с изрядным энтузиазмом, не сделало единомышленниками роялистов, республиканцев, анархистов и пр.; нам же еще труднее построить Конкордию на противоречиво толкуемом политическом наследии Танаха. Но на фоне удручающего равнодушия секулярной израильской элиты к еврейскому прошлому, в сравнении с ее «прогрессивным» невежеством, одержимость мыслителей XVII столетия идеями и образами Писания кажется поучительной. Ведь даже те, кто считает принятую сегодня на Западе форму правления идеальной, не могут отрицать того, что ее породила страстная религиозная мысль, видевшая в еврейских Пророках и Судьях своих учителей. И если теперь эта форма переживает онтологический кризис, ощущая свое растущее несоответствие вызовам современности, то можем ли мы рассчитывать на ее обновление и укрепление, сохраняя нелепое равнодушие к тому, из чего она состоялась?
Res Publica означает «общее дело», а это подразумевает сразу многое: наличие дела, наличие общего и даже досточно внятный выбор между «иметь» и «быть», между «свободой от» и «свободой для». Проснувшееся с Реформацией европейское политическое сознание обнаружило в данной связи, что ему не хватает античных источников и с восторгом заявило свои права на еврейское наследие. Значительно позже, испугавшись тоталитарных последствий «свободы для», Запад произвел ревизию своих представлений о государстве, в результате которой от фундаментальной идеи Res Publica осталось очень немногое. И все было бы хорошо, не замахнись однажды на Запад, отвергший «общее дело», страшные люди с горящими глазами Бин-Ладена... Чтобы их победить, недостаточно оружия конкистадоров. Тут потребуется зажечь свои собственные глаза и сердца, иначе невозможно. Чем зажечь? Если это и впрямь столкновение цивилизаций, то ни Западу, ни – тем более – нам, израильтянам, не обойтись без Танаха, который станет вдруг нужно читать столь же вдумчиво и доверчиво, как читали в далеком XVII веке.
Описание событий, предшествовавших англо-голландской войне 1652-1654 гг., дано по книге Альфреда Штенцеля «История войны на море в ее важнейших проявлениях с точки зрения морской тактики», дополненный перевод с немецкого, Петроград, 1918. Марбургская полемика 1529 г. описана по Андре Миллеру, «История христианской Церкви», 2 т., Дилленбург, 1994.
Блог ЖЖ yaqir-mamlal, 1.2019
Опубликовано в «Окна», еженедельное приложение к газете «Вести», 7 августа 2003 г.