|
Еврейским царем Михаэля Гальперина назвали, по крайней мере, однажды. «Мальк аль-яхуд! Мальк аль-яхуд!» - кричали ему по-арабски посетители бродячего цирка в Яффо, когда он уложил твердым взглядом к своим ногам четырех огнегривых львов. Представление начали крафт-жонглеры с тяжелыми гирями, следом за которыми на манеж выскочили акробаты, показавшие публике драй-ман-гох и другие трюки. Женщина-змея принимала невообразимые позы, демонстрируя гибкость мышц и волнующую подвижность в суставах. Потом другая женщина в темно-синем костюме с нашитыми золотыми звездами встала на край подкидной доски и, подброшенная партнерами к самому куполу, исполнила серию упражнений на корде-волане. Номер со львами, которого ждали с особенным нетерпением, был объявлен во второй части программы, после лилипутов.
В промежутках между номерами публику развлекал шпрехшталмейстер или, как стали теперь говорить в далекой Европе, conferencier. И вот, когда на манеже собрали большую клетку и когда запустили в нее ленивых, настороженных львов, этот, с позволения сказать, докладчик насмешливо обратился к сидевшим в зале евреям: «Ну что? Может ли хоть один из вас, трусливые иудеи, приблизиться к этим благородным животным?» Под парусиновым куполом прокатилась волна смеха, но смеялись по преимуществу там, где сидели арабы. Евреи усмехались бестактной шутке тихо, пристыженно и неловко. Приподнятое настроение, которому так охотно предаются любители легкомысленных зрелищ, разом омрачилось. Конферансье уже готовился разрядить атмосферу новой шуткой, когда Михаэль Гальперин встал со своего места и молча направился по ступеням вниз, к забранной решетками арене. Отстранив смутившегося болтуна, он в полной тишине передвинул засов, отворил железную дверь и вошел в клетку. Хищники зарычали и угрожающе поднялись навстречу незваному гостю, но, натолкнувшись на его взгляд, заскулил и улегся на усыпанный опилками настил сначала один лев, а за ним и остальные.
Этот эпизод говорит о многом, но достоверно мы всё же не знаем, был ли Гальперин потомком царя Давида. Древняя традиция, возводившая происхождение его семьи к рыжему монарху, научившему человечество покаянию и молитве, несомненно существовала, и где-то в конце XVII столетия или, может быть, в самые первые годы нового XVIII века известный минский раввин Йехиэль Гельперн, один из предков Михаэля, привел эту традицию в своей книге Седер ха-дорот, собравшей и другие полезные сведения о пророках и героях Израиля, о его мудрецах и учителях во всех поколениях вплоть до 1695 года включительно. Даже и о выдающихся людях других народов, будь то философ Платон или, чтобы далеко не ходить, удачливый полководец Александр Македонский, написал Йехиэль Гельперн в своей замечательной книге, печатавшейся не менее девяти раз прежде, чем в 1884 году вышло в Варшаве ее последнее на чужбине издание.
А по материнской линии Михаэль Гальперин приходился внуком Мальбиму, знаменитому раввину и комментатору Писания, родившемуся в 1809 году в местечке Волочиск Подольской губернии, учившемуся в Варшаве и снискавшему себе там репутацию иллуя, то есть юноши исключительно редких способностей. По обычаю того времени Меир-Лейбуш бен Йехиэль-Михл Вейзер, длинное имя которого еще не успело сложиться в акроним Мальбим, женился рано, в возрасте четырнадцати лет. Первая жена волынского иллуя, как его тогда уже называли, прожила недолго, и, овдовев совсем молодым человеком, Мальбим женился вторично, обретя при этом богатого тестя, который высоко ценил его дарования. Получив материальную поддержку и связанную с ней возможность полностью посвятить себя изучению Торы, Мальбим к двадцати пяти годам завершил работу над комментарием к первой части Шульхан арух, наиболее популярного свода еврейских законов. С рукописью своей книги, озаглавленной им Арцот ха-хаим, или «Земли живыя», он посетил многих известных раввинов Пресбурга, Бреслау и Амстердама. Все они охотно рекомендовали «Земли живыя» печатникам и читателям. В 1837 году книга увидела свет, а два года спустя ее автор получил пост раввина в одном из городов Великого княжества Познанского, состоявшего тогда под властью Пруссии.
Прошло еще два десятилетия, и Мальбим, снискавший тем временем большую известность, получил предложение возглавить общину в Вильне. По неведомой нам причине русские власти отказались утвердить его кандидатуру, и Мальбим отправился в захолустный, но чванный теперь уже Бухарест, ставший в 1859 году столицей Объединенного княжества Валахии и Молдавии, под сюзеренитетом Османской Империи. В Бухаресте он вскоре вступил в конфликт с местными реформистами, во главе которых стоял д-р Юлиу Бараш - врач, популяризатор науки, издатель журналов Isis sau natura и Israelitul Roman. Будучи человеком весьма образованным, Мальбим безбоязненно цитировал Канта в своих сочинениях, но к модной в то время идее реформы в иудаизме относился враждебно и видел свою задачу в укреплении основ еврейской общинной жизни.
Вступив в конфликт с реформистами, он не искал компромиссов, и местные власти, оказывавшие тогда покровительство «прогрессивному направлению в еврействе», решили помочь своим протеже, бросив раввина в тюрьму. От долгого заключения Мальбим был спасен вмешательством Моше Монтефиоре, известного британского финансиста и филантропа, но из Бухареста он вынужден был уехать и поздние годы жизни провел в скитаниях, странствуя по городам Российской Империи: сначала Ленчица в Царстве Польском, потом Херсон, Могилев. Уже совсем пожилым человеком Мальбим стал раввином Кенигсберга, однако еврейская жизнь там была слишком немецкой на его вкус, исполненной нововведений, и в 1879 году, получив приглашение возглавить общину Кременчуга, Мальбим отправился в этот далекий днепровский город, привлекавший его, надо думать, твердыми дореформенными устоями. Добраться туда ему не было суждено: Мальбим умер в Киеве, по пути в Кременчуг, в первый день нового 5640 года по еврейскому летоисчислению.
Фрида Вейзер, одна из дочерей Мальбима, вышла замуж за виленского раввина Элиягу-Харифа Гальперина (или Гальперна, его фамилию писали по-разному) и родила ему двух детей, Михаэля и Амалию. Михаэлю, учившемуся в одной из виленских йешив и, говорят, блиставшему там, едва исполнилось тринадцать лет, когда он лишился отца. Это произошло в 1874 году. Выждав в трауре год, Фрида приняла предложение богатого торговца Зеликина и переехала к новому супругу в Смоленск, покинув черту оседлости.
В Смоленске Михаэль был отдан в гимназию, где он должен был обрести познания и усвоить манеры, полезные для коммерсанта, которому предстоит вести дела в крупных русских городах и даже столицах. От покойного Элиягу-Харифа осталось немалое состояние, преумноженное теперь с повторным замужеством Фриды и сулившее ее сыну самые благоприятные виды в торговом будущем.
Но в гимназии Михаэль познакомился не только с науками. Революционные идеи, будоражившие в те годы просвещенное русское общество, покорили сердце одаренного юноши. Результатом этого стали значительные перемены в его образе жизни. Михаэль свел знакомство с исполненными мрачного вдохновения молодыми людьми, говорившими о закабалении русского народа, о голом насилии, на котором держится государственно-буржуазный нарост, о необходимости переворота и народного представительства. Он жадно читал журнал «Вперед», доставлявшийся в Смоленск из далекого Лондона, и возвращался домой со въевшимися в ладони пятнами анилиновых чернил. После нескольких часов работы на гектографе, печатавшем подметные письма «Народной воли», смыть эти пятна не удавалось. Хорошо еще, что окружающим не был слышен запах желатина, который заливали в жестяной ящик для получения правильной печатной массы. Этот запах подолгу преследовал Михаэля, наводил тошноту, лишал аппетита.
1 марта 1881 года император Александр II, приговоренный народовольцами к казни, был убит в Петербурге бомбой Игнатия Греневицкого. Россия сжалась под тяжестью этого известия, но вожделенной народовольцами революции не произошло. Зато чуть позже, с наступлением православной Пасхи, начались погромы.
Первый из них случился в Елисаветграде, в ночь с 15 на 16 апреля. Вслед за тем евреев стали громить в местечках и деревнях Херсонской губернии, потом в Киеве, Жмеринке, Конотопе, Смеле. Выждав чуть дольше, взялись за ножи и дубье в городах Черниговской, Екатеринославской, Подольской, Полтавской, Таврической губерний. В начале мая разразился трехдневный погром в Одессе, где лабазникам и босякам было впервые оказано сопротивление отрядами еврейской самообороны, из студентов Новороссийского университета. В июне громили Борисполь, Переяслав, Нежин. В декабре, с наступлением католического Рождества, поднялась на евреев Варшава. В новом, 1882 году, погромы продолжились в уездных городах Подольской и Херсонской губерний.
Поведение властей было двусмысленным. В одних случаях правительство пресекало погромные выступления, используя с этой целью войска, в других – давало погромам разыграться в полную силу и даже намеренно их разжигало. Но столь же двусмысленным было в то время поведение друзей Михаэля Гальперина. Нет, не все, но многие, слишком многие народовольцы говорили тогда, что погромы носят справедливый характер, поскольку направлены против эксплуататоров трудового народа. Посвященная погромам статья вышла в шестом нумере подпольной газеты «Народная воля» за 1881 год. И что же? Вместо решительного осуждения погромов Гальперин обнаружил в ней поразивший его призыв «сознательно направлять всех справедливо недовольных и активно протестующих». Но последней каплей, заставившей Михаэля Гальперина по-новому определить свое место в жизни, должна была стать прокламация «К украинскому народу», распространенная исполкомом «Народной воли». Александра III в ней называли «жидовским царем» - и призывали к продолжению погромов.
Еврейские публицисты, которых Гальперин в то время еще не читал, дали грозным событиям 1881-1882 гг. имя Суфот ба-Негев, или Буря на юге. Эта буря многое определила в последующей еврейской истории. За годы, остававшиеся до Первой мировой войны, Россию покинет почти два с половиной миллиона евреев, и в этом бегстве сразу оформится малый, но упрямый поток Первой алии. Билуйцы обретут имя и цель. Вектор ассимиляции, господствовавший прежде в просвещенных еврейских кругах, сменит новое культурное настроение, выраженное Леоном Пинскером в брошюре «Автоэмансипация». И еще до того, как слово «сионизм» впервые появится в 1890 году на страницах венского журнала Selbstemanzipation, в Стране Израиля будут основаны многочисленные земледельческие колонии – Ришон ле-Цион, Экрон, Гедера, Зихрон-Яаков, Рош-Пинна, Йесуд ха-Маала, Реховот, Беэр-Тувья. Спасенная новыми переселенцами от развала, устоит и окрепнет Петах-Тиква. У стен Яффо вырастут первые дома Неве-Цедек, от которых оттолкнется со временем Тель-Авив.
Михаэль Гальперин принадлежал к числу тех, кого Буря на юге вернула в еврейский лагерь. Оставшись убежденным социалистом, он долго еще щеголял в кумачовой рубахе, символизировавшей, по его словам, пролетарское еврейство. Но сфера приложения его усилий и недюжинных дарований стала теперь иной. В первой половине восьмидесятых годов Гальперин занимался созданием отрядов еврейской самообороны на юге России, был учредителем первого еврейского профсоюза в Вильне, читал там же, в Вильне, популярные лекции о социализме посетителям клуба Шаалу шлом Йерушалаим («Ищите мира Иерусалиму»). В 1884 году он присоединился к только что созданному движению Ховевей-Цион, объединившему палестинофильские, как их тогда называли, кружки России и Центральной Европы. А в следующем году Михаэль Гальперин, которому исполнилось к тому времени 25 лет, впервые посетил Страну Израиля и провел несколько месяцев в разъездах по земледельческим колониям, создававшимся пионерами Первой алии. Прошло еще два года, и Гальперин вернулся в Эрец-Исраэль, теперь уже надолго.
* * *
Как это часто бывает, изрядное состояние, унаследованное Михаэлем Гальпериным, не помешало формированию его радикальных социалистических взглядов. Как это бывает значительно реже, Гальперин легко отказался от своего состояния, пожертвовав все имевшиеся у него деньги на приобретение земли в еврейском отечестве. Первая крупная сумма, пять тысяч рублей, была оставлена им Пинскеру и Лилиенблюму, двум почитаемым вождям Ховевей-Цион, когда Гальперин, следовавший в Эрец-Исраэль через Одессу, встретился осенью 1886 года с членами действовавшего в этом городе общественного комитета. Вскоре на оставленные им деньги были куплены зeмли вблизи созданного тремя годами ранее поселения Йесуд ха-Маала.
Поселившись в Ришон ле-Ционе, Гальперин учредил и там профсоюз, который немедленно начал энергичную классовую борьбу против Йегошуа Осовицкого, управляющего делами колонии. Осовицкий представлял интересы Эдмунда де Ротшильда, взявшего Ришон ле-Цион под свою опеку в труднейший для колонии момент, когда та находилась на грани банкротства. Выступление организованного пролетариата вынудило Осовицкого покинуть Ришон ле-Цион, в связи с чем барон Ротшильд сразу же объявил, что он прекращает всякую помощь переселенцам. Возобновление помощи потребовало удаления главных бунтовщиков во главе с Гальпериным и подписания нового договора с остающимися колонистами: их недвижимое имущество и инвентарь были переданы в полное ведение назначаемых Ротшильдом управляющих. История со стачкой в Ришон ле-Ционе удостоилась откликов в еврейской печати того времени. Выходивший в Петербурге «Гамелиц» опубликовал редакционную статью, осуждавшую бунтовщиков, и письмо сторонников Осовицкого. В следующем номере было напечатано ответное письмо Гальперина, излагающее его точку зрения на конфликт с управляющим, и краткое послание Лилиенблюма в поддержку организатора стачки.
Потерпев фиаско на фронте классовой борьбы, Михаэль Гальперин занялся более осмысленной деятельностью. Им были основаны фабрика по производству мыла, набиравшая только еврейских рабочих, и еще несколько небольших предприятий, следовавших этому принципу. Гальперин охотно дружил с арабами и умел заручиться их дружбой, но создание еврейской промышленности он считал первостепенной национальной задачей, требующей отказа от легких прибылей и – если это необходимо – готовности к конфликту с соседями. Понимая, что формы конфликта могут быть разными, Гальперин предусмотрительно создал в Реховоте, под эгидой очередного профсоюзного комитета, тайную вооруженную организацию «Ха-Асарот» («Десятки»). И примерно тогда же, около 1890 года, он приобрел на остававшиеся у него деньги землю для создания кооперативной колонии Нес-Циона. В этот проект им была вложена огромная сумма: свыше 60 тысяч рублей.
На торжественную церемонию в честь создания Нес-Ционы, состоявшуюся 1 января 1891 года, Гальперин прибыл верхом на великолепном скакуне, полученном им в подарок от знатного заиорданского шейха Хусуна. Правой рукой он сжимал древко бело-голубого флага с золотым маген-давидом посередине: «Дайте Сиону знамя!» Вскоре песня с такими словами станет гимном конного отряда «Махане-Йегуда», организованного Гальпериным в Нес-Ционе, а возвышенность вблизи этого поселения будет значительно позже названа в честь Гальперина – Гиват-Михаэль. В тридцатые и сороковые годы ХХ века она послужит центром сельскохозяйственной подготовки, а потом превратится в один из районов города Нес-Циона.
…Этот текст замышлялся как очерк о песне. О другой песне – не той, что распевалась еврейскими всадниками в Нес-Ционе. Эта другая песня не упомянута здесь пока ни единым словом. Нет, Михаэль Гальперин не был ни автором ее слов, ни композитором, сочинившим мелодию к ней. Волею случая он оказался самым известным исполнителем этой песни. Стoит ли посвящать столько слов исполнителю? Может быть и не стоит. Но писать о Гальперине, о его красной рубашке, о созданной им мыльной фабрике и о лихих жеребцах, которых дарили ему бедуинские шейхи, о его предках и даже потомках (до них мы пока не дошли), мне легко. И пусть уж пишется так, как навеяло музыкой. Сильной, проникновенной музыкой песни, о которой я хочу рассказать, и музыкой времени, услышать которую я приглашаю читателей.
Вскоре после основания Нес-Ционы Гальперин женился на Саре, дочери Йосефа Калмановича, присланного в Эрец-Исраэль российской организацией Ховевей-Цион с целью изучения ситуации в новых земледельческих колониях и оказания им посильной помощи. Гальперин охотно объяснил тестю, чем именно можно помочь делу еврейского заселения Страны: на повестке дня стояла покупка земли в северной части долины Шарон. Владевший этой землей эфенди Салим Хури требовал за нее огромную сумму, и Йосеф Калманович внес значительный вклад в приобретение участка, на котором переселенцами из Вильны, Ковно и Риги вскоре были заложены первые дома Хадеры.
В 1892 году семья Гальпериных вернулась в Россию. Сегодня уже трудно сказать, с чем было связано это решение и как долго собирались Гальперины оставаться вдали от Эрец-Исраэль. Михаэль снова сошел на яффский берег в 1905 году, его жена и дети присоединились к нему несколько лет спустя. Но и в течение тех тринадцати лет, которые Гальперин провел в России, он не прекращал напряженной работы, участвуя сразу в нескольких сионистских проектах. В Варшаве им, с помощью местных предпринимателей, была создана торговая фирма, занявшаяся сбытом вина, которое производили в Ришон ле-Ционе. В западных губерниях Российской Империи при участии Гальперина создавались молодежные группы, члены которых готовили себя к защите земледельческих колоний в Эрец-Исраэль. В начале ХХ века воспитанниками Гальперина, к числу которых принадлежал Александр Зайд, ставший впоследствии вполне легендарной фигурой, была учреждена организация «Бар-Гиора», поставившая своей целью перехватить у черкесов и бедуинов дело охраны создававшихся евреями поселений.
Наконец, Михаэль Гальперин был одним из активных участников идеологической группы, бросившей вызов Бунду – Всеобщему еврейскому рабочему союзу в Литве, Польше и России. Созданный в Вильне осенью 1897 года, Бунд развернул активную пропаганду своих идей в газете «Арбейтер штимме» («Рабочий голос») и журнале «Идишер арбейтер» («Еврейский рабочий»). Но уже полгода спустя, когда Бунд выступил одним из учредителей Российской социал-демократической рабочей партии, во многих городах Новороссии и Западного края, включая и Минск, где РСДРП проводила свой первый съезд, бундистам приходилось отчаянно полемизировать с представителями нового направления, утверждавшего, что возрождение еврейского народа и построение его жизни на социалистических началах требует прежде всего создания самостоятельного еврейского общества в Эрец-Исраэль. Сторонники этой программы, выраженной Нахманом Сыркиным в брошюре «Еврейский вопрос и еврейское социалистическое государство», еще не имели своей организации, но название Поалей-Цион, или Рабочие Сиона, уже закрепилось за ними. Организация появилась в ноябре 1901 года, когда Поалей-Цион провели свой учредительный съезд - в том же Минске.
* * *
И вот мы уже добрались до песни.
Вскоре после минского съезда руководители Поалей-Цион обратились к виленскому учителю и литератору Йегошуа Файловичу с просьбой сочинить слова для песни, которая будет исполнена на торжественном мероприятии сионистского рабочего движения в праздник Пурим весной будущего 1903 года. Стихотворение «Ди швуэ» («Клятва»), сложенное Файловичем на идише, оказалось настолько удачным, что решение сделать его гимном Поалей-Цион было принято как-то само собой, без долгих дискуссий и процедур, столь важных для всякой уважающей себя партии.
…Совсем недавно, казалось бы, элементарный вопрос о классовом единстве и отношениях с другими партиями Интернационала вызвал у товарищей в ЦК столько споров. И скольких сил потребовала формулировка программного принципа, согласно которому еврейский пролетариат, разделяя судьбу мирового пролетариата, тем не менее сталкивается с особыми, специфическими проблемами, которые могут быть решены лишь путем сосредоточения еврейского рабочего класса в Эрец-Исраэль! Или вот тоже: каким должно быть наше отношение к Бунду, уводящему с национальной платформы лучшие силы еврейского пролетариата и разделяющей его цели интеллигенции? Тут многое и теперь еще, после минского съезда, остается неясным товарищам с автономистским уклоном, читающим статьи историка Дубнова слишком буквально. А споры между сторонниками марксистского и народнического самоопределения Поалей-Цион? Им тоже не видно конца, хотя товарищ Борохов так убедительно разъясняет непременно марксистский характер движения.
В общем, спорить до хрипоты, до взаимного остервенения и жестоких обид в Поалей-Цион умели. Также умели и голосовать в закуренных комнатах до десяти раз подряд по какому-нибудь программному пункту. А тут – важнейший вопрос о гимне движения решается самотеком, явочным фактом, без исчерканных протоколов. Люди сами себе удивлялись, но такие проникновенные слова написал Йегошуа Файлович и так сложились они в волнующий символ веры, что даже территориалисты притихли, и сеймисты молчат. Будущих расколов это не предотвратит, но сейчас всем понятно, что у движения появился гимн.
Пройдет несколько лет, и Авраам Левинсон переведет «Клятву» на иврит, переведет хорошо и точно. В его переводе она будет исполняться в Эрец-Исраэль, пока не забудется вместе с другими песнями далекого прошлого, но в 1903 году виленским энтузиастам Поалей-Цион, чаще называвшим себя арбейтер ционистн, оригинальный текст Файловича был понятнее и ближе:
Мы воздымаем руки к востоку и клянемся,
клянемся знаменем Сиона и его святой землей,
клянемся всем, что нам дорого и свято,
клянемся сломанным мечом наших героев.
Клянемся нашей историей,
что написана слезами и кровью,
клянемся исполнить повеление народа,
бороться за него энергично и смело.
Мы клянемся любовно и верно,
что не отложим оружия до тех пор,
пока не обретем в борьбе свободу
спокойно жить на своей земле.
Клянемся разбить вдребезги оковы
на израненных руках нашего народа,
сбросить ярмо угнетения с его шеи,
разрушить темные стены изгнания.
А если погибнуть придется
и мы не успеем воплотить мечту,
наш дух поднимет других,
и они заступят на наше место.
…Оооо! – скажет здесь образованный русский читатель. Народовольческий гимн вспомнится ему сразу же, но стоит ли удивляться этому, зная, откуда вышли и чему ощущали себя сродни многие сторонники Поалей-Цион? Да к тому же и гимн этот, со словами, авторство которых одними приписывалось Дмитрию Клеменцу, другими – Василию Берви-Флеровскому, звучал в конце XIX века достаточно часто. И не только на тайных сходках народовольцев: в салонах фрондирующей интеллигенции также исполнялась страстная песня, полюбившаяся прогрессивному обществу. В Вильне она, разумеется, тоже звучала. Вот и послышалось учителю Файловичу бесхитростно:
Братья, вперед! Не теряйте
Бодрость в неравном бою;
Родину дружно спасайте,
Честь и свободу свою!
Если ж погибнуть придется
В тюрьмах и шахтах сырых,
Дело всегда отзовется
На поколеньях живых.
Но не только народовольческий гимн. Пожалуй, еще и лермонтовский «Демон» пробивается далеким отголоском в клятвенных каскадах Файловича:
Клянусь я первым днем творенья,
Клянусь его последним днем,
Клянусь позором преступленья
И вечной правды торжеством.
Клянусь паденья горькой мукой,
Победы краткою мечтой;
Клянусь свиданием с тобой
И вновь грозящею разлукой.
Клянуся сонмищем духов,
Судьбою братий мне подвластных,
Мечами ангелов бесстрастных.
Моих недремлющих врагов;
Клянуся небом я и адом,
Земной святыней и тобой…
Итак, к стихотворению Йегошуа Файловича, действительно удачному и сильному, оставалось подобрать подходящую музыку, и с этой целью ЦК Поалей-Цион обратился к Моше Бернштейну, кантору виленской синагоги «Тогорат ха-Кодеш». В предложенной им мелодии тоже улавливалось что-то знакомое. Одни говорили, что слышат в ней отзвуки «Варшавянки», другими угадывалась какая-то схожесть с траурным пролетарским напевом «Вы жертвою пали в борьбе роковой», третьи произносили умное слово «контаминация». Или, может быть, никто не улавливал сходства и не говорил умных слов, но песня – теперь уже действительно песня, со словами и мелодией - была восторженно принята в кругах Поалей-Цион и, несмотря на отчаянные попытки ЦК приберечь ее до первого официального исполнения, получила известность задолго до Пурима.
А что же Михаэль Гальперин, небрежно оставленный нами несколькими абзацами выше? В августе 1903 года он отправился делегатом от Поалей-Цион на 6-й Сионистский конгресс в Базель. Участникам этого конгресса было представлено ошеломившее всех предложение Теодора Герцля: создать временное еврейское государство в британской Восточной Африке. Вспыхнули ожесточенные споры, в которых главную оппозицию Герцлю составили сионисты России. Казалось, именно их больше всего затронули ужасы недавнего кишиневского погрома, в ходе которого было убито 49 и ранено 586 евреев. Но они же встали стеной против признанного вождя сионистского движения и отвергали, один за другим, его рациональные доводы в пользу создания в Уганде еврейского Nachtasyl – «убежища на ночь».
«Сегодня состоялось открытие конгресса, - писал в своем номере от 10 (22) августа петербургский «Восход». - Делегатов, как говорят, прибыло почти шестьсот человек, журналистов около 170. Масса гостей. По количеству участников нынешний конгресс превзошел все предшествующие. Речь Герцля была выслушана с напряженным вниманием. Аудитория то и дело переходила от надежды к отчаянию, от отчаяния к надежде. Потом раздались аплодисменты, чего отнюдь нельзя было ожидать при столь печальном положении дел, при очевидном отсутствии реальных результатов. Ведь условия агитации ухудшились, с султаном переговоры прерваны. От вади Эль-Ариша пришлось отказаться… Казалось, у Герцля нет выхода, все пути заказаны. Но д-р Герцль, подобно Гамбетте, вылетел из осажденной крепости на воздушном шаре и опустился в Восточной Африке. Кто бы мог этого ожидать за пять минут до открытия конгресса?! Никто не захватил с собою ни карты Африки, ни учебника географии. Что такое Восточная Африка? – спрашивали справа и слева. На память приходили Сомали, Занзибар, Уганда».
В ходе последующих дебатов Михаэль Гальперин страстно выступал, вместе с другими русскими сионистами, во главе которых стояли Йехиэль Членов и Менахем Усышкин, против предложения Герцля. Но говорят, что противники угандийского плана, остававшиеся в меньшинстве, покинули зал заседаний лишь после того, как Гальперин вышел на трибуну и трижды пропел «Клятву», не пропуская ни единого слова.
История умалчивает о том, был ли он и на конгрессе одет в кумачовую рубаху, символизирующую пролетарское еврейство. Наверное, не был: конгресс проводился в здании базельского казино, посетителям которого предписывалось быть солидно одетыми. Но Гальперину не было необходимости рядиться в кумач, чтобы привлечь к себе внимание. Статный, крепкий, с густой бородой и обрамленным вихрами высоким лбом, он стоял на трибуне и пел:
Мир hейбн ди hент кегн мизрех ун шверн
бай Циойн, ир фон, бай ир hейликер эрд,
бай алц вос мир либн, вос hейлик мир эрн,
бай ундзере hелднс цеброхене шверд.
Делегаты слушали молча, кое-где утирали слезы. Время от времени молчание нарушалось сочувственным гулом галерки, но также и возгласы неодобрения слышались иной раз в наэлектризованном зале. Кто-то громко спросил: «Простите, к чему этот спектакль?», но, не получив поддержки, замолк. Гальперин смотрел в зал властным, немигающим взглядом – таким же взглядом, каким он смотрел однажды в глаза рычащему льву под шатром бродячего цирка в Яффо, - и продолжал, четко выговаривая каждое слово:
Мир шверн цу райсн ди кейтн ойф штикер
фун зайне гебундене вундике hент,
арунтер цу варфн дем йох фун ди дрикер
фарлозн дем голус ди финцтере вент.
Еще куплет и еще, три раза подряд, от начала и до конца. Знамя Сиона, святая земля. Пропетая Гальпериным «Клятва» оказалась самым сильным доводом противников угандийского плана. Голосование на конгрессе было ими проиграно, но своим уходом русские сионисты показали оставшимся, что сионистского движения без Сиона не будет. И не будет – без их энергии, без редкой в других краях одержимости и настойчивой, неукротимой воли – никакого «убежища на ночь». Народы не создают себе временных государств. Национальное творчество требует слишком многого, и это многое не отдается людьми без вечного идеала.
* * * На этом можно уже и поставить точку, но оставить недорассказанной жизнь Михаэля Гальперина было бы жалко, ведь о нем и так знают незаслуженно мало. После конгресса в Базеле жить Гальперину оставалось шестнадцать лет. До окончательного отъезда из России он неустанно занимался пропагандой идей сионизма и с прежней энергией участвовал во всевозможных проектах, легко находя применение своим талантам. Некоторые из этих проектов требовали денег, которых у Гальперина уже не было, и он, решительно убежденный в примате общественного интереса над собственническим инстинктом, попытался отсудить у матери часть наследства, оставленного ему отцом. Суд отказал ему в иске, отметив в своем постановлении, что прежние действия Михаэля Гальперина и, особенно, столь присущая ему расточительность с достаточной красноречивостью характеризуют его как невменяемого человека. Позже, со смертью матери, оставшееся после нее наследство оказалось под надзором душеприказчиков, высылавших Михаэлю и его семье регулярную пенсию, но не подпускавших его к основному капиталу.
Полностью посвятив себя сионизму, Гальперин всё же поддерживал кое-какие связи, сложившиеся в ранний период его общественной деятельности. И когда эсерам понадобилось организовать побег Григория Гершуни из Акатуйской каторжной тюрьмы, они обратились за помощью к Михаэлю Гальперину. Умелый организатор, он преуспел и в этом. Гершуни, которого полковник Зубатов называл «художником в деле террора», был вынесен из тюрьмы в бочке с капустой в начале 1906 года. По пути во Владивосток он воспользовался несколькими явками, подготовленными для него Гальпериным. А сам Гальперин уже отбыл к тому времени в Яффо.
Вернувшись в Эрец-Исраэль в конце 1905 года, он отказался от русского подданства и стал подданным Османской Империи. Сегодняшние читатели удивятся этому шагу, но в то время переход в османское подданство означал для многих переселенцев окончательный разрыв с прошлым и полную, безвозвратную натурализацию в Эрец-Исраэль. Поступавшие так свидетельствовали о себе, что они не является более иностранцами на земле еврейского отечества. Верноподданнических чувств к султану Гальперин испытывал ровно столько же, сколько и к русскому императору. Напротив, он как и многие в еврейских национальных кругах, надеялся, что продвижению целей сионизма будет способствовать турецкая революция. Это побудило его вступить в контакт с заговорщиками-младотурками, оказать им ряд ценных услуг и, когда те свергли султана Абдул-Хамида в 1908 году, Гальперин удостоился титула юз-баши и других почестей.
Еще одним его приключением стала поездка в Абиссинию, где Гальперин рассчитывал поднять национальное движение среди фаллашей. Арестованный местной полицией по подозрению в шпионаже, он едва не поплатился головой и отделался высылкой лишь благодаря тому, что за него вступилось британское консульство. По возвращении в Эрец-Исраэль служил в охране еврейских поселений. Вскоре после создания гимназии «Герцлия» в строящемся Тель-Авиве охранявший ее Гальперин был тяжело ранен арабскими бандитами, но сумел оправиться от этого ранения. Встретив Первую мировую войну сторонником Турции, он изменил свои взгляды под впечатлением бойни, учиненной в 1915 году над армянами Восточной Анатолии. Ближе к концу войны Гальперин был связан с подпольной организацией НИЛИ, видевшей свою задачу в оказании практической помощи англичанам – с тем, чтобы гарантировать сионизму признательность Лондона в послевоенный период. В начале 1917 года разоблаченный турками и находившийся в бегах Йосеф Лишанский скрывался какое-то время у Гальперина в Метуле.
Сильно страдавший от малярии, Михаэль Гальперин оказался в конце 1919 года в цфатской больнице и умер там 9 декабря от ошибочно сделанной ему инъекции. Уже понимая, чем обернется для него эта ошибка, Гальперин добился от начальника больницы твердого обещания не увольнять медсестру, вколовшую ему неправильное лекарство.
Старшая дочь Гальперина, Шуламит, уехала с его смертью во Францию и вышла там за католика. Ее единственный сын Рене Авард стал впоследствии известным актером и сценаристом. Старший сын Гальперина, Арье, погиб за четыре года до смерти отца солдатом турецкой армии. Младший сын Гальперина, Ирмеягу, окончил гимназию «Герцлия», учился мореходству в Италии и Англии, а по возвращении в Эрец-Исраэль оказался одним из помощником Зеева Жаботинского в деле организации еврейской самообороны в Иерусалиме весной 1920 года. Семь лет спустя, посетив Жаботинского в Париже, Ирмеягу Гальперин примкнул к Бейтару. Назначенный вскоре командиром тель-авивского отряда бейтаровцев, он руководил его действиями в период арабских волнений 1929 года. Примерно тогда же Гальперин вышел с группой единомышленников из рядов Хаганы и создал организацию «Национальная оборона», составившую со временем основу ЭЦЕЛа.
В 1931 году Гальпериным был создан морской отряд Бейтара. Прошло еще четыре года, и Гальперин организовал в итальянском городе Чивитавеккья морскую школу, готовившую для Бейтара офицеров флота, но в 1938 году, после визита Муссолини в Берлин и присоединения Италии к Антикоминтерновскому пакту, подписанному ранее Германией и Японией, морская школа Бейтара в Италии прекратила свою работу. В годы Второй мировой войны Ирмеягу Гальперин оставался одним из наиболее заметных деятелей ревизионистского движения. С созданием государства ему был предложен высокий пост в командовании создававшихся израильских ВМС, но после прибытия «Альталены» и связанных с этим событий сделанное Гальперину предложение было отозвано. Тем не менее, позже Ирмеягу Гальперин обрел известность как один из создателей израильского торгового флота.
…Все сочинения Михаэля Гальперина и личные записи, делавшиеся им на протяжении жизни, погибли. Остававшаяся в России часть его архива сгорела при пожаре в годы первой русской революции. Еще три ящика принадлежавших Гальперину бумаг сгорели вскоре после его смерти, 1 марта 1920 года, во время сражения за Тель-Хай. Говорят, что там же, в Тель-Хае, пытались ободрить себя пением «Клятвы» израненные защитники поселения.
Послушать песню (первый куплет на идише, первый, четвертый и пятый на иврите) можно здесь.
"Вести", 30.4.2009