Владимир (Зеев) Жаботинский

Религия

Отношение к религии в тех кругах, которые еще недавно активно ненавидели и раздражительно обсуждали всякую «клерикальную» манифестацию, последнее время в корне изменилось. Одной из причин является следущая: в «третьем Рейхе» церковь, и особенно католическая церковь, внезапно стала последним укреплением либерализма против наводнения расистской реакции.

Между прочим, такая же ирония судьбы произошла и с другим органом государства, считавшимся прежде также неимоверно реакционным: армией.

Даже коммунисты надеются, что влияние военных победит влияние штатский патриотов, и тогда там умерят как тон, так и содержание политической жизни.

А о католической церкви и говорить нечего: это единственная сила в мире – не только в самой Германии, но почти и за-границей, которая не объявила амнистии расизму.

Даже Англия, как мы убедились теперь, считает и проповедует, что можно быть расистами и обращаться с людьми чужой расы, как с животными, избивать из на улицах, и все же оставаться порядочным народом, с которым заключиют дружеские договоры.

Только католическая церковь борется еще за старый принцип, что важно не приосхождение, а важна душа и вера.

Я знаю здесь в Париже некоторых старых радикалов, которые «берут начало» еще со времен Дрейфусиады и антиклерикальных реформ премьера Комба: «антиклерикализм» был у них также своего рода религией.

Теперь, однако, они покачивают седыми головами и говорят: «Как видно, все же стоит кое-чего то, что посвящают жизнь служению духовноме делу, пусть даже клерикальному, но все же делу духа, учатся уважать принципы, пусть неправильные, но все-же принципы, и нельзя уже быть такими трусами и гнуться без малейшего протеста под угрозой палки».

В нашей еврейское жизни имели мы такую манифестацию в прошлом году – манифестацию глубокой связи религиозного мировоззрения и гражданского мужества для борьбы. Выступление равв. Кука в известном процессе все еще помнят. Это не случайные события.

Наша эпоха имеет недостаток, дозволяющий обнаженному цинизму грубого насилия занять почетнейшее место в обществе. Я не хочу, сохрани Бог, сказать, что прежде цинизм и насилие не царили в мире, царить они всегда царили, но гордиться этим, как теперь – это новое явление, это уже давно не было видно, может быть, более века.

И, вероятно, должно быть особое достоинство в религии, что именно она стала теперь в таких странах, как третий Рейх и в такой атмосфере, как атмосфера кровавого навета, последней траншеей, вокруг которой концентрируются последние зашитники духовного примата.

«Поколение, к которому я принадлежу, является проектом русификации в южной области, где не было ни старого поколения евреев, ни старой традиции; мое поколение, в сущности, не было "атеистичным". Атеизм все-таки мировоззрение, все-таки утверждение, хотя и отрицательное: "Я утверждаю, что Бога нет".

В моем поколении вообще ничего не утверждали. "Может быть, есть Бог, а может быть нет Бога, мне что за дело". Бесконечное равнодушие, без озлобленности, гнева, раздражительности; отношение, как к прошлогоднему снегу.

Никто не скажет, что такое поколение должно быть поколением грабителей и преступников. Может быть наше поколение дало еврейскому народу не меньше порядочных людей, чем каждый из предыдущих поколений, с их «талес» и «тфилин». Есть натуры, для которых «не существует» музыки или поэзии; это могут быть довольно интеллигентные натуры.

Вопрос, однако, остается: являются ли это вполне развитые натуры? Является ли это целый, всесторонне-созревший дух, тот, что не может воспринять очарование музыкальных звуков, или тот, для кого лучший сонет является только лишь срифмованным набором слог.

Музыка и поэзия – две могущественные эмоции. Натура, в которой отсутствует одна из них или обе, является натурой скудной, обедневшей, обиженной судьбой. Чем, однако, являются поэзия и музыка по сравнению с той эмоцией, в которой берут начало и поэзия и музыка? Ведь это то томление человеческой души, которое заставило нас со времен Адама поселить жизненные тайны в небесах и на земле, в реках, морях и лесах, которое повергло человека на колени перед никогда не виданной силой, привело к войнам, воспитало палачей и героев, создало архитектуру и искусство, скульптуру и философию.

Из всех духовных факторов мировой истории религия была всегда самым сильным; в средние века, может быть, вообще самым сильным из всех факторов, духовных или материальных.

И вот, после всего этого, появляется поколение, для которого "всей этой проблемы не существует", весь религиозный вопрос является недоразумением, легендой о прошлогоднем снеге… это звучит как-то странно. Это звучит, как отрицание существования океана, или Америки и Австралии или стратосферы, т.к. я, Петр Иванович или Иван Петрович ни океана ни стратосферы никогда не видал и не стремился видеть.

Во вполне развитой человеческой натуре такая великая эмоция не сможет отсутствовать. Человек будущего, цельный человек в полном объеме его способностей будет "религиозным". Я не знаю, в чем будет заключаться его религиозность, но какую-то живую связь между его душой и бесконечностью он будет носить с собой на всех его путях.

Уже давно следовало-бы ревизировать, особенно у нас евреев, интеллигентское отношение к религии. Если это даже корректное отношение, то и эта корректность неподходящая. Во-первых, это отрицательная позиция, отрицательная в смысле «не обидеть», «не осквернить». Во-вторых – здесь часто есть привкус «трансакции», почти сделки: например, ввиду того, что пожертвование в такой-то фонд идут из ортодокских карманов, то... логично – то это логично, порядочно и корректоно тоже, но логика и порядочность принадлежат здесь к какому-то малоценному роду.

Если бы я имел право защищать традицию, то это бы напомнило мне такое сравнение: где-то в доме лежит тяжело больной, и мостовая на улице вокруг его дома покрыта соломой, чтобы уличный шум не мешал больному. На заседании городского совета, предлагая покрыть мостовую соломой, бургомистр сказал: «помочь это не может, но т.к. этот человек один из наших самых лучших плательщиков налогов, то пусть нам хотя-бы удастся сделать ему приятным его последние дни».

Мне бы гораздо больше нравилась непосредственная борьба против религии, это означало хотя бы, что признают, что имеют дело с живой силой.

Положительное отношение к религии должно было бы выражаться иначе: в положительных манифестациях, например большие национальные торжества-конгрессы, съезды, собрания – должны начинаться богослужением; совершенно независимо от того, "верят" ли члены и участники или не верят. Манифестации имеют более глубокое значение, чем вопрос личной веры или личных сомнений. В глазах и сознании миллионов евреев настоящего времени, в глазах и в сознании сотен и более поколений в прошлом, национальное еврейство неотделимо от горы Синай: не важно, придерживаюсь ли я, реб Мендель из Оцеклоц, того же мнения, важна манифестация, которая с гордостью и с упрямством представит перед землей и небом мощный исторический символ веры миллионов.

Положительное отношение должно выражаться и в воспитании. Религиозные убеждения нельзя привить и вряд ли было бы хорошо, как для детей, так и для Торы, если бы попытались привить искусственное воодушевление от обрядов и традиций.

Но знание обрядов и традиций – это другое дело. Я сомневаюсь, является ли действительно достоинством всех наших систем воспитания то, что этот элемент отсутствует в их программах. Будет ли ученик выполнять эти обряды – это его дело, но он должен знать эти обряды, так же как он должен знать историю и литературу: ибо это и история и литература и еще что-то – часть души народной, кристаллизованное воодушевление бесчисленных масс путем бесчисленных видов горестей, надежд и радостей….

Я бы не хотел обсуждать все это, как комерческое дело, все равно, как дело ли фондов или политики. Если нельзя допустить публичного осквернения субботы, то это должно быть обязательным и для улицы Алленби в Тель-Авиве и для колонии на земле Е.Н.Ф., или не обязательно ни там и ни там. Т.к. это различние, что улица Алленби частно-капиталистическая, а колония находится на даренной земле – это аргументация, оскорбляющая мое чувство «гадара».

Политических комбинаций тоже не следует из этого делать. Я только что говорил о манифестации связи между национальным еврейством и синайской традицией, о конгрессах и съездах, которые бы начинались богослужением. Возможно, что вскоре я сам предложу моим политическим друзьям подать этот пример, и может быть они примут это предложение.

Возможно, что наоборот, у меня не хватит мужества предложить им это, или мои друзья этого не примут.

Но как бы то ни было, манифестировать ли связь религии с нацией или не манифестировать – это не имеет, не должно иметь отношения к вопросу о том, будут ли в этом конгрессе участвовать ортодоксы и религиозные евреи или они останутся вне его.

Речь идет не о бакшише для политической поддержки, и не о том, чтобы сделать одолжение тем политическим друзьям, случайно принадлежащим к ортодоксальному направлению. Может быть ни один ортодокс не будет присутствовать, может быть, все они будут нас бойкотировать и конгресс будет состоять из завзятых атеистов, но все же мы начнем его с воспоминания о горе Синай.

Синай не монополия, Синай принадлежит и атеистам; может быть, именно для «атеистов» вся эта проблема, о которой речь идет сегодня, бесконечно важнее, чем для ортодоксов.

Но как бы то ни было, - революции и решения должны быть результатом чистой совести и мысли; этап на крутом пути исканий более полных, более глубоких выразителей идеи возрождения.

Перевел Бен-Рахель.

Перевод опубликован в "Гадегель" - журнале союза ревизионистов и Бейтар в Маньчжу-Ди-Го и в Китае, 1935г.

Статья любезно предоставлена Ицхаком Стрешинским
Перевод в компьютерный формат - Владимир Пятигорский

<< К списку произведений Жаботинского В "Хроники Иерусалима" >>

Hosting by