|
Добродетель представляет собой меру, золотую середину
между двумя крайностями: избытком и недостатком.
Аристотель «Никомахова этика»
О гур, о гур-ништ!
(осуждающее восклицание моей бабушки на идиш,
несущее почти тот же смысл)
Расстрел исламистами издевавшихся над всем и вся сатириков "Шарли Эбдо" вызвал миллионные демонстрации протеста против террора, благо "против" объединяться легче, чем "за". Но при этом многие справедливо отмечали, что в других условиях они ни за что не захотели бы оказаться на стороне "Шарли Эбдо" и олицетворяемой им разновидности самой низменной маcскультуры.
Обе современные крайности – как крайний релятивизм ценностей, так и избыточно рабское им поклонение вплоть до пренебрежения чужой и своей жизнью, возмущают и наш разум, и наше нравственное чувство. Именно об этих крайностях и о том, возможна ли здесь золотая середина и пойдет речь.
Современную эпоху принято описывать в терминах столкновения цивилизаций, причем два главных агента современного противостояния являются наследниками авраамического монотеизма. Именно внешние крайности в первую очередь бросаются в глаза по обе стороны баррикады, не важно, проходит ли линия раздела снаружи – вдоль границы цивилизаций или веков, материков или государств – или внутри – улицы, семьи или сердца человека. Одна крайность декларирует полный моральный релятивизм, другая – очень жесткие принципы, как правило проводимые в жизнь при помощи насилия. В первую очередь всем нам бросаются в глаза чисто внешние приметы. В «суперсвободном» лагере мы видим обязательные постельные сцены в фильмах, в то время как в «сурперзакрытом» обществе полиция нравов не разрешает мужчине и женщине ходить, взявшись за руки.
С одной стороны, открывать – так все тело! И то, что более-менее уместно открыть на пляже, преследует нас и в кафе, и в деловых учреждениях. С другой стороны, закрывать – так все, включая лицо, спрятанное под чадрой (паранджой, буркой, хиджабом). Конечно, сам по себе вопрос одежды скорее эстетический, чем этический, но это также вопрос культуры, и он тесно связан с мировоззрением и иногда носит ярко выражено идеологический характер.
Так, например, в Израиле среди евреев вязаная кипа мужчины и завязанный вокруг головы платок замужней женщины, как правило, служат знаком принадлежности к религиозным сионистам, в то время как светские мужчины и женщины часто не покрывают головы, а ультраотодоксальные носят шляпы и парики. В то же время мусульманская женщина или девушка прикрывает платком так же и шею. Арабский мужской головной платок – куфия пользуется популярностью не только у его традиционных обладателей, но и у радикальных левых. Некоторые феминистки считают, что закрытое лицо символизирует подчиненное положение женщины в исламе. По мнению некоторых социологов распространение в последнее время в Европе головных платков для исламских девочек связано с подъемом агрессивного исламизма.
В первом мире идея безопасного свободного секса и однополой любви популяризируется в школах. Во втором – даже за простой разговор с представителем противоположного пола женщину могут убить «на почве защиты семейной чести». С одной стороны – гей-парады и воинствующий феминизм, с другой – женское бесправие и многоженство. Тут – рожают меньше, чем необходимо для воспроизводства, там – больше, чем могут прокормить. Тут – скульптуры и картины, в которых уже не различить ни образа, ни чувства, ни смысла, там – запрет на любые изображения живого. Тут – литература низводится до обязательного включения в нее описания физиологических подробностей, бранных слов и сленга, там литературу ставят так высоко, что за неугодные книги приговаривают к смерти. Тут поклоняются идолам, вроде денег, карьеры или политкорректной терпимости-во-всем-и-любой-ценой, там чтут Единого массово поднятыми к небу задницами. Тут – крайний индивидуализм, разобщенность и невмешательство, переходящее в безразличие, там – принудительный коллективизм и воинствующая агрессия. И тут, и там одурманивание, в первом случае – самоубийственное, во втором – несущее смерть «неверным».
Глядя на лучших представителей этих худших проявлений, так и хочется высокопарно процитировать «Чума на оба ваши дома!»
Понятно, что в своей повседневной жизни большинство людей далеки от этих крайностей, но сегодня определяют лицо мира именно эти две полярные идеи. С одной стороны свобода от любых ограничений кроме физического присутствия соседского носа, с другой – однозначно-жесткий моральный диктат и насилие. Либо «Бога нет, и спеши все себе позволить здесь и сейчас», либо «Бог есть, и без рассуждений мы должны целиком посвятить себя священной войне». Любители наклеивать на любое явление ярлычки уже окрестили мир без Бога (без ценностей, без метанарративов) как «постмодерн», а воинствующий фундаментализм как «контрмодерн».
Стереотип излишней свободы географически привязан к Западу и постхристианской культуре, но может проявляться и в других местах и культурах. Нам он знаком в виде расхожих принципов: живи сам и давай жить другим; не навязывай никому свою частную мораль, даже если она у тебя имеется; будь политкорректным и не вздумай назвать привычное – нормой, а остальное – отклонением от нее. Общепризнанной нормы нравственного и разумного больше нет, осталось только вредное для здоровья или мешающее другим. Живи с кем и как хочешь, лишь бы партнер был согласен и доволен (даже если это кошка).
Компромисс из практического принципа общежития превращается в единственную общепринятую ценность. Более того, любого, пытающегося говорить о норме и твердых принципах немедленно объявляют экстремистом. Ты настаиваешь на том, что дважды два четыре, а не пять или восемь? Стыдись, нужно проявлять гибкость и терпимость! Даже монотеизм попал под подозрение, ведь он не дает возможности устроить «компромисс» и полюбовно договориться с язычниками, приняв чужих богов в свой пантеон.
Что же происходит с обществом там, где не принято больше декларировать положительные общие нормы и одним на всех остается только запрет индивидам вмешиваться в чужую жизнь? Стало ли «открытое общество» действительно свободнее? В нем нет внешнего диктата человека или идеи, но подавление никуда не исчезло, оно лишь приняло безличный характер. На фоне распада традиционных моральных и рациональных запретов не могла не сохраниться необходимая социальная мимикрия. Взамен усвоенных четких и привычных моральных норм и разумного самоконтроля с необходимостью приходится вводить более жесткие внешние ограничения, эдакие чисто инструментальные приемы и табу на слова и поведение, вроде норм политической корректности. Такие жесткие наружные нормы стали техническим средством, делающим возможным само общежитие в современном Вавилоне. А те межчеловеческие отношения, которые раньше мерили нравственной и рациональной мерой, сегодня обсуждаются в терминах полезности, удобства и безопасности, вроде диеты или спорта. Там где отвергаются внутренние ограничители поведения, вроде – не пожелай чужую жену и освящай отношения со своей собственной, их приходится заменять многочисленными внешними правилами, вплоть до сложных тренировок на обязательных профессиональных курсах, где учат, как в ежедневном общении с противоположным полом избежать обвинения в «секшуал харрасмент» или «шовинизме здорового белого мужчины». Согласитесь, что внутреннее моральное правило предоставляет человеку больше свободы, чем заученные поведенческие стереотипы.
Стереотипы навязываются уже не только и не столько учителем, родителем или соседом, с которыми вас связывают некие живые человеческие отношения (то, что Фуко описывал как «микровласть»). Большинство ловит в свою электронную сеть и зомбирует экран, предлагая жизнь в навязываемой иллюзии реальности, конструируемой некой невидимой «матрицей». Кто стоит за этой «матрицей» – случайные люди или компьютерная сеть, Голливуд, государственные или мировые элиты – не все ли равно? Этот плен мягче, притягательнее, но он дает только иллюзию свободы.
В свое время анонимно-бюрократические объятия государства равноправных граждан казались разумнее и привольнее сословных барьеров и явной тирании местных князьков-самодуров. Но по прошествии некоторого времени оказалось, что группе или индивидууму куда труднее укрыться от всепроникающей государственной бюрократии, чем от власти старорежимных тиранов. Тиран преследовал личных врагов и боролся за свои личные и понятные интересы. «Nothing personal, just business», – говорят современные эйхманы и без существенной выгоды для себя превращают миллионы незнакомых им людей в дым и пепел.
Следующее революционное изменение, переживаемое нами сейчас под именем «глобализации», поднимает еще на одну ступень как нашу иллюзорную свободу, так и уровень зависимости (правда еще менее понятно от кого или от чего). Сегодня мы в некоторой степени возвращаемся назад от свободы нравственного выбора к обезьяньему инстинкту подражания, но уже в виртуальной стае и в масштабах всей планеты.
Последствия такой дезориентирующей свободы от целей и ценностей изучены и многократно описаны: из-за отсутствия у человека цели и смысла страдает индивидуальная психика, из-за индивидуализма и бегства от нравственных обязательств трещит по швам семья и дружеские связи, кризис общины сопровождается кризисом самоопределения. Вся социальная ткань рвется из-за утраты скрепляющих ее общих ценностей, и каждое меньшинство требует именно для себя льгот и предпочтений. В результате общество не воспроизводит себя ни физически (демографически), ни культурно. Нравственный релятивизм ведет к разрушению цивилизации, потому что культура, в отличие от естественного инстинкта, – это в первую очередь сознательное самоограничение. (Так необходимость для поэта писать в рифму одновременно и стесняет и стимулирует его, а необходимость для ученого доказывать теоремы делает науку продуктивной). Стоило ли побеждать природу, время и расстояние, если в результате получаешь свободу не для достижения свободно избранных целей, но исключительно вместо них?
А новые гунны – воины джихада – ждут уже не только за воротами Западной империи. Их первый десант уже здесь, среди нас. Они требуют гражданства и прав меньшинств, пособий и гуманитарной помощи, и все это под угрозой очередного взрыва насилия. Переизбыток западной индивидуалистической свободы у них замещается колоссальным недостатком таковой. Живи так, чтобы ежедневно, ежечасно и ежеминутно быть принуждаемым и принуждать остальных жить по данным Аллахом единственно верным и не подлежащим обсуждению правилам. Не пытайся даже размышлять о нравственности – достаточно знать только, что за воровство положено отрубать руку, за прелюбодеяние – закапывать в землю живьем, а тех, кто не признает Аллаха – взрывать вместе с собой, превращая их в кровавое месиво, а себя в счастливого повелителя 72-х гурий. Нет гражданских и национальных государств – есть конкретные семейные кланы, явно враждующие друг с другом и тайно ведущие внутреннюю борьбу за главенство над своим родом. Отсутствие свободы здесь настолько наглядно, что уместно говорить уже не о социальной ткани, а о монолите, кристалле, где каждый твердо знает, кому он подчиняется и кто в свою очередь находится в полной его власти. Никакого расслабления и отсутствия воли к воспроизводству: женская матка провозглашена главным оружием наступления. Джихад – все, отдельные люди – ничто.
Они выдают себя за то лекарство, которое Всевышний создал прежде, чем послал Западу «болезнь виртуальности». Они пытаются навязать вместо бездуховности – слепую веру, вместо эгоизма – принудительный коллективизм, вместо сосредоточенности только на здесь и сейчас – заботу исключительно о потустороннем. Попытка вышибить клин клином? Но рабство у Аллаха не является истинной оппозицией западному бессознательному рабству у сиюминутных идолов. Альтернатива рабству – это свободный и сознательный выбор. Рецепт исламского фундаментализма не является лекарством. Он слишком устрашающ, слишком напоминает ту самую болезнь фанатизма в его собственном, европейском прошлом, от которого современный свободный мир отталкивался, когда перегибал палку в другую, нынешнюю суперсвободную сторону.
Перегибая палку то туда, то сюда, есть, конечно, шанс ее выпрямить, но гораздо вероятнее, что она сломается.
1.2015
