Исай Авербух

Ее нельзя сравнивать с декабристками, потому что им не запрещали уединяться с мужьями

Ларисе Трембовлер

Заметка Лазаря Дановича о Ларисе Трембовлер под названием «Вычеркнуть и не мараться» опубликована газетой «Вести» за 16.01.2005 на первой полосе в рубрике «Дежурный по Израилю». Если бы эта заметка была лишь выражением личных эмоций Дановича, я, наверно, не придал бы ей значения. Но в данном случае, член редколлегии и «Дежурный по Израилю», Данович, как ни посмотри, представляет газету «Вести». А я с глубоким уважением отношусь к некоторым её авторам и нахожу нужным после этой публикации защитить от Дановича доброе имя газеты, но прежде всего – женщины, о которой он судит оскорбительно и, на мой взгляд, крайне несправедливо.

Своё желание «вычеркнуть и не мараться», которое Данович называет традиционной заповедью еврейства, никогда в еврейской традиции не присутствовало и никогда своим присутствием не позорило еврейское историческое сознание, пренебрегая правдой жизни. В бережно сохранённых текстах наших священных книг мы из года в год читаем и о руководителях страны, которые совершали неискупимые преступления по отношению к своему народу, и о сыновьях, которые в борьбе за власть посягали на жизнь отцов. Их имена наша история не вычеркнула и не забыла: они призваны служить уроком и нам, и будущим поколениям. А «вычеркнуть и не мараться» – это не признак «гражданской брезгливости», как изволит выражаться Лазарь Данович, но свидетельство гражданской слепоты и бездумья. Однако сам Данович парадоксальным образом не вычёркивает, а, напротив, страстно подчёркивает ненавистные ему имена, словно предполагает, что может действительно предать их забвению одним росчерком пера.

Выстрелы Игаля Амира в Ицхака Рабина потрясли наше общество, обнажив перед ним немало тяжелейших проблем и вопросов, «не мараться» которыми, если мы действительно граждане своей страны, никому из нас нельзя.

Я назову проблему, которая в этой ситуации волнует меня больше всего, потому что и сегодня, девять лет спустя, болезненно даёт о себе знать. Это – широко распространённое убеждение, регулярно утверждаемое практикой наших политиков, что в межпартийной борьбе за власть любые средства хороши. В такие средства были превращены и трагическая смерть Рабина, и одиозное имя Игаля Амира.

Через десять минут после сообщения о смерти Рабина демонстранты на площади Царей Израиля подняли транспаранты: «Биби! Кровь Рабина – на твоих руках!». Вскоре эти транспаранты исчезли, но я их видел в тот вечер по телевизору собственными глазами.

Потрясённый до глубины души сообщением об убийстве премьера, ещё не зная имени Игаля Амира, я уже мог понять, что этот человек преподнёс в подарок партийным наследникам Рабина сильнейшее оружие для их политической борьбы. Я понял, что каждого, кто позволял и позволит себе впредь протестовать против политики Рабина, его наследники будут причислять к единомышленникам того, кто его убил.

Все церемонии памяти Рабина проходят не как выражение национального единства во всенародной скорби, а как политические митинги одной определённой партии. Там Главе правительства Нетаниягу не подавали руки, а Шарону в последние годы позволяют что-то сказать, потому что не могут не позволить, но его выступление слушают с демонстративно кислыми лицами. Однако не потому, что речь его стандартна и скучна, а потому, что произносит её в качестве Главы правительства Шарон, а не Перес.

А действительно горестные чувства («Прощай, дедушка!») и мучительные вопросы («Кто убил Ицхака Рабина?») отступают на задний план – в книги, которые написали внучка Рабина Ноа Бен-Арци, заставившая тысячи людей искренне заплакать на его похоронах, и пытливый полубезумный одиночка Барри Хамиш. Здесь были подлинные чувства, острые мысли и тревожные вопросы. Но книги эти, давно прочитанные и закрытые теми, кого они однажды заинтересовали, пылятся на книжных полках. А живые чувства и мысли ушли куда-то в подполье, а апатию. На поверхности остались только страсти, пустые и самые низменные: кресла, раздел пирога, мышиная возня коалиций и амбиций, короче – власть ради власти.

То, как имя и облик Игаля Амира были превращены в политический жупел и как с его помощью осуществляется шельмование инакомыслящих, мне в определённой мере пришлось испытать на себе.

Покойная Лея Рабин настоятельно требовала, чтобы на мемориальной доске памяти Ицхака Рабина было написано, что убил его человек, носящий вязаную кипу. Не то, что он уроженец Израиля, что служил в отборной бригаде ЦАХАЛа, что учился на юридическом факультете и должен был стать адвокатом. Нет, указать на его вязаную кипу, ей думалось, важнее всего.

Мне по моей профессии иногда доводилось в качестве экскурсовода сопровождать в поездках по Израилю высокопоставленных гостей нашего МИДа из стран бывшего СССР. Но моя голова, виноват, тоже покрыта вязаной кипой. На этом основании меня не раз отстраняли от моей работы, откровенно объясняя, что ныне вязаная кипа в Израиле вызывает «нехорошие ассоциации».

Эта волна компрометаций и коллективных обвинений по политическим мотивам пышным цветом расцвела у нас в середине девяностых и до сих пор отравляет атмосферу наших общественных отношений. Заметка Лазаря Дановича – капля этой волны, но вкус моря, как известно, можно узнать и по капле:

«Отморозок», стрелявший Рабину в спину, стал позором нации. Героя в нём могли видеть только такие, как он сам, и оказалось их ничтожно мало».

Это Вы о ком, г-н Данович? Не согласитесь ли рассекретить свой чёрный список и назвать фамилии? И объясните, пожалуйста, сколько это «ничтожно мало»? Десять? Тысяча? Или все те, кто после смерти Рабина проголосовал не за его наследника, а за Нетаниягу, зная уже о предъявленном ему обвинении: «Кровь Рабина – на твоих руках!»? Тогда и меня запишите, пожалуйста, в список этих «отморозков». Впрочем, не трудитесь: я давно уже в этом списке, если не у вас, то у других таких, как вы.

Но не могу не воздать должное Вашей стилистической находке. Выражение «выстрелил в спину» имеет ещё и образный смысл: так характеризуют поступок коварного труса или предателя. Образ удачный, однако ложный. Игаля Амира можно называть по-разному, но он не трус и не предатель. Здесь нет элементарной логики, и ни один журналист, чтобы не выглядеть просто словоблудом, так его ещё не называл.

Но Рабину в спину Амир действительно стрелял и не отрицает этого. Однако Вы, г-н Данович, как и я, конечно, читали и слышали, что был ещё и выстрел в грудь, оставивший на груди Рабина след пули, от которой он, видимо, и умер. Дёйствительно ли был этот выстрел, способный раздробить не только позвоночник Рабина, но и следственные выводы по делу Игаля Амира, и вашу стилистическую находку? Почему те, кто могли бы легко это сделать, не хотят положить конец догадкам, домыслам и слухам, ранящим душу общества? Почему не опубликована фотография, безусловно существующая, где входное отверстие от этой пули либо присутствует, либо отсутствует? Неужели Вам совсем не хотелось бы узнать ответ на этот вопрос?

А как вообще могло случиться, что молодой религиозный израильтянин с безупречной моральной репутацией в своей студенческой среде, вдруг решается на этот жуткий поступок? Какими обстоятельствами, какими идеями, каким безумием, какой болью, каким расчётом и каким отчаянием он был к своему поступку приведен?

Похоже, что этими вопросами Лазарь Данович никогда не задавался. «Отморозок» - и всё! Дановичу кажется, что этим сибирским словом-ярлыком, с нелепой безвкусицей прилепленным к йемениту, он всё и объяснил.

А вот Лев Толстой, например, был не столь самоуверен. К убийцам Александра II-го он отнёсся не менее гневно, чем Данович к Амиру, но мучительно пытался осознать внутренние мотивы и внешние причины их действий. Он исследовал болезнь власти, которая их породила, видел в них плоть от её плоти и писал предостерегающие письма новому царю, в которых умолял царя отменить смертные приговоры убийцам его отца, потому что смертная казнь не укрепит власть, не исправит нравы «безбожного российского общества» и не испугает будущих убийц. Толстой предупреждал о близкой катастрофе. Ни власть, ни российское общество его не услышали и расплачиваются за это до сих пор. Но Толстой не был израильским журналистом и не обязан был писать дежурные заметки в ежедневной газете: он писал вдумчиво…

Данович пишет не только бездумно, но и безответственно: дату убийства Рабина вычисляет неправильно – «десять лет назад», о Ларисе Трембовлер говорит, что она «репатриантка из Санкт-Петербурга», когда она из Москвы, о вопросах сложных и неоднозначных судит плоско и грубо, а иронизирует вульгарно:

«Год назад было подано их первое заявление о намерении сочетаться законным иудейским браком, с заповеданным уединением после свадьбы. И снова вокруг имени убийцы закружились информационные пернатые – от всезнающих сорок до обычных уток».

Кто они, эти «пернатые», г-н Данович? Не назовёте ли имена? Не считаете нужным? Тогда я их назову. Об Игале Амире и Ларисе Трембовлер в «Вестях» писали следующие ваши коллеги: Дов Конторер, Яков Шаус, Софья Рон, Алек Д. Эпштейн и Наташа Мозговая. Это они «сороки и утки»? А Данович, небось, орёл! Но, боюсь, не тот, который взлетает в небеса, а тот, который питается пищей определённого рода!

«На роль «израильской декабристки» записалась… мать четырёх детей Лариса Трембовлер». Это неправда, г-н Данович! Она не ответственна за то, что вызывает подобного рода ассоциацию. На роль израильской декабристки «записываете» её Вы! А на судьбу декабристок её судьба не похожа уже потому, что им уединения с мужьями не запрещали.

Лариса Трембовлер ведёт себя скромно и достойно. Она хочет быть женой мужчины, которого любит, и не ставит перед собой никакой другой цели. Прочтите, что о ней пишут те, кто хорошо с нею знаком, прочтите её дневник, который она опубликовала в Интернете. Только слепой и обозлённый может не видеть её искренность и не верить в её бескорыстие. Но у Вас она ведь осуществляет «планы Амира », она ведь у Вас «Одна из них», из «сочувствующих ему» - тоже, значит, «отморозок».

А в чём, собственно, её вина? В том, что она полюбила государственного преступника, осуждённого на пожизненное заключение? Так она что – первая такая в истории человечества?

«Как она могла, как она посмела?» – величайшие философы, писатели, религиозные наставники и гениальные мастера психоанализа не раз ломали себе голову над этой загадкой женской души.

«Да как ты можешь сочувствовать ему и хотеть выйти за него замуж? За этого злодея. Этого бандита. Этого вора. Этого сумасшедшего. Этого карьериста. Эту бездарность. Этого больного калеку. Этого корыстолюбца. Этого развратника. Этого самовлюблённого эгоиста. Этого старика. Этого бездомного бродягу. И, наконец, этого еврея (если родители невесты – гои), или этого гоя (если её родители – евреи)».

Но когда она просто и беззащитно отвечала: «А я его люблю!» – великие умы, не в силах что-либо после этого сказать, лишь удивлённо разводили руками. Но всегда – с пониманием и сочувствием, а нередко и восхищеньем. Потому что они были мыслителями, гуманистами, просто людьми и мужчинами, в конце концов!

А мы? Мы предоставим этот сюжет книгам и кинофильмам, а в реальной жизни скажем: «Да наплевать сто раз, была у них там «эротика» или нет!». «Сто раз»! – одного плевка Дановичу мало. Однако: «Может быть, ничего нарушающего инструкции и не происходило. Допустим даже, что такой инцидент выгоден тюремной администрации как повод приструнить излишне ретивого зека. Или дает суду предлог для отсрочки назначенного на 8 марта рассмотрения заявления Амира…».

Допустим. Но ведь если нарушения инструкции не происходило, то никакого инцидента и не было! Значит, наши полиция и суд поступают не по закону, а лишь выдумывают предлог для действий и решений, на законе не основанных. Так это выходит по Дановичу. Но при этом он не только не осуждает беззаконие, а, напротив, поёт ему дифирамб:

«В инстанциях умело заволокитили это дело, за что впервые можно поблагодарить отечественную бюрократию. «Сидеть-раз, тихо-два» – дали понять преступнику-позеру».

А почему он позер? Потому что женщину, которая, по закону иудаизма, принятому в нашей стране, является его женой, он позволил себе погладить по голове и поцеловать в присутствии полицейского? (Даже это – неизвестно, было ли: Лариса Трембовлер отрицает). Но почему это называется позёрством? Или просто Данович подходит к делу творчески и ещё раз хочет обозвать Амира каким-нибудь свежим бранным словом, каким его ещё никто не называл?

Заканчивается заметка Дановича весьма показательно: «Ставлю точку и иду мыть руки». Разве автор не знает, откуда это образное выражение об умывании рук взялось, и в каком смысле оно употребляется во всех языках? Знает, конечно, но не слышит. Можно ли быть журналистом при такой стилистической глухоте? Можно ли петь на сцене, не имея голоса? Но об умывании рук после этой заметки сказано не зря: она действительно написана нечистыми руками. И если автор считает, что писал её не только руками, но и головой, зря он после этой заметки отправился мыть только руки.

Смертная казнь в Израиле не практикуется, но закон о смертной казни и прецеденты есть. Если бы суд на этом основании приговорил Игаля Амира к смерти, это решение было бы законным и оспаривать его юридически никто бы не смог. Но он был приговорён не к смерти, а к пожизненному заключению; он остаётся живым человеком и даже гражданином страны, в которой родился и живёт. Значит, он имеет право дышать воздухом, пить воду, есть хлеб, спать, разговаривать, читать и писать на родном языке, иметь жену и потомство. Это азбука правосознания! Ни в одном правовом государстве ни у одного преступника, даже совершившего тяжелейшие государственные преступления, которые стоили жизни многим, не было в заключении отнято право на брак и продолжение рода. Нет таких прецедентов! И в Израиле их тоже никогда не было.

Вот сообщение израильской хроники за 1972 год:

«8 декабря полиция раскрыла арабско-еврейскую диверсионно-шпионскую сеть… Известие о беспрецедентном участии евреев во вражеской диверсионной сети произвело эффект разорвавшейся бомбы. Уди Адив, парашютист резервных войск, обвинён в передаче сирийцам информации о структуре парашютных частей ЦАХАЛа, армейских базах и о путях проникновения сквозь государственную границу для террористических групп.

Уди Адив приговорён к 17-летнему тюремному заключению. Находясь в тюрьме, он женился на дочери Маркуса Клингера, специалиста по биологическому оружию, осуждённого на длительный срок за шпионаж в пользу Советского Союза».

Но в 1972 году никому и в голову не пришло запретить 26-летнему Уди Адиву, члену кибуца Ган-Шмуэль, шпиону и участнику террористической организации, жениться на дочери другого шпиона, тоже израильского гражданина. Потому что тогда не расколотое, не разодранное политическими страстями израильское общество ещё не утратило здравый смысл и понимало, что если Уди Адив приговорён к заключению, а не к смерти, то, значит, и не к пыткам, и не к стерилизации: по законам всех цивилизованных государств подобного рода приговоры недопустимы и называются преступлениями против человечности.

Это же можно сказать и об Игале Амире, и ни один человек с минимальной долей правосознания не сможет с этим не согласиться. Но Игаль Амир – давно не Игаль Амир, а опасная политическая бацилла, символ преступного общественного явления с вязаной кипой на голове.

Вопрос: а в каком контингенте нашего общества вязаная кипа встречается чаще всего? Разумеется, среди поселенцев, которые своими взглядами и поведением являются наиболее активными и последовательными политическими противниками лагеря наследников Ицхака Рабина.

Мирный процесс – для этой идиомы и кавычки уже не нужны – продолжается, даже набирает силу, а газета «Едиот ахранот» за 14.01.05 печатает крупными буквами на первой полосе два сообщения:

1.О шести убитых и пяти раненых на КПП «Карни».

2.О последнем свидании Ларисы Трембовлер с Игалем Амиром.

Я, в отличие от Ларисы Трембовлер, не вижу здесь никакой эклектики. Журналисты и редактора, которые в поисках сенсации и клубнички нередко ведут себя цинично, здесь, тем не менее, чувствуют (даже тогда, когда вовсе не со-чувствуют), что всё происходящее с этой женщиной имеет серьёзный смысл и немалое значение. Потому что в её судьбе зримо сконцентрированы наши актуальные – прежде всего нравственные проблемы. Потому что она задаёт жгучие вопросы и бросает вызов нашей апатии и безверью. Потому что своим поступком, поведением и всем своим обликом она являет пример такой любви и верности, такого бескорыстия и бесстрашия, такой способности противостоять вульгарной клевете, какие, казалось, остались только в старых книгах. Но этим она и бросает вызов нашему сегодняшнему дню. И многие, с кем мне довелось о ней говорить, понимают и ощущают, что её судьба – личная, семейная, материнская и социальная – это отражение духовной судьбы нашего общества. Она даёт нам возможность яснее увидеть себя и лучше понять, что с нами происходит.

Но откуда эта ненависть к ней, в чём причина этого патологического стремления очернить и оплевать её имя?

Дело в том, что Лариса Трембовлер ослабляет мощное оружие, каким стал образ Игаля Амира в руках партии наследников Рабина для компрометации и устрашения политических оппонентов: ну что он там за такое страшное заразное чудовище, если его могла полюбить нормальная женщина и хочет выйти за него замуж!

И ведь не преступница она какая-то, а законопослушный гражданин и доктор философии, и в университете преподаёт, и даже исторический роман написала и опубликовала вместе со своим бывшим мужем. А йеменит Игаль Амир этот роман у себя в камере не только прочёл по-русски, но и провокационно перевёл на иврит. А она для рекламы и наживы может теперь захотеть этот свой роман напечатать с именем переводчика. Какая наглость! Не допустим, конечно, и никаким его рукописям выйти за пределы его камеры не дадим! Он опять обратился в суд? Пускай, к этому нам не привыкать, и этого мы не боимся.

Но вот ещё какая незадача: у неё четверо детей. Видать, плодовита. А теперь ещё, чего доброго, вдруг родит нормального ребёнка и от Игаля Амира. Этого допустить никак нельзя! – вот и вся причина сугубо политической борьбы определенных кругов нашего общества против Ларисы Трембовлер.

Жизнь этой женщины проходит на наших глазах через испытание, кажется, сверхчеловеческое. На фотографиях и на телеэкране, где мне её довелось пару раз увидеть, она выглядит застенчивой и ранимой. А телом – слабой, худой и хрупкой. В чём там только, как говорила моя бабушка, душа держится? Ништ цифарштейн! – Не понятно!

Но какую силу обретает в любви загадочная женская душа, какой бывает истинная любовь и как она способна бороться и побеждать, это, я думаю, Лариса Трембовлер всем нам ещё не раз напомнит и объяснит. Может быть, в этом и состоит её миссия.

Успеха тебе и счастья, Лариса. Да хранит тебя Бог!

30.01.2005

Дов Конторер Попытка академического бойкота не удалась

Софья Рон Выбор Ларисы

Hosting by