Дональд Макинтайр

Рождение современного Израиля: клочок бумаги, который изменил историю

Текст размером в один абзац, наспех набросанный на листке почтовой бумаги в комнате отеля молодым служащим британского правительства в июле 1917 года будет продан в следующем месяце на аукционе Сотби за несколько сотен тысяч долларов. Но, как объясняет Дональд Макинтайр, его ценность намного превосходит его возможное денежное выражение.

Термин «живая история» - это клише, которое так же легко вылетает из уст как кураторов музеев, так и авторов документальных фильмов.

Но, тем не менее, оно помогает объяснить, почему один рукописный абзац с многочисленными аббревиатурами, набросанный на листе почтовой бумаге лондонского отеля в Блумсбери молодым служащим британского правительства летом 1917 года может привлечь такое внимание и иметь такую цену. Это, несомненно, наиболее ценный предмет из лота бумаг, который, по оценке Сотби, должен будет стоить от пятисот до восьмисот тысяч долларов, когда он будет выставлен на продажу на аукционе в его нью-йоркском отделении в будущем месяце.

Но трудно представить себе какой-либо единичный документ, который изменил бы курс мировой истории столь решительно, как это сделала Декларация Бальфура.

И как бы ни разнились взгляды на это евреев и арабов, они не могут не признать фундаментальной важности документа, изданного правительством самой могущественной в то время сверхдержавы. Декларация Бальфура, по словам Нормана Роуза, родившегося в Британии профессора Еврейского университета и ведущего историка того периода, «по общему признанию, являлась первым решительным шагом к созданию независимого еврейского государства». Поэтому для сионистов ее появление было моментом триумфа.

В равной мере любому, кто назовет себя британцем, находясь на Западном Берегу или в Газе, не придется разговаривать слишком долго с группой пожилых палестинцев без того, чтобы кто-нибудь не вставил несколько слов, всегда в категорическом тоне и обычно с долей доброго юмора, обвинив Соединенное Королевство и Артура Джеймса Бальфура, в частности, в том, что они заложили основы страданий их народа.

Учитывая, что уже само название этого документа все еще реверберирует по всему Ближнему Востоку с той же самой силой, с какой оно звучало почти 90 лет назад, никому не покажется удивительным, что всего лишь начальный черновик письма Бальфура, министра иностранных дел правительства Ее величества, посланного в его окончательном виде лорду Ротшильду и поддерживавшего «создание в Палестине национального очага для еврейского народа», должно быть продано за такую сумму.

Лот частных документов, который будет выставлен на продажу в следующем месяце, является частью коллекции Леона Саймона, немаловажной, хотя и не слишком известной фигуры среди британских сионистов начала 20 века. В гораздо большей степени, чем Хаим Вейцман, ведущая фигура среди тех, кто в ходе длительных переговоров убедил британское правительство издать эту декларацию, Саймон был в значительной мере ассимилированным евреем, высокооплачиваемым членом, в сущности, британского истеблишмента. Родившись в Саутхэмптоне, он поступил в Манчестерскую среднюю школу в городе, в котором осела прибывшая из Белоруссии семья Вейцманов, получил степень бакалавра по гуманитарным наукам в Оксфорде, поступил на государственную службу и сделал карьеру в почтовой службе, став директором Главного почтамта перед тем, как уйти в отставку в 1944 году.

Но Саймон написал также биографию своего учителя и друга, Ахада hаАма, ведущего, но относительно неполитического «духовного сиониста», который оказывал значительное влияние на молодое поколение будущих ведущих британских евреев, включавших не только Саймона, но и таких людей из Манчестера, как Симон Маркс и Исраэль Сифф, сыгравших решающую роль в последующем развитии Маркса и Спенсера (всемирная сеть магазинов одежды и продуктов питания. – Прим. перев.). Но нам известно также из примечания к написанной Леонардом Штейном наиболее известной истории Декларации Бальфура, что Саймон присутствовал на организованной Нахумом Соколовым, правой рукой Вейцмана, исторической встрече сионистов, на которой обсуждалось содержание черновика подобного документа.

Возможно, будет не такой уж фантастикой предположить, что Саймон, который, без сомнения, сочетал в себе чувство языка – он перевел на иврит работы Джона Стюарта Милля и Платона (с классического греческого) – с умением британского бюрократа писать протокол, являлся весьма знаменательным участником процесса обсуждения черновика. Это были пьянящие времена для молодых британских сионистов; переговоры с правительством премьер-министра Ллойд Джорджа шли полным ходом, и мечта Вейцмана, казалось, уже маячила на горизонте.

Первым, кто выдвинул идею еврейского национального очага и указал на то, что историк Мартин Гилберт назвал «шаткой природой признания евреев обществами, в других отношениях вполне цивилизованными», был Теодор Герцль. Эти страхи укрепились весьма брутальным образом в связи с недавними погромами в России в конце 19 века. Но Герцлю, как указывал в разговоре в своем доме в Иерусалиме Норман Роуз, так и не удалось достичь того, на пороге чего находился Вейцман, когда Саймон писал свои черновые заметки – декларации ведущего европейского правительства в пользу еврейского национального очага в Палестине.

Усилия по созданию национального очага в Палестине были среди британских евреев предметом весьма ожесточенных споров. Действительно, одним из самых выдающихся противников этой идеи был член кабинета министров Эдвин Монтегю, как и Саймон, глубоко ассимилированный еврей, считающий, в отличие от него, что идея создания еврейского национального очага являлась прямой угрозой безопасности и признанию евреев в Британии и в других европейских странах.

На заседании кабинета в октябре 1917 года Монтегю, прилагая свои последние усилия против одобрения Декларации, едко спросил, каким образом он, в качестве министра, может вести переговоры в Индии, если его собственные коллеги решили, что его страна находится где-то на «турецкой территории», которой являлась в то время Палестина.

Монтегю видел во всем этом угрозу для своего собственного положения; но его позиция основывалась также и на мотивах тех, кто был, по выражению, предложенному профессором Роузом, «сионистами-неевреями» того времени. С одной стороны, среди них были те, кто испытывал инстинктивную симпатию и дружеские чувства по отношению к евреям, особенно Ллойд Джордж, Уинстон Черчилль и один из первых в длинной череде британских левых, идентифицировавших себя с делом сионистов, редактор газеты «Гардиан» Ч. П. Скотт (Charles Prestwich Scott,1846-1932, британский журналист, издатель и политик. – Прим. перев.), который представил Вейцмана Ллойду Джорджу. Профессор Роуз говорит, что одним из объяснений симпатии Ллойда Джорджа к сионизму «было то, что он тоже происходил из небольшого угнетаемого меньшинства». Однако он добавляет, что, пропитанный идеями валлийского нонконформистского образования, интегральной частью которого был Ветхий Завет, «Ллойд Джордж, которого как-то спросили, какими он видит границы еврейской Палестины, не задумываясь, ответил: ‘от Дана до Беэршевы’».

Но были и другие, чье отношение было более сложным, включая и Бальфура, который в начале века предложил законопроект об иностранцах, специально предназначенный для ограничения иммиграции евреев, спасавшихся от преследований в Восточной Европе. В своей речи, которая была широко осуждена как антисемитская, он описал евреев как «народ, стоящий особняком».

Были также британские консерваторы, которые считали, что евреи были частью «большевистской революции», в «некоторых случаях», как неверно говорит профессор Роуз, «оправданно», учитывая большое число евреев в первом советском Политбюро. Совпадение по времени составления Декларации Бальфура с русской революцией, по-видимому, порождала в таких людях убеждение, что было бы лучше отправить евреев куда подальше. И были и такие, кто просто верил в то, что если евреи окажутся в Палестине, это ослабит межрасовую напряженность.

Согласно профессору Роуз, Гарольд Николсон, автор известных дневников и член парламента от партии Тори, бывший восторженным «сионистом-неевреем», говорил, что он видит идею еврейского национального очага «как способ загнать евреев в некий праздничный супер-лагерь, наподобие парков праздничного отдыха Батлинса (Butlins – английская компания по организации праздничного отдыха в курортных городах и загородных парках. – Прим. перев.), как способ разрешения проблем с меньшинствами». В то же самое время у многих из этих людей существовала почти мистическая вера в способность евреев контролировать финансовые и многие другие институты. Будучи убежденными в этом, объясняет профессор Роуз, они полагали, что евреи могут действовать как оплот Британии и от имени Британии, и не в последнюю очередь помогать защищать Суэцкий канал и быть противовесом влиянию Франции на Ближнем Востоке.

Впрочем, всего этого не произошло. Однако совместное действие этих противоречивых сил, действовавших под руководством Ллойд Джорджа, подлинного сторонника сионистов, обеспечило принятие Декларации. Наброски, сделанные Саймоном, являются также свидетельством трудностей, сопровождавших детальные переговоры. Именно сионисты сформулировали общую направленность текста, именно они были авторами всех черновых вариантов на этом этапе; но путь этот был отнюдь не простым. Текст 17 июля сам по себе был неким кратким изложением и базировался на тексте, предложенном сионистами четырьмя днями ранее, в котором говорилось о внутренней автономии евреев в Палестине, свободной иммиграции евреев и учреждении «Еврейской национальной поселенческой корпорации для заселения и экономического развития страны».

Лорд Ротшильд, номинальный глава поддерживавшего сионистов английского еврейства, находившийся к этому моменту в тесном контакте с Бальфуром и другими ведущими фигурами британского правительства, решил, что этот текст заходит слишком далеко. Как Соколов объяснял своим молодым коллегам, первый черновик, по мнению некоторых, содержал «вопросы, детали которых было бы нежелательным ставить на обсуждение в данный момент». Но после 17 июля он прошел через множество изменений и исправлений по мере того, как министры кабинета Ллойд Джорджа проявляли все большую заинтересованность в документе. Поскольку Эдвин Монтегю и лорд Керзон боролись против утверждения декларации, отчасти из опасений ее влияния на арабский мир, а также на значительное мусульманское население в Британской Индии, ее формулировки были смягчены (отчасти) еще больше.

Штейн записывает, что ко времени, когда Военный кабинет собрался 4 октября, чтобы обсудить формально Декларацию, его члены понимали, что необходимо хотя бы на словах отдать дань уважения мнению арабов. Лорд Мильнер проинструктировал тогдашнего секретаря Кабинета, Лео Эймери, предоставить черновик, в котором «содержались бы разумные формулировки, отражающие возражения как евреев, так и арабов, но без того, чтобы выхолостить суть … Декларации». Текст Мильнера-Эймери, как он назывался во внутренних документах, представлял собой, по существу, окончательный вариант. В новом тексте указывалось, что британское правительство должно всего лишь «содействовать», а не «обеспечивать», как это было в тексте Саймона, достижению поставленной цели. И в тексте было настоятельное требование, по поводу которого большинство палестинцев могло бы утверждать, что оно еще не выполнено - «следует отчетливо понимать, что не должно быть совершено каких-либо действий, которые смогли бы нанести ущерб гражданским и религиозным правам существующих в Палестине нееврейских общин, равно как и правам и политическому статусу, которыми обладают евреи в любой другой стране».

Поэтому в Декларации нет обещания создания еврейского государства. Действительно, как говорит профессор Роуз, это был, в некотором смысле, «весьма неоднозначный документ». Но он добавляет: «Мы знаем, что Ллойд Джордж, Бальфур и Черчилль, на самом деле, имели в виду именно такое [еврейское] государство, но это зависело от самих евреев». Профессор Роуз указывает, что исход был далек от гарантированного. Иммиграция колебалась в широких пределах; в 1927 году, после первого, но не последнего арабского восстания против евреев, из Палестины уехало больше евреев, чем туда прибыло. И только после прихода к власти Гитлера в 1933 году еврейская иммиграция в течение последующих трех лет постоянно и существенно возрастала.

Более того, Декларация Бальфура оказалась, по крайней мере, в течение первых двадцати лет британского мандата, весьма хрупким документом. Профессор Роуз говорит, что Вейцман «утверждал, что англичане пытались действовать вопреки Декларации почти с первого дня после ее принятия».

Белая Книга 1939 года, которая сделала все возможное, чтобы ограничить еврейскую иммиграцию и открыть дорогу государству Палестина в течение 10 лет, была самым известным, но ни в коей мере не единственным примером такого отступления от Декларации. Но ее центральная идея оказалась стойкой; в конечном итоге, создание государства Израиль в 1948 году было – какой бы долгой, кровавой и извилистой не оказалась дорога, ведущая к нему – плодом того документа, черновик которого Саймон помог составить в тот июльский день в отеле Империал, и поэтому он остается сегодня таким мощным и очень разным символом для евреев и арабов.

Перевод Эдуарда Маркова, МАОФ.

«Индепендент» , 31.10.2007

О целях сионизма и о наших правах на Землю Израиля

Hosting by