Михаэль Бейзер

«Тевье-молочник» как зеркало русской революции или Два мира Шолом-Алейхема[1]

Читая художественное произведение, даже намеренно «документализированное» автором (с указанием места и времени событий, включением в повествование исторических персонажей и характерных эпохе бытовых деталей), даже названное «историческим романом», интеллигентный читатель не станет конечно же рассматривать его как точное освещение событий прошлого или даже доказательство того, что эти события вообще имели место.

Вместе с тем, читая бытописательные, «реалистические», убедительно написанные произведения классиков нам порой хочется верить, что хотя бы общественная обстановка того времени передана в целом верно. Однако, и этого может не оказаться в литературных произведениях, даже в таких, которые создавались современниками событий под впечатлением происходившего у них на глазах.

1. Мир, созданный Шолом-Алейхемом

Характеризуя творчество Шолом-Алейхема, советская критика обычно соединяла несоединимое - подчеркивала его «реализм» и, одновременно, «общественную позицию». Так, критик Д.Волкенштейн писал, что «каждая его (Шолом-Алейхема – М.Б.) фигура, каждый его образ есть частица еврейской жизни на Украине, как она сложилась исторически на протяжении десятков поколений» и на той же странице напоминал, что мировоззрение Шолом-Алейхема «было и оставалось мировоззрением радикально-демократической интеллигенции его времени»[3]. Всеволод Иванов подчеркивал, что «Шолом-Алейхем поражает своим удивительным реализмом, своим умением … рассказать о наиболее истинном и правдивом, о самом насущном»[4], а Перец Маркиш отмечал, в свою очередь, что «Шолом-Алейхем не объективный повествователь, здесь он одна из сторон, занимая совершенно определенную социал-общественную позицию..»[5]

В действитеьности, мир, оживающий в произведениях писателя, на страницах его книг, чаще отражает не реальную жизнь, и даже не мировоззрение самого автора, а господствующие в современном ему обществе идеи и представления. Если перечитать «Тевье молочника», роман, публиковавшийся поглавно, в течение двух предреволюционных десятилетий (1894-1914)[6], то и в нем мы заметим немало идеологически заданных, принятых в тогдашней литературе сюжетных построений, стереотипов и клише.

Обратимся к роману. В первой его главе[7] «Большой выигрыш» ( в русском издании – «Счастье привалило») говорится о том, как Тевье стал молочником и выбрался из нужды. Однажды, поздно вечером, он подвез заблудившихся в лесу богатых дам на их дачу, и те его щедро отблагодарили. Он получил корову, деньги и продукты. А до того, как это случилось, Тевье жил в глубокой нужде, хотя тяжело и много работал:

- Я тогда, стало быть, с Божьей помощью, горемычный бедняк[8], помирал с голоду с женой и детьми трижды в день, не считая ужина…

- Дома мрак, уныние, ребятишки, будь они здоровы, раздетые, разутые, ждут не дождутся отца-добытчика…[9]

В повествовании подчеркивается классовая пропасть между Тевье и богачем из Егупца, который отдыхает на даче в Бойберике. Так, жена Тевье мечтает по утрам о стакане чая, а супруга богача жалуется, что кроме кофе с плюшкой с утра ничего не ела.

Дела Тевье поправляются, однако богатым он не становится.

Почему?

Потому что Шолом-Алейхем пишет в соответствии с принятыми в его кругу догмами, по которым честность и праведность обитают только среди бедняков. Положительный герой не может разбогатеть. Эту мысль подтверждает и следующая глава.

Во второй главе «Химера» Менахем-Мендл, «люфтменч» (человек воздуха), проигрывает на бирже сто рублей, которые Тевье скопил тяжелым трудом. Так и должно было случиться. Ведь богатство – это зло, это химера. Богатство портит человека. Труженику не место среди сильных и богатых.

Посмотрим, о чем мечтает Тевье, когда еще надеется на биржевой выигрыш. Как он представляет себе богатую жизнь?

Ну, конечно, дом в центре города, жена с двойным подбородком, слуги, а главное – дети, околачивающиеся без дела, «палец о палец не ударяют».[10] Это очень уместные мечтания. Уж если черт попутал, и ты вообразил разбогатеть, не трудясь, то и мечтания твои должны быть паразитические.

Характерно, что в «Тевье-молочнике» нигде не показано, как богатые работают, хотя в жизни, случается, богатые работают больше иных бедных. В жизни это бывает, но не у Шолом-Алейхема. Мы видим богачей отдыхающих на даче в Бойберике. Видим богатого хлыща Арончика, из-за которого утопилась дочь Тевье, Шпринца. (Прямо, как в карамзинской «Бедной Лизе») Арончик просто не знает, чем себя занять. Также не показаны за работой ни мясник Лейзер-Вольф, сватающийся к старшей дочери Цейтл, ни коммерсант Педоцур, за которого по расчету выходит младшая дочь Бейлка. Все они только пьют, да едят, да отдыхают. А бедные трудятся от зари до зари.

Нет и хороших богатых. Все они плохие люди. Педоцур избавляется от бедного тестя, отсылая его в Палестину. Родные Арончика разлучают молодых, чем толкают несчастную девушку на самоубийство. Лейзер-Вольф ведет торговлю за Цейтл, словно покупает телку на убой. Никаких прав за женщиной мясник, конечно, не признает. Когда Тевье робко замечает, что и Цейтл «тоже не худо бы спросить…», Лейзер-Вольф его обрывает: «Вздор! – Спрашивать? Только сказать, реб Тевье!»[11]

Кроме своей аморальности богатые еще и невежественны в еврейском Законе, что может быть даже и хуже в глазах автора. В реальной жизни выходцам из богатых семей образование, как религиозное, так и светское, было конечно доступнее. Роман же постулирует: «Талмудическая ученость – привилегия бедных». Речь бедняка Тевье персыпана цитатами из Торы и Талмуда, изречениями еврейских мудрецов, и хотя он их «корректирует» порой (чем достигается комический эффект), читателю очевидно, что эрудиция Тевье выше средней. По контрасту с ним, Лейзер-Вольф признается в том, что не знает «толк в мелких буковках» (т.е. в коментариях Раши). Педоцур же со смехом заявляет: «Скажу вам по чистой совести, что Талмуд (в оригинале – Гемара – М.Б.) я никогда не изучал и даже не знаю, как он выглядит!» А по мнению Тевье: «Казалось бы, уж если Господь тебя наказал и остался ты невеждой, неучем, - так уж пусть это будет шито-крыто! Нашел, тоже, чем хвастать!»[12] Этим противопоставлением образованного Тевье невеждам-богачам автор также утверждает, что «бедные - настоящие хранители народных традиций, тогда как богатые - все ассимилянты».

Бейлка несчастлива с Педоцуром. Она льет слезы и до, и после свадьбы. Так нам подается еще одна прописная истинна: выйти замуж за богатого – несчастье.

Тевье – обобщенный образ традиционного религиозного еврея, деревенский патриарх. Его страдания – это страдания Иова[13] - от плохого к худшему. Словно Иов, он теряет своих дочерей, жену, дом, имущество и, вдобавок, изгоняется из деревни. Как и у Иова пережитые страдания не колеблют его веру. Есть, однако, между ними и существенная разница. К Иову возвращается его богатство, а к Тевье – нет.

Почему?

Потому что притча о Иове лежит в основе протестанской «частнособственнической» морали и веры в то, что общество в целом справедливо, что честность и труд в нем вознаграждаются. На таких представлениях, кстати, в массовом американском кинемотографе утвердился обязательный «хэппи энд».

Совсем не типична счастливая концовка для произведений русских писателей предреволюционной России - В.Гаршина, А.Короленко, А.Чехова, и, тем более, М. Горького. Русская интеллигенция учила: нельзя преуспеть в жизни честными методами, во всяком случае, не в нашем обществе. [14] Нужно другое общество. А радикалы добавляли: нужна революция.

Ставя такой диагноз обществу, интеллигенция психологически компенсировала себя за то, что самодержавие не допускало ее к управлению государством. Поэтому интеллигенция обычно становилась на сторону тех, кому плохо жилось при тогдашнем строе. Недаром и к евреям в русском либеральном обществе положено было относиться с сочувствием.[15] Антисемитизм априори резервировался за царизмом.

Примеров дидактической заданности сюжета, отработки социального заказа сколько угодно в романе. Например, это проявляется в том, с какой нежностью Тевье относится к революционеру Перчику, в которого влюбляется вторая дочь Тевье, Годл. В жизни деревенский ортодоксальный еврей совсем не обязательно симпатизировал бы апикойресу. Но Тевье все прощает Перчику. «Можешь идти руки мыть. А не хочешь, можешь и так за стол садиться. Я у Бога в стряпчих не состою и сечь меня на том свете за тебя не будут».[16]

Тевье любит Перчика не потому, что ортодоксы любили революционеров, а потому что общество, в котором жил автор, современная ему интеллигенция, симпатизировали революционерам, даже террористам[17]. Потому что глава «Годл» написана в 1904 г., когда еще было свежо в памяти покушение Леккерта[18], когда революция была на подьеме, а Бунд - в зените популярности.

Женившись, Перчик немедленно оставляет Годл и отправляется жертвовать собой на благо революции. Обычный, любящий свою дочь отец стал бы возмущаться. Однако и автор, и читатель, а с ними и Тевье, знают, что так нужно, ибо этого требует революционная мораль. Ведь и Леккерт стрелял в фон Вааля, едва женившись на красавице. Если бы Перчик не оказался симпатичным, то Шолом-Алейхем прослыл бы реакционером. А реакционером еврей не мог быть, потому что в лагере правых евреев не любили, и их туда не пускали. Еврей мог быть только демократом или, по меньшей мере, либералом.

Революционность мышления ортодоксального Тевье особенно бросается в глаза в главе о Хаве, где он хотя и отрекается от дочери, выходящей замуж за русского Федьку (в оригинале – Хведька), но при этом произносит вольнодумную, гуманистическую тираду о евреях и неевреях:

- И зачем Бог создал евреев и неевреев? А уж если он создал и тех и других, то почему они должны быть так разобщены, почему должны ненавидеть друг друга, как если бы одни были от Бога, а другие – не от Бога?[19]

Отметим, что вместо обычного у Шолом-Алейхема (и в идише) презрительного слова «гой» здесь употребляется нейтральное «нееврей».

Хава крестится ради любви, а не ради житейских благ. Ее Федька, «второй Горький», проповедует ей, что все люди равны, что они сами поделили себя на господ и рабов, богатых и нищих, евреев и неевреев. Однако, от Тевье не ускользает тот факт, что ради их общего счастья и «равенства» жертвует своим Богом (а заодно и семьей) все-таки Хава, а не Федька.[20]

А почему ни одна из дочерей Тевье не влюбляется в сиониста?

Отсутствие сиониста в романе делает набор зятьев Тевье нерепрезентативной выборкой, поскольку сионизм был весьма популярным в предреволюционные годы, не менее популярным, чем марксизм. О нем много писали и говорили. Сам Шолом-Алейхем интересовался сионизмом, участвовал в 1880-е годы в движении Хиббат Цион, написал несколько пропагандистских брошюр для сионистов. В 1898 году он закончил первую часть своего сионистского романа «Времена мессии». В 1907 году, на пути из Нью-Йорка в Женеву, Шолом-Алейхем в качестве делегата нью-йоркских сионистов принял участие в Восьмом сионистском конгрессе в Гааге.

Как же он про сиониста-то «забыл»?

Скорей всего потому, что в среде идишистских писателей и критиков чаще сочувствовали Бунду, чем сионистам. В идишистской литературе эту «диссонансную» тему лучше было не трогать. И вот, несмотря на личные симпатии автора, а также на то, что начало романа было опубликовано в просионистском еженедельнике «Дер Юд», зять-сионист у Тевье так и не появился. Может быть в начале публикации романа, когда речь шла о семи дочерях,[21] Шолом-Алейхем собирался выдать одну из них (имя еще одной дочери, Тайбл, он даже упоминает мимоходом) за сиониста, но потом все-таки не решился и ограничился пятью дочерьми. Мы можем только гадать, так ли это было.

Обратимся теперь к главе «Изыди» ([22]), опубликованной в 1914 году. И содержание этой главы отвечает принятым в кругу Шолом-Алейхему взглядам. Так, для усиления «освободительного» звучания романа, он завершается описанием вопиюще несправедливого действия правительства - выселением главного героя из его родной деревни. Контрастом к произволу властей выступают добрососедские отношения Тевье с крестьянами, выдержавшие даже испытание погромной волной 1905-07 годов. В Анатовке крестьяне любят Тевье и поэтому громят его нехотя. Придя к нему, они объясняют:

- Мы, правду сказать, против тебя, Тевль, ничего не имеем, Ты хоть и жид, но человек неплохой. Да только одно другого не касается, бить тебя надо. Громада так порешила, стало быть пропало! Мы тебе хоть стекла повышибаем Уж это мы непременно должны сделать, а то, - говорит, - неровен час, проедет кто-нибудь мимо, пусть видит, что тебя побили, не то нас и оштрафовать могут…[23]

Сегодня далеко не все историки считают, что еврейские погромы организовывало правительство[24]. Однако Шолом-Алейхем, вслед за тогдашней либеральной прессой, во всем обвиняет власть. Трудовой русский (в данном случае – украинский) народ тут не при чем. Он громит только из опасения быть наказанным. Это так убедительно написано, что вызывает даже симпатию к громилам.

Религии «реакционные» и «прогрессивные».

Моей точке зрения об «ортодоксальной прогрессивности» романа можно противопоставить по меньшей мере два возрожения:

- во-первых, Шолом-Алейхем пишет о неевреях также и неприязненно, о чем свидетельствует описание визита Тевье к попу, а также его презрительный отзыв о предполагаемой родословной Федьки («…отец его, наверное, был либо пастух, либо сторож, либо просто пьяница…»[25])[26];

- во-вторых, автор относится с симпатией к религиозности Тевье, что противоречит, на первый взгляд, атеистической позиции русской демократической интеллигенции.

Но это только на первый взгляд. Ведь враждебность Тевье к попу и Федьке – это лишь ответная реакция на причиненное ему зло. Кроме того, официальная православная церковь была скомпрометирована в глазах «прогрессивного» русского общества своим союзом с самодержавием. Другое дело, религии других, экзотических и, тем более, угнетаемых народов. Таким было принято сочувствовать и даже изучать их. Николай Рерих интересовался индуизмом, Владимир Соловьев - иудаизмом.[27] Так что нет никакого противоречия между религиозностью Тевье и его «ортодоксальной прогрессивностью».

Разумеется не все произведения Шолом-Алейхема столь «политически корректны», но именно благодаря «Тевье-молочнику» он оставался практически единственным, официально признанным еврейским писателем в СССР даже тогда, когда все еврейское там преследовалось. «Тевье» же многократно переиздавался и инсценировался. И это было, конечно, не случайно. Даже такой «непатриотический» поступок, как смерть в эмиграции (США), простили писателю за «Тевье».

2. Мир, в котором живет Шолом-Алейхем

Морис Сэмюэль в своей книге «Мир Шолом-Алейхема» говорит о двух мирах автора: о том, который существует на страницах его книг, и о том, в котором он жил сам. Выше мы познакомились с первым из этих двух миров. Остается выяснить, каков был мир самого автора.

Шолом-Алейхем, в отличие от его симпатичных неимущих героев, родился в семье состоятельного торговца зерном и лесом.[28] Позднее его отец разорился, мать умерла, и семья познала нужду.

В романе Цейтл отклоняет предложение богатого жениха и выходит замуж за нищего портного. Сам Шолом Рабинович предпочел жениться на дочери богатого землевладельца Элимелаха Лоева. Лоев пригласил юношу в свое поместье в качестве домашнего учителя, точно так же, как и Тевье пригласил Перчика учить своих дочерей. В обоих случаях это закончилось свадьбой, но, в отличие от Тевье, землевладелец долго сопротивлялся браку своей дочери с Шоломом и умер через два года после ее выхода замуж.

Годы 1885-1890, когда Шолом-Алейхем получил большое наследство после смерти тестя, и его семья поселилась в Киеве, стали самыми продуктивными в творчестве писателя.[29] Именно тогда, например, он написал свои знаменитые романы «Стемпеню» и «Иоселе Соловей».

А почему в романе «Тевье-молочник» появляется тема проигрыша денег на бирже?

Дело в том, что «биржевая тема» была близка автору. Получив наследство от тестя, он играл на киевской бирже. Обонкротившись в 1890 году, он был вынужден бежать за границу, спасаясь от кредиторов. Когда теща из последних денег заплатила его долги, Шолом-Алейхем вернулся в Россию, поселился в Одессе и там снова играл на бирже, а потом еще и в Киеве. В жизни он, очевидно, не считал, что богатство – это плохо, что оно портит людей. Другое дело – литература.

Совсем другое дело – собственный мир писателя. В нем Шолом-Алейхем отдыхает на даче в Боярке под Киевом (прообразе Бойберика), пьет по утрам кофе с плюшкой, а какой-то молочник - прототип Тевье - доставляет на его дачу сливки к кофе. Когда реальный Шолом-Алейхем серьезно заболевает, он, несмотря на стесненность в средствах, лечится на курортах Швейцарии, Германии, итальянской и французской ривьер. И ему не мешает, что реальный Тевье этого себе позволить не может. Роман – другое дело. Там посочувствовать богатому недопустимо.

Как известно, Шолом-Алейхем, уступив веяниям времени, смягчил историю о Хаве, включив в последнюю главу «Изыди» (1914 год) сцену, в которой Хава собирается оставить мужа, чтобы последовать за изгоняемым из деревни отцом. В тексте прямо не сказано, прощает ли ее Тевье, но, очевидно, прощает.[30] Хотя любимый герой Шолом-Алейхема простил раскаявшуюся дочь, сам автор в семейной жизни не был столь толерантным. Через год после того, как читатель узнал о примерении Тевье и Хавы, Шолом-Алейхем пишет завещание, в которое включает следующие слова:

- Те из моих детей и внуков, которые отрекутся от еврейства и перейдут в другую веру, тем самым откажутся от своего происхождения и от своей семьи и сами вычеркнут себя из моего завещания. «И нет им доли и участия в среде их братьев»[31].

Было бы несправедливо представить Шолом-Алейхема этаким ханжой на фоне безупречной моральности его коллег по перу. Да и можно ли требовать, чтобы писатель жил в соответствии с моральными нормами, проповедуемыми его книгами? Дело, однако, как раз в том, что русское общественное мнение ожидало от писателя «гражданственности» и «личного примера». Поэтому-то Толстой и брался за плуг. В жизни, разумеется, соответствие поступков лозунгам имело место не всегда. Это стало особенно очевидно после 1917 года, когда революционеры пришли к власти.

3. Об отражении революции

Отражает ли революцию роман «Тевье-молочник»?

Отражает ли жизнь литература, хотя бы «реалистическая» и бытописательная?

В статье, опубликованной четверть века назад в газете «Едиот ахронот» израильский литературовед Дан Мирон предупреждал, что нельзя составить истинное представление о еврейском местечке конца 19-го – начала 20-го веков только по произведениям Менделе, Шолом-Алейхема или Переца. Оно было не таким, точно так же, как и Лондон 19-го века был не совсем таким, или, по крайней мере, не только таким, как его описал Диккенс, а бальзаковский Париж не является аутентичным слепком реального Парижа. Для того, чтобы действительно понять местечковую жизнь восточно-европейских евреев, надо проводить исторические и социологические исследования, заключал Мирон.[32]

Очевидно, что по литературе, даже бытописательной, нельзя изучать историю. Другое дело – читать литературное произведение, опираясь на знакомый исследователю общественно-политический контекст эпохи. Тогда литература может обогатить и историческое знание. В случае «Тевье-молочника» не вызывает сомнения то, что своими новеллами о дочерях Шолом-Алейхем откликался на события и явления тогдашней предреволюционной эпохи[33].

- Все больше еврейских девушек выходят замуж по собственному выбору, как Цейтл (соответствующая глава «Нынешние дети», написана в 1899 году). Это переворот в традиционном еврейском быту конца 19-го века.

- Глава о том, как Годл выходит замуж за революционера, была опубликована в 1904 году, как раз на подьеме революционных настроений в России.

- Послереволюционным духовным кризисом в обществе объясняет и Бейлка свое решение выйти замуж по расчету. Когда Тевье приводит ей в пример Годл, счастливую с Перчиком в сибирской ссылке, то получает такой ответ:

- С Годл… ты меня не ровняй. Годл выросла в такое время, когда мир ходуном ходил, чуть было не перевернулся. Тогда думали обо всем мире, а о себе забывали. А сейчас, когда мир спокойно на месте стоит, каждый думает о себе, а о мире забыли…[34]

Так что роман отражает революцию, или, можно сказать, предреволюционную эпоху, однако это отражение, как показано выше, селективно и тенденциозно.

Трудно не согласиться с американским историком Ричардом Пайпсом в том, что, несмотря на внутренние разногласия, вся русская интеллигенция со второй половины 19-го века «придерживалась некоего общего свода философских идей». В среде интеллигенции никакого плюрализма не было, иделогическое «единомыслие безжалостно навязывалось, что лишало интеллигенцию возможности приспособиться к меняющейся реальности». Считая себя прогрессивными, русские интеллигенты были консервативнее многих в своих убеждениях.[35]

Проводниками «прогрессивных» идей в литературе выступали журналисты и литературные критики, которые «направляли» творчество писателей и поэтов, требовали, чтобы те занимали «гражданскую позицию», «служили социальному погрессу» и т.п. Вслед за Герценом, Белинским, В.В.Стасовым они стремились быть «властителями дум» в обществе. Крупные художники не обязательно подчинялись идеологическому диктату, но писателям второй шеренги, а тем более представителям литератур нацменьшинств, приходилось с ним считаться. Ведь они могли быть представлены широкой публике только русскими писателями и редакторами либерально-демократического направления.

Шолом-Алейхем тоже учитывал веяния времени и искал поддержки Горького, который, кстати, не спешил с ним знакомиться близко. Впервые в 1901 году он пригласил Шолом-Алейхема к себе лишь формально, не указав адреса. Еврейский писатель обиделся, но не отступил, продолжая писать «властителю дум нашего времени» (так он его назвал в одном из писем) через третье лицо[36], и в 1904 году он, наконец, познакомился и с Горьким, и Леонидом Андреевым, и с Александром Куприным. По прошествии времени, прочитав в 1910 впервые напечатанного по-русски «Мальчика Мотла», Горький оценил Шолом-Алейхема, сознавая, впрочем, что тот не великий писатель. Так, в одном из своих писем к Шолом-Алейхему (апрель 1911 г.) он писал: «Получаю Ваши милые книги, с душевным волнением читаю их…», а строчкой ниже: «Читаю стихи Бялика, - это гениальный поэт…»[37]

Разумеется, далеко не все сотворенное писателем укладывается в прокрустово ложе тогдашних общественных взглядов, но как раз «Тевье» - яркий тому пример. К тому же, «Тевье» считается одним из важнейших произведений Шолом-Алейхема.[38]

Ленин считал Льва Толстого «зеркалом русской революции». В каком-то смысле и роман «Тевье-молочник» – это зеркало. В чем-то он отражает тогдашнюю еврейскую реальность, в чем-то - вкусы читательской публики на языке идиш и уровень идишистской литературы. В меньшей степени роман отражает собственный жизненный опыт Шолом-Алейхема, в большей – «диктатуру либерально-демократического мнения», то есть те взгляды и настроения, которые господствовали в среде русской интеллигенции накануне революции. Подчинение писателя этой диктатуре в значительной степени способствовало его канонизации.

Анализ «Тевье-молочника» наводит на предположение о том, что «социалистический реализм», навязанный партией советским писателям, не был так уж им чужд и что его корни можно видеть в умонастроениях российской интеллигенции в предреволюционный период. Впрочем, проверка этой гипотезы требует специального исследования.

Библиография
Архив А.М.Горького, Т. 7, Москва, 1959. (Горький, Письма)
Волкенштейн, Д., «Творчество Шолом-Алейхема», в сборнике Шолом-Алейхем, Рассказы для взрослых и детей, Киев, 1939, С. 5-18. (Волкенштейн)
Иванов, Всеволод, «Шолом-Алейхем», Шолом-Алейхем – писатель и человек, Москва, 1984, С. 81-85. (Иванов)
Маркиш, Перец, «Шолом-Алейхем», Шолом-Алейхем – писатель и человек, Москва, 1984, С. 65-74. (Маркиш)
Пайпс, Ричард, Русская революция, Т. 1, Москва, 1994. (Пайпс).
Шолом-Алейхем, «Тевье-молочник», Собрание сочинений, Т. 1., Москва, 1959, С. 467-617. (Тевье-молочник, на русском).
Шолом-Алейхем, Собрание сочинений, Т. 6., Москва, 1961. (Шолом-Алейхем, Письма)
Aronson, Michael, Troubled Waters: The Origins of the 1881 Anti-Jewish Pogroms in Russia, University of Pittsburg Press, 1990. (Аронсон)
Decter, Moshe, “The ‘Old Country’ Way of Life – The Rediscovery of the Shtetle,” Commentary, Vol. 12 (1952). (Дектер)
Frieden, Ken, “A Century in the Life of Sholem Aleichem’s Tevye,” The B.G. Rudolph Lectures in Judaic Studies, New Series, Lecture One, 1993-1994, Syracuse University Press, New York, 1997. (Фриден)
Miron, Dan, “Shalom Aleichem,” Encyclopaedia Judaica, Vol. 14, col. 1272-1286. (Мирон, Джудаика)
Sosnovskaya, Alla, “Was Habima a Jewish Thearter or a Russian Theater in Hebrew?” Jews in Eastern Europe, 3(22), 1993, pp. 23-30. (Сосновская)
Weinberg, Robert, “The Pogrom of 1905 in Odessa: A Case Study,” Pogroms: Anti-Jewish Violence in Modern Russian History, Eds. - J.D. Klier and Sh. Lambrozo, Cambridge, 1992, pp. 248-289. (Вайнер)
Samuel, Maurice, The World of Sholom Aleichem, New York, 1969. (Tevyeh the Dairman, pp. 14-20; The Sons-in-Law of Tevyeh, pp. 168-183; Of Certain Grandfathers, pp. 3-8) (Сэмюэль)

--------------------------------------------------------------------------------
[1] Автор благодарит Хамуталь Бар-Иосеф, Исраэля Барталя, Аврахама Гринбаума, Аркадия Зельцера, Давида Лейбмана, Сергея Рузера, Мэру Свердлову, Аллу Сосновскую, Якова Цигельмана и Шауля Штампфера и за библиографические советы и критические замечания, выраженные при чтении рукописи статьи.
[2] «…Выражение ‘мир Шолом-Алейхема’ имеет двоякий смысл. Это и мир, в котором жил Шолом-Алейхем, вместе с которым он страдал и смеялся… Это также и мир, изображенный в его книгах.».
[3] Волкенштейн, С. 8.
[4] Иванов, С. 84.
[5] Маркиш, С.71.
[6] В статье не рассматривается дополнительная глава, написанная в 1914-1916 гг.
[7] Предшествующая двухстраничная главка «Аз недостойный» играет роль вступления.
[8] Здесь в переводе отсутствуют вводные слова оригинала: «не дай Бог никакому еврею».
[9] Тевье-молочник, на русском, С. 471-473. В оригинале – отца-шлемазла, т.е. неудачника. (Тевье-молочник, на идише, С. 17-18). Цитаты из «Тевье-молочника» даны по русскому переводу М.Шамбадала, опубликованному в Собрании сочинений Шолом-Алейхема, Т. 1, Москва, 1959. Об искажениях произведений Шолом-Алейхема в советских публикациях на русском языке см.: Барталь, С. 43. Такие искажения, к слову сказать, встречаются на каждом шагу. Например, в том же абзаце, что и вышеприведенная цитата, сказано: «Тени от деревьев растягиваются, как еврейское изгнание». В русском переводе: «Тени от деревьев вытягиваются до бесконечности».
[10] Тевье-молочник, на русском, С. 498 (Тевье-молочник, на идише, С. 54).
[11] Тевье-молочник, на русском, С. 511 (Тевье-молочник, на идише, С. 73).
[12] Тевье-молочник, на русском, С. 592 (Тевье-молочник, на идише, С. 183).
[13] Сэмюэль, С. 20.
[14] В своем общественном анализе русская литература была, конечно, не одинока. Подобное отношение можно обнаружить у «социальных» европейских писателей 19-го века, например, О.Бальзака и Э.Золя. Но это уже выходит за рамки настоящей статьи.
[15] О том, что либеральные русские литераторы опасались высказываться критично по отношению к евреям красноречиво говорит, например, «чириковский инцидент». В феврале 1909 года, во время обсуждения пьесы Шолома Аша, писатель Евгений Чириков, автор юдофильской пьесы «Евреи», выразил свое недовольство тем, что евреи доминируют в литературной критике. Его поддержал писатель Н. Арабажин, который сказал, что «у Чирикова хватило мужества произнести то, о чем давно говорят в русских литературных кругах». (Слуцкий, Интеллигенция, С.21).
Опасался публично критиковать евреев и не терпевший их А. Куприн. См. Письмо А.И.Куприна Ф.Б.Батюшкову, опубликованное Викторией Левитиной. (Журнал «22», 36 (1984), С. 167-186.)
[16] Тевье-молочник, на русском, С. 531 (Тевье-молочник, на идише, С. 100). Тевье, конечно, имеет в виду обряд омовения рук (нетилат ядаим) перед едой. Читая русский перевод, можно подумать, что он сомневается в чистоплотности Перчика.
[17] В 1906 году даже кадеты отказывались осудить террористов. (Пайпс, С. 186)
[18] Леккерт, Гирш (1879-1902), сапожник, революционер. После того, как по приказу виленского генерал-губернатора фон Вааля 28 рабочих (в основном евреев) были высечены за участие в первомайской демонстрации, Леккерт стрелял в фон Вааля и ранил его. Поступок Леккерта и его казнь сделали его личность легендарной среди евреев и части радикалов-неевреев.
[19] Тевье-молочник, на русском, С. 560 (Тевье-молочник, на идише, С. 138).
[20] Сэмюэль, С. 180.
[21] О количестве дочерей Тевье см.: Шмерук, С. 26 и далее.
[22] Лех лехо – Уйди (из земли твоей). Этими словами Бог отсылает Аврахама из Харана в Землю Обетованную. (Бэрешит, 12:1).
[23] Тевье-молочник, на русском, С. 608 (Тевье-молочник, на идише, С.207-208).
[24] Относительно погромов 1905-1907 гг. так считают, например, Heinz-Dietrich Lowe и Hans Rogger (см.: Вайнберг, С. 268). О погромах 1881 г. см.: Аронсон.
[25] Тевье-молочник, на русском, С. 549 (Тевье-молочник, на идише, С. 124).
[26] Об отношении с попом см.: Барталь, С. 53; о родословной Федьки: Барталь, С. 49.
[27] Тогда же и в Западной Европе усилился интерес к восточным религиям и культурам. (Сосновская, С. 26)
[28] Биографические сведения о Шолом-Алейхеме см.: Мирон, Джудаика.
[29] Мирон, Джудаика, Кол. 1273-1274.
[30] Рассказ о Хаве впоследствии часто изменялся в постановках и экранизациях «Тевье-молочника». Американский исследователь Кен Фриден отмечает, что, если в постановке 1939 года, в мрачной атмосфере пребывающих из Европы вестей о растущем там антисемитизме, уход Хавы от своего мужа и ее возврат в иудаизм намеренно подчеркивался, то уже в бродвейском мюзикле 1964 года «Скрипач на крыше» (в 1971 году по нему был сделан фильм) Хава покидает деревню вместе с Федькой, а Тевье их благославляет. (Фриден, С.13-21.) Показать американскому зрителю 1960-х годов оригинальную версию – означало предложить трети американских евреев проклясть смешанные браки своих детей.
[31] Шолом-Алейхем, Письма, С. 765.
[32] Мирон, Едиот. В качестве примеров наивного представления о Менделе и других, как объективных описателях местечковой жизни, Д.Мирон приводит работы Давида Фришмана и Моше Дектора. (Фришман, С. 70, Дектор, С. 604)
[33] Об этом см.: Шмерук, С. 36-37.
[34] Тевье-молочник, на русском, С. 586 (Тевье-молочник, на идише, С. 175).
[35] Пайпс, С. 157-158.
[36] Шолом-Алейхем, Письма, С. 757.
[37] Горький, Письма, С. 94.
[38] Шмерук, С. 27.

Сайт Михаила Бейзера http://pluto.huji.ac.il/~beizer/

Hosting by