Рони Адар

"Вы забыли про отца"

В будущем году профессору Ранане Бен-Гурион-Лешем исполнится 80 лет. Она живет в Тель-Авиве, на ее двери нет мезузы, у нее тихая семейная идиллия с мужем Давидом и сыном Ури. Она далека от политической жизни. Никогда в жизни она не давала обстоятельных интервью.

Старинный персидский ковер, диван под темным покрывалом, роскошное пианино, фотографии отца и сына... Она нездорова, время и возраст делают свое дело. После обеда она идет на урок физкультуры, Ходит в театр и кино, но не на политические и общественные тусовки. Читает книги и проводит вечера с мужем за просмотром телесериалов. «Профессор-то профессор, но сериалы о «беспокойных молодых» увлекают меня...»

Много лет она проработала в знаменитом НИИ биологии в Нес-Ционе, где занимала высокую должность замдиректора и, между прочим, была замом у самого профессора Маркуса Клинберга, печально известного своим шпионажем в пользу СССР. «Если б мне рассказали, что этот законченный идиот - советский шпион, я бы лопнула от смеха. В то же время я говорила всем представителям службы безопасности, что здесь что-то не так, что он человек «некошерный» - лжив, неприятен в общении...»

Потом она работала в парижском Институте Пастера и долгие годы - в Тель-Авивском университете как микробиолог на соответствующей кафедре. Она по праву считается одной из первооткрывательниц в области борьбы с вирусами таких смертельных инфекционных заболеваний, как чума. А сейчас Рананале, как называл ее отец, сводит старые счеты.

«Я ОЧЕНЬ ТОСКУЮ ПО ОТЦУ...»

- Отец умер от горя, он был последней жертвой Голды Меир и ее правительства в Войне Судного дня. Он умер, зная, что мы теряем страну и стоим перед лицом гибели. В больнице «Тель ха-Шомер», лежа на больничной койке, покрытый испариной и опутанный капельницами и трубками, он спрашивал меня: «Рананале, что будет с государством, что?!» Я очень тоскую по отцу... Я была избалованной маленькой девочкой, а он был для меня всем. Иногда я езжу в такси, и водитель говорит, что он тоже тоскует о нем, Народ в долгу у него...

- Может быть, это тоска по другим образам и временам? Ведь он был человек несдержанный, горячий...

- Со мной он был очень теплым, мягким и добрым. Таким общественность его не знала. Отец он был очень любящий, хоть иногда и забывал о моем дне рождения. Мне ведь никогда не справляли дни рождения... От матери я ни разу не получила подарка ни на день рождения, ни на праздник. Когда отец помнил, то привозил мне книгу, купленную в его любимой лавке на «блошином рынке». Он, в отличие от мамы, всегда обнимал и целовал меня, а она ни разу за всю жизнь, даже когда я стала взрослой. Ни разу! Она была очень холодна и сурова со мной. Когда я спорила с матерью и наши точки зрения не совпадали, отец всегда мне говорил: «Но это ведь ма-ма!» И всегда рассказывал мне, что его мать умерла, когда ему было всего пять лет, и он даже не помнит ее лица. Как можно спорить с матерью?! Для него само понятие «мать» было свято!

Я должна была быть для всех образцом, и детство у меня было достаточно нелегкое, суровое. К счастью, на моей стороне был отец. Наверное, из-за матери я сама долго не хотела иметь детей (Ранана родила в 43 года единственного сына). Отец был феминистом тогда, когда никто не имел представления о том, что это такое. Когда он возвращался с заседаний правительства после полудня или в час ночи, он шел к крану и помогал маме мыть посуду, а я, маленькая, стояла рядом и вытирала.

Он очень любил людей. Уже пожилым он мог поехать из Сде-Бокера в Тель-Авив, чтобы привезти моему сыну Ури яйцо всмятку, сваренное дома! Будучи 80-летним стариком, он сидел здесь на кухне в углу и кормил Ури...

- С покойной сестрой Геулой и братом Амосом у вас сохранялись хорошие отношения?

- Геула ушла из дома в возрасте 18 лет и вышла замуж. Мать ее очень любила, всегда целовала ее и оставила ей все после своей смерти, за мой, между прочим, счет. Мне же не завещала даже сломанного карандаша! В детстве Амос меня бил, но я никогда отцу не жаловалась, боялась, что папа мне не поверит. Но больше всего я боялась опечалить его, нанести ему душевную травму. Мать же ни разу не остановила брата...

- Как Пола годами охраняла отца от поклонниц, которые, как известно, приходили даже домой?..

- Она была искусницей по части отваживания от него женщин, она была в доме «боссом» и не давала женщинам даже приблизиться к нему...

- Лучшая подруга вашей матери, ныне покойная, рассказывала мне, что Пола очень ревновала отца к вам.

- Мать ревновала отца ко мне больше, чем к старшей дочери Геуле.

- У Полы был роман с богатым американским евреем до ее знакомства с вашим отцом. Потом она встретила Бен-Гуриона, но вышла замуж не по любви...

- Я не знаю, по любви ли они поженились, мои мать и отец. Да, это правда, с красавцем из богатой семьи она прожила семь лет. Он бросил ее, как собаку. Она не из богатой семьи, поэтому в глазах его родителей была ему не парой. А она так хотела выйти замуж за красивого, холеного мужчину.

- И она, усвоив уроки, берегла вашего отца как зеницу ока?

-Так она рассказывала всю жизнь. Глупости все это! Не берегла она отца никогда. У нее были свои интересы - быть благодаря ему в центре внимания...

«У МЕНЯ НЕ БЫЛО ДЕНЕГ НА АВТОБУС...»

- Был ли отец посвящен в ваши сердечные дела?

- Когда после обеда или вечерами я уходила с кем-то из молодых людей на прогулку или в кино, отец, закрыв за мной дверь, выглядывал через занавеску окна в библиотеке на втором этаже, с кем его младшая дочь выходит из дома. А я делала вид, что этого не вижу. Он был настоящий «аба полани», «польский папа», очень заботливый. Он любил говорить с моими друзьями, слушать их, быть в курсе событий их жизни. Может, в этом был секрет его силы...

- Говорят, что мать с отцом не хотели, чтобы вы встречались с юношами - выходцами из восточных общин?

- Глупости! Наоборот! Когда у меня был парень из Ирака, мать спросила меня: «Рананале, почему бы тебе не выйти за него замуж?» Отец говорил, что мы должны показать пример, и мне надо выйти за парня из восточной общины, содействуя строительству нового общества: «Если мы не переженимся с выходцами из восточных общин, еще долго будем оставаться левантийской страной». Сейчас гляжу вокруг и понимаю, чего отец так опасался. Ведь мы, к сожалению, совершенно левантийская страна. Хорошо, что он не видит этого...

- Вас называли «принцесса Израиля»...

- Меня? Принцессой? Вы бы видели, в какой одежке и платьях я ходила в школу! В свитерах, которые я сама латала. Мать за всю жизнь не купила мне ни одного нормального платья. Дома не было денег! Я приходила из гимназии и сразу должна была выстирать платье, чтобы оно высохло до следующего утра. Я не бывала на гимназических вечерах и находила всякие поводы для отказа парням, потому что дочери Бен-Гуриона стыдно было говорить, что ей нечего надеть. У матери не было денег, чтобы дать мне на автобус - от улицы Керен-Каемет до здания гимназии «Герцлия». Я шла пешком - час в школу и час назад. Мать это совсем не волновало, как и то, что мне нечего надеть!

-У вас дома были финансовые проблемы? Отец мало зарабатывал?..

- Он был очень наивен. Зарабатывал13 лир в месяц. Как представитель Гистадрута в Еврейском агентстве, он должен был строго соблюдать закон. Моше Шарет, который был «под ним», получал от Сохнута 40 лир в месяц. Мать все время жаловалась отцу, все уши прожужжала: чем соблюдать принципы, лучше приноси домой нормальную зарплату. Ей ведь тоже нечего было надеть. Из мизерной зарплаты она умудрялась выкраивать деньги на учителя-скрипача для Амоса и на уроки игры на фортепиано для меня. В три с половиной года я начала по ее настоянию играть и участвовать в концертах. Мать думала, что из меня выйдет Артур Рубинштейн!

- Говорили, что она страдала клептоманией...

- Многими болезнями, но не клептоманией. Об этом написал Ури Авнери. О, сколько лжи он накатал об отце и о матери! Я до сих пор ненавижу его за это. У него желчь разливалась от ненависти к отцу. А теперь, я слышала, этого лжеца собираются выдвинуть на Премию Израиля за журналистскую деятельность.

«ПАРТИЯ ПРЕДАЛА ОТЦА...»

- Вы много говорили дома о политике?

- Только с отцом. С матерью говорили о школе, о друзьях. С отцом же было одно удовольствие говорить о больших делах. Он терпеливо объяснял, доводил до нашего понимания все тонкости и нюансы того, что происходило в Сохнуте и в правительстве...

- Он был рад, что его дети не пошли в политику?

- Да, он всегда говорил, мол, хорошо, что вы не подались в политику, был счастлив, что я пошла в науку. Он всегда интересовался, есть ли жизнь за пределами земного шара, и был уверен, что мы не одиноки во Вселенной. Если б свою энергию он вкладывал не в политику, а в науку, он мог бы стать нобелевским лауреатом.

- Последние тридцать лет он не был по-настоящему левым, а в первые годы существования еврейского государства переориентировался с «русских» на «американцев».

- Он чувствовал себя настоящим социал-демократом. Он мечтал построить здесь не Америку с ее большими экономическими ножницами, а нечто вроде Скандинавских стран.

- Шимон Перес - наследник вашего отца. Может, и он должен был бы пойти в науку?

- Я не люблю его. И никогда не любила, несмотря на его постоянные напоминания о том, что он следует курсу отца. Что он сделал для продолжения дела Бен-Гуриона? Он хороший человек, усердный, но моя мать говорила отцу прямо в лицо; «Шимон - законченный лжец». А папа слушал и морщился, отвечая: «Пола, он не лжец, он не всегда точно излагает факты...»

- Отец объяснил вам, почему он так старался ускорить (вместе с Шимоном Пересом) строительство атомных реакторов в Димоне и Нахаль-Сореке?

- Папа всегда говорил, что все это направлено на упрочение безопасности страны, чтоб евреи никогда больше не уподобились скоту на бойне. Его поддержали в этом вопросе профессор Эрнест Давид Бергман, директор Израильского ядерного комитета и начальник исследовательского отдела министерства обороны, и профессор Амос Шалит. Сейчас я могу вам раскрыть секрет: в 1952 году к отцу в Сде-Бокер прибыли сам Оппенгеймер и профессор Эдуард Теллер, создатели американской атомной бомбы, Отец хотел узнать их мнение по поводу строительства в Израиле атомного реактора, и они у него просидели целую ночь.

Спустя два месяца, став во второй раз главой правительства, он создал совет под председательством Бергмана. Отец говорил об освоении Негева с помощью атомной энергии, но никогда не говорил со мной о ядерном оружии... Ранана вспоминает: - В напряженные дни накануне начала Шестидневной войны к отцу пришел Рабин. «Скажи, чего бы ты хотел достичь в этой войне?» - спросил его отец. Рабин молчал. Не знал, что ответить. Воюют для достижения определенных военных и государственных целей, а не только потому, что тебе угрожают и причиняют горе, примерно так сказал ему отец. Когда мы победили, он думал, что следует все немедленно возвратить- за исключением Иерусалима и Гуш-Эциона. Ошибка Моше Даяна, говорил отец, что он передал Храмовую гору Вакфу. Эта ошибка впоследствии очень дорого нам обошлась. Пусть у арабов будет место для молитвы, говорил отец, но Храмовая гора должна оставаться под нашим суверенитетом и управлением...

- Если б ваш отец был жив, он вернул бы территории арабам?

- Отец не допустил бы их захвата изначально, он говорил, что это большая ошибка сионизма. Смотрите, что делают эти сумасшедшие поселенцы! Ведь арабы поубивают их всех подряд. Нельзя компенсировать им расходы на медицину, нельзя давать им ни агоры из общественных фондов!

- Почему ваш отец любил окружать себя компанией молодых генералов? - Он любил выслушивать их мнение, от всей души симпатизировал Даяну, Шарону, Рабину, Моше Кармелю и Игалю Алону. В последнем он видел восходящую звезду, будущего командующего. Отец хотел поставить Алона на место Ядина. Сейчас уже можно об этом говорить, оба на том свете. Встречаясь с отцом, Игаль Алон во всем с ним соглашался, а потом делал все наоборот. Это - горькая правда...

- Что Бен-Гурион думал о Голде Меир?

- Она не была столь, крупной личностью, какой ее представили после избрания главой правительства. Она была мерзкая манекенщица, я ее не терпела. Она совершила по отношению к отцу отвратительное, грязное предательство. Она обманывала отца везде, где можно. Отец с годами это понял и не простил ей - до самого своего смертного часа...

- Вас заботит судьба Партии труда?

- Нет! Я дала этой стране много, но не знаю, будет ли здесь государство для моих внуков. Что мне за дело до того, чтo будет с Партией труда? Они выкинули отца из партии к чертям собачьим. Яаков-Шимшон Шапира, министр юстиции, знавший отца не менее полувека, возглавлял это судилище, а потом всю отцовскую команду снимал с работы. После 1965 года они снова подружились. Отец не испытывал к ним неприязни, но умер вне партии, которой руководил. И этого я им никогда не прощу!

- Как, по-вашему, умно ли поступил Эхуд Барак, извинившись перед восточными общинами за то, что происходило в период нахождения у власти вашего отца? Говорили, что ваш отец ненавидел сефардов.

- Их ненависть к партии МАПАЙ, ненависть к Бен-Гуриону жжет меня до сих пор! Это была ненависть части восточных евреев к левым, и Барак не должен был извиняться, потому что в партии МАПАЙ не ненавидели сефардов. Эту ненависть раздувал Бегин и Ликуд, на ее волне они захватили власть. Отец очень, симпатизировал восточным евреям. Он предложил, чтобы начальником Генштаба стал выходец из Йемена...

- Были ли поступки, в которых отец раскаивался? Может быть, в расстреле «Альталены», едва не приведшем нас в июне1948 года к гражданской войне?

- Отец был глубоко убежден до самого смертного часа, что Бегин хотел совершить переворот в новорожденном государстве с помощью оружия с «Альталены». Отец верно поступил, дав указание остановить огнем корабль с оружием. Иначе они захватили бы власть в государстве. Все, о чем спустя годы болтал Бегин, не стоит выеденного яйца. Отец был мудрым, он сделал то, что обязан был сделать...

- Ваш отец не любил Менахема Бегина, называл его паяцем, клоуном, а мать ему симпатизировала. Как вы объясните это?

- Мама симпатизировала Бегину. Убейте меня, не пойму, зачем и почему. Наверное, назло отцу. Она его спрашивала: «Какого черта ты пристал к Бегину, он такой хороший, всегда целует мне руку, как настоящий джентльмен». Мне, хоть о покойниках плохо не говорят, Бегин всегда казался омерзительным...

- Ваш отец считал Бегина фашистом. - Много лет. Но незадолго до смерти отца они очень подружились, и лед отчуждения между ними растаял. Я не любила Бегина все эти годы. Хорошо, что папа не увидел, как тот пришел к власти...

- Вы можете объяснить, почему отец вел дела без участия партии Херут и компартии?

- Он исходил из оценки тогдашней реальности. Он очень опасался Херута, члены этой партии напоминали ему фашистов своей экипировкой...

- Как складывались отношения отца с Шароном?

- Отец любил Арика и хорошо, что не увидел, как тот вступил в Ликуд. Это убило бы отца. До 1977 года Арик был одним из лучших друзей, которые были у нас с мужем. С тех пор мы не поддерживаем с ним отношений. Мой муж служил под его началом, и Шарон вел меня под хупу. Шарон приехал тогда к нам на улицу Дубнов в субботу ночью и встретился с моими родителями и нашим соседом, покойным профессором Дареном Кациром, Шарон был тогда полковником и прибыл со своей первой женой Маргалит, погибшей затем в автокатастрофе. Несмотря на свое обаяние, он провоцировал конфликты между отцом и Моше Даяном, он рассказывал нам с мужем страшные истории о Даяне в расчете на то, что от нас об этом узнает отец. Мой муж может рассказать, как Арик плел интриги, ссорил сослуживцев-офицеров. Уже в пятидесятые годы можно было увидеть, что он весь горит от честолюбивых амбиций, желания стать главой правительства. Однако Арик каждый год в строгом черном костюме приезжает на «азкару» к могиле отца в кибуце Сде-Бокер. Я не знаю, насколько Арик великий ликудник, но у него есть добрые чувства по отношению к папе, который его очень любил. Арик вышел из настоящих мапайников и вырос в годы правления Партии труда...

- Что, по-вашему, произошло с ним?

- Арик - карьерист. Он принял решение идти в Ликуд из карьерных соображений, но он человек с неплохими задатками. В беседе с глазу на глаз он просто прелесть. Мне кажется, он сделал то, что следовало - завоевал Ликуд и возглавил партию. В иной ситуации, я считаю, он стал бы главой Аводы. Огромной ошибкой покойного Пинхаса Сапира было то, что он не настаивал на привлечении Арика в партию, и сегодня за эту ошибку Авода платит высокую цену...

- Отец не хотел, чтобы вы шли в политику, сами вы ею не увлекались. А как получилось, что в 1977 году вошли вместе с Игаэлем Ядином в ДАШ, пошли против Партии труда?

- Это была центристская партия. Ядин был ученый, но он меня разочаровал, когда сразу после выборов стал заместителем Менахема Бегина. Пусть идут к чертям эти политики! К сожалению, Ядин думал только о кресле. С того времени я в выборах просто не участвую. Политика сегодня- это ложь и честолюбие. Если я и буду когда-нибудь в чем-нибудь участвовать, то только для того, чтобы противостоять катастрофе - в лице Биби Нетаниягу. Вы только поглядите, что он вытворяет в экономике, что делает с несчастными пенсионерами...

- Вы настаиваете на продолжении курса Давида Бен-Гуриона? - На это способен только человек, который говорит правду, пусть и самую горькую, - председатель БАГАЦа Аарон Барак. Я убеждена, что отец назвал бы Аарон» Барака своим преемником. На практике же я готова удовлетвориться Эхудом Бараком. Думаю, он не сказал еще свое последнее слово.

«ОТЕЦ- ЭТО... АЭРОПОРТ И БУЛЬВАР!»

Ранана Бен-Гурион-Лешем сокрушается и искренне страдает от того, что библиотека в тель-авивском доме отца находится в запущенном состоянии. Уникальные книги рассыпаются на глазах, а денег на наведение порядка нет. «Как это допустили, как оставили в таком состоянии библиотеку отца? - спрашивает она. - Это издевательство над памятью человека, оставившего этот дом обществу! Но я не удивляюсь. При жизни его травили журналисты. И сегодня, к сожалению, у правых есть намерение стереть имя моего отца из памяти народа. Есть сегодня историки, цель которых - подвести черту под заслугами отца перед родиной. Я спрашиваю молодых людей, друзей сына Ури, моих внуков: «Что вы знаете о Давиде Бен-Гурионе?» Они знают, что это аэропорт и бульвар! В лучшем случае добавляют, что в Беэр-Шеве его имя носит университет! А как о человеке о нем очень мало кто знает. Сегодня ничего не осталось от наследия Бен-Гуриона. Ничего! Включаю телевизор, и у меня подскакивает давление. Мы - несчастный народ, если не помним достойного вождя.

- Опасался ли ваш отец, что мы к этому придем?

- Он заботился о стране до последнего своего часа, заботился о том, какое общество будет в Израиле, государстве, являющемся, по сути, попыткой евреев построить третье Израильское царство. Отец уже агонизировал, но не терял сознания, когда вступило в силу соглашение о прекращения огня после Войны Судного дня, и он был уверен, что это последние дни государства...

- Сегодня, в эпоху телевидения и рейтингов, он смог бы стать главой правительства?

- В последние годы, когда он уже овдовел и жил в караване в Сде-Бокере, он очень полюбил телевидение, но он вряд ли поладил бы со лжецами в СМИ и политике. Если б я одолжила полтора миллиона долларов у друга отца, как это сделали дети Арика Шарона, а отец был бы главой правительства в тот момент, он тут же подал бы в отставку. Без всяких разговоров! Отец удалился в пустыню, в Сде-Бокер, словно пророк, ждущий, что народ пойдет за ним. Народ не пошел, но он все равно продолжал верить и потребовал похоронить его рядом с мамой. Он думал, что умрет - и народ придет. Но народ не пришел. Народ покупал машины, холодильники и телевизоры. За годы, что мать с отцом, погребенные на краю пустыни, ждут свой народ, пророки перевелись, исчезли, ушли в небытие...

- Что бы он нам сказал, восстань он из могилы?

- Боюсь, он потребовал бы вернуть его снова в могилу...

Перевод Г.Рейхмана

"Вести", 18.11.2004

Hosting by