Эдуард Бормашенко
Яаков и Эйсав, или слово и дело
«А Бонаротти ? или это
сказка
Тупой, бессмысленной толпы
– и не был
Убийцею создатель
Ватикана?»
А.С. Пушкин, Моцарт и
Сальери
«Голос – голос Яакова, а руки – руки Эйсава» (Берешит, 27, 22) –
недоуменно скажет себе Ицхак, перед тем как благословить Яакова и
определить судьбу еврейского народа (а с нею и мою и Вашу, дорогой
читатель) на тысячелетия вперед. Ицхак очевидно догадывается (или,
как минимум, подозревает), что его обманывают и все же
благословляет Яакова. Классический еврейский комментарий не
проходит мимо этого странного сочетания: «голос Яакова и руки
Эйсава» и говорит нам о том, что до тех пор пока слышен голос
Яакова, – руки Эйсава бессильны. Да чем же провинились руки Эйсава,
любящего сына, преданно исполнявшего волю ослепшего отца?
Одна из самых загадочных фигур Библии – торговец первородством,
волосатый охотник Эйсав. Его поведение можно толковать и так и
эдак, однако традиционное еврейское понимание текста Библии не
оставляет щелки для сомнений – Эйсав законченный, совершенный
злодей. Его второе имя – Эдом – красный, связывается комментаторами
с тем, что в глазах у него красно от убийства. Чтобы он не делал,
его будут подозревать в самых гнусных намерениях. Вот Эйсав
встречается после долгой разлуки с братом-близнецом, бросается
Яакову на грудь, с тем чтобы обнять и поцеловать (Берешит, 33, 4).
Мидраш немедленно сообщает, что на самом деле не поцеловать брата
хотел Эйсав а загрызть. Вобщем, несимпатичный человек.
Попытаемся разобраться в столь устойчивой антипатии
традиции к Эйсаву. Один из ведущих современных комментаторов
Писания рав Авигдор-а-Леви Невенцаль в комментарии на недельную
главу «Толдот» обращает внимание на то, что Тора не говорит «и был
Эйсав охотником», но сказано: «и был Эйсав человек, разумеющий в
охоте» (Берешит 25, 27). Рав Невенцаль разворачивает мысль и
говорит: Эйсав – умелец, специалист, искусник, человек дела, делец
в том позитивном смысле слова, в котором его употреблял Ключевский.
Эйсав – человек от мира сего, уютно разместившийся в мире и
обживший мир. Он создает добротные вещи и умные орудия. Он
родоначальник Западной цивилизации.
Необходимо отметить, что Эйсаву предписано традицией быть
праотцом Западной культуры. Можно лишь изумляться зоркости
Мудрецов, разглядевших в тексте Торы то, чем славен сегодняшний
Запад – поразительным инструментальным умением. Это Эйсав слетал на
Луну и Марс и расщепил атомное ядро, пересадил сердце и клонировал
овечку, создал компьютер, за которым я пишу этот текст и толково,
со знанием дела обустроил Освенцим. Эйсав – Рим, Эйсав – Европа, и
умелые руки Эйсава – руки убийцы. В трактате Вавилонского Талмуда
«Мгила», содержится прямое указание на то, что Эйсав и наследующие
ему Германцы, если дать им объединиться, толково и сноровисто
разрушат мир до основания (напомню, что составление Вавилонского
Талмуда было завершено в 6 веке н.э.). Рав Невенцаль додумывает
мысль до конца: делец, технолог Эйсав во всем противоположен
человеку духа Яакову, нам остается уповать на шепчущий слова
молитвы голос Яакова, ибо от умелых рук Эйсава добра ждать не
приходится. Яаков – человек озабоченный смыслом
жизни и знающий этот смысл, Эйсаву ближе и роднее смысла –
цель жизни, зачастую со смыслом смешиваемая.
***
Откровенно говоря, прочитав комментарий рава Невенцаля, я
не на шутку разозлился. По профессии я физик, работающий у той
грани, где физика переходит в инженерное ремесло. Я привык ценить
умение и сноровку и немедля раздражаюсь при виде косорукости и
бестолочи (не без основания именуемых также ближневосточным стилем
работы). Я терпеть не могу недоверченные гайки и расползающиеся
портки. И разве добротно слаженное дело не доставляет мне истинно
духовного наслаждения, и разве моя наука хотя бы отчасти не
придает моей жизни смысл? И разве еврейский народ, дом
Яакова - сборище неумех и разгильдяев? Вовсе нет, напротив, веками
евреи по праву слыли народом умелым и в высшей степени
практическим.
Взбунтовалось все мое советское прошлое, изумлявшее мир
виртуозами: Ойстрахом, Талем и Ландау, проходивших по разряду
титанов духа . И я подумал, что, в сущности, комментарий
Невенцаля отражает христианскую точку зрения, привнесенную извне в
еврейский дом за долгие годы проживания в коммуналке, именуемой
Европой. Ведь христиане, кичась своим презрением к миру сему, к
царству кесаря, вечно попрекали евреев избыточными заземленностью и
практицизмом (перелистайте вдохновенные антисемитские страницы
Розанова).
Я укрепился в своем подозрении прочитав весьма
характерные для христианского миропонимания строки С.Л.Франка:
«хлопочет ли человек о богатстве, славе, любви, о куске хлеба для
себя самого на завтрашний день, или он хлопочет о счастье и
спасении всего человечества – его жизнь одинаково бессмысленна;
только в последнем случае к общей бессмысленности присоединяется,
еще лживая иллюзия, искусственный самообман». Франк жестко
настаивает на этом соображении: никакое дело (даже дело
нравственного самосовершенствования!) не имеет ни малейшего
отношения к смыслу жизни, дело и смысл просто лежат в
разных плоскостях. Франк не делает секрета из мыслительного
процесса, приведшего его к столь радикальной постановке вопроса
(написаны эти строки были Франком уже в эмиграции, в 30-е годы).
Вот взгляните, говорит он, полвека делом и смыслом
жизни лучших экземпляров русской интеллигенции была перемена
политического строя (на самом деле скверного). И вот самодержавие
свергнуто, и в Москве и Питере сидят большевики, и нет в России
самых условий, при которых хотя бы можно было этот самый смысл
искать. Лопнула рамка, внутри которой вопрос о смысле жизни мог
быть поставлен. А посему дело и смысл должны быть разведены друг от
друга так далеко, как это возможно. «Чтобы искать смысл жизни – не
говоря уже о том, чтобы найти его, - надо прежде всего
остановиться, сосредоточиться и ни о чем не «хлопотать». Вопреки
всем ходячим оценкам и человеческим мнениям неделание важнее
самого важного и благотворного дела, ибо неослепленность никаким
человеческим делом, свобода от него есть первое (хотя и далеко не
достаточное) условие для искания смысла жизни».
Ну, разумеется, подумал я – вот она квинтэссенция
христианства, так не долго договориться и до того, что дело жизни
изобретателей прививок и пенициллина – бессмысленно. И семена
христианского мышления, замешенного на презрении к миру сему, так и
взошли на еврейской почве, оттого-то мы и возводим напраслину на
умельца Эйсава. Набрав воздуха в легкие и призадумавшись, я
обнаружил, что на сей раз Франк и рав Невенцаль, по-видимому,
правы, и перед нами тот самый редчайший случай, когда
сформулированная им мысль носит характер универсальный для
всякого религиозного мышления. Несмотря на принципиальные,
неустранимые различия в духовной структуре мировых религий, в этой
оценке, в этом уникальном общем знаменателе они сходятся: никакое
инструментальное (даже самое возвышенное) умение не может сообщить
жизни смысла. Наш с вами мир стал столь удобен, именно оттого что в
нем никто не ищет смысла.
Цивилизация Эйсава покоится на фундаменте, заложенном еще
Сократом, превратившим и самое нравственность в сноровку. Сократ не
переставал твердить ученикам, что знание добра такое же ремесло,
как и корабельное и гончарное дело. Добро следует познать,
делу добродетели необходимо учиться. Эта линия, проходя через
Аристотеля и Канта, прочно удерживалась в европейской философии.
Никакое развитое религиозное мышление , полагающее источник
ценностей внешним по отношению к человеку с этим согласиться не
может.
Для того чтобы понять правоту соображений, высказанных
Франком, нет надобности возвращаться в тридцатые, эти годы для нас
с Вами уже дремучая древность. Российская интеллигенция (на сей раз
par excellence местечкового происхождения) вторично наступила на те
же грабли. Со времени смерти Сталина она почла смыслом своей жизни
смягчение (или того лучше устранение) на сей раз большевистского
режима (вполне людоедского). И вот этот режим устранен, и вновь
вслед за Франком можно повторить, что вместе с советской властью в
России исчезли и сами условия, в которых интеллигенция могла
ставить и решать вопрос о смыслах. Интеллигенция вновь оказалась
никому не нужна.
***
Но, быть может, в столь радикальной постановке вопроса есть
некоторое преувеличение. Так ли уж обязательно умельцу занимать по
совместительству ставку злодея? Как бы мне хотелось твердым голосом
ответить на этот вопрос отрицательно. Любому творческому человеку
хотелось бы того же: Пушкин не исключение, но «Моцарт и Сальери»
заключает неслучайный вопросительный знак.
Шахматисты-виртуозы говорят, что для того чтобы добиваться
подлинных успехов необходимо обладать инстинктом убийцы, соперника
надо ненавидеть. Наполеон, и талантливый во всем за что ни брался,
и не обделенный инстинктом убийцы, наиточнейшим образом отчеканил
кредо Эйсава: самая большая безнравственность – это браться за
дело, в котором ты ничего не смыслишь. Его собственное военное
ремесло, отправляемое и в самом деле искусно, виделось Бонапарту
вполне нравственным.
Есть еще слабая надежда на то, что эдак лютуют спортсмены
и политические деятели: чего от них ждать? Обратимся к рефлексиям
А.В. Воронеля: «Глядя на лица своих друзей, мирных физиков,
интеллектуалов, видя эти волевые подбородки, хищные носы, волевые
зубы, я частенько подумываю, что в нашей среде можно было бы снять
фильм из жизни пиратов или рыцарей Круглого Стола». Отменная
наблюдательность Воронеля не сбоит и на сей раз. Я сотни раз
замечал это и в самом себе: когда я полностью поглощен задачей, у
меня наливается чугуном челюсть и стекленеют глаза, я на охоте, и
лучше мне не попадаться под руку.
Ньютон в своей знаменитой переписке с Лейбницем от души желал
коллеге скорейшей смерти. Брань вокруг научных приоритетов и
присуждения нобелевских премий уже никого и не развлекает. Бальзак
считал, что если для завершения дела всей жизни
«Человеческой Комедии» ему понадобится грабить и убивать, то он
имеет на это полное право. В любом профессиональном цеху царит
схожая духовная обстановка: любимое музыкантами присловье: «человек
человеку композитор» безошибочно распространяемо на любое
творческое сословие. Только борьба порождает гамбургский счет, но,
к сожалению, верно и обратное: гамбургский счет возникает только
там, где есть борьба.
Лишь единицы позволяют себе не интересоваться и
гамбургским счетом, их интересует иное: каков я перед Вс-вышним,
вот они то и есть люди смысла. Загадочная схватка Яакова с
Ангелом вывела его в то измерение, где обретаются смыслы, но в
пространстве смыслов делам не находится места. Без одержимости
делом мало-мальский успех не достижим, но успех то и имеет не
имеет значения там, где правит смысл. Идол успеха, между прочим,
оказался самым кровожадным их всех существовавших доселе идолов,
Молох и Ваал в сравнении с ним вполне безобидные истуканы.
Самая жуткая иллюстрация несоизмеримости дела и
смысла доставляется судьбой последней русской эмиграции.
Десятки тысяч ученых и инженеров были озабочены, увлечены,
поглощены разработкой всего того самонаводящегося, взрывающегося и
отравляющего, чему по замыслу было положено обрушиться на головы
жителей той самой страны, в которой они сейчас получают пенсии,
забивают козла и читают «Вести». За неимением никакого другого
смысла, профессиональный интерес и составлял для нас главный, а
иногда и единственный смысл жизни. Советский патриот, стукнувшись о
Святую Землю, с легкостью необычайной обернулся патриотом
израильским.
***
И вот обругав как следует Эйсава, я хочу сказать во
избежание напрашивающейся путаницы: я продолжаю по прежнему
презирать расхлябанность, бестолочь и неумелость. Я не верю в
дешевую мудрость лозунгов типа «можно быть счастливым и на дыбе»,
и «с милым рай и в шалаше». Я люблю уют в самом мещанском смысле
слова и хочу повторить вслед за Мерабом Мамардашвили: «есть
метафизика, нравственность и философия, мой духовный мир. А есть
вещи, относяшиеся к социальной гигиене, их нужно разделять. Это
совершенно разное. Важно, чтобы была чистая комната, чтобы дети
ходили в детский сад, чтобы они не умирали … Но это все не имеет
отношения к тому, как строится духовный мир человека. Никакая
целесообразность не имеет отношения к этому».
Очень существенно здесь различающее усилие, отделяющее цель от
смысла. И цель и смысл связаны с одним и тем же вопросом «зачем?»,
обращенным из прошлого в будущее, и потому их охотно путают. Но
смысл в отличие от цели не связан ни с каким делом. У меня
нет бланков с грифом «смысл жизни», да и будь таковые, им вовек
оставаться чистыми, ибо смысл зачастую замкнут на кружево пауз,
мандельштамовскую дырку от бублика.
Все эти вполне умозрительные рассуждения имеют
самое непосредственное отношение к современной нам израильской
реальности (таково общее свойство наиболее абстрактных
умозаключений). Израильское общество грубо можно поделить на три
большие группы: светскую часть населения, религиозных сионистов и
ультраортодоксов-харедим. Такая таксономия, пренебрегающая «серыми
пограничными полями», при всей ее несовершенности позволяет кое-что
понять. Светский Израиль решительно поставил на Эйсава. Овладев
инструментальным умением западной цивилизации, хилоним реализовали
сионисткую цель – построили государство и изничтожили тем самым
смысл собственной жизни. Государство построено, чего же боле?
Голос Яакова в шатрах светской части населения не слышен:
выпускники средних школ с трудом отличают Моше Рабейну от Авраама
Авину.
Харедим не желают иметь ничего общего ни с Эйсавом, ни с его
культурой, наукой и техникой. И как и прежде преданно хранят голос
Яакова, постижение Торы в Израиле, слава Б-гу, расцвело: тысячи
юношей сегодня владеют тонкостями Учения.
Наиболее парадоксальным представляется статус религиозных
сионистов – «вязаных кип». Бескомпромиссно следуя заповедям,
вязаные кипы овладели в то же время премудростью Эйсава. Их можно
встретить за компьютером, в лаборатории и элитных частях армии.
Вязаные кипы учат, лечат и воюют. Самое время припомнить сказаное
праотцем Ицхаком: «Голос – голос Яакова, а руки – руки Эйсава». Мне
хотелось бы думать, что Ицхак имел в виду именно нас – вязаных кип,
предпочитающих всему изучение Торы, но вынужденных заниматься
ремеслом Эйсава, и его благословение относится непосредственно к
нам. Велики опасности, нас поджидающие; когда я слышу панегирики
Баруху Гольдштейну, то мне начинает казаться, что руки Эйсава
одолевают-таки голос Яакова, и склеить несклеиваемое невозможно.
Тысячелетиями иудаизм, по сути, представлял собою отражение
письменного учения в устное, великолепно игнорирующее и
материальный мир и потуги на его совершенствование, затеиваемые
Эйсавом. Именно этот подход, пренебрегающий целями во имя смыслов,
наследуют харедим. Идеология религиозного сионизма предполагает
философски невозможное: совпадение смысла и цели, реализуемое при
отражении Учения в Мир. Посредником между целями и смыслами
выступает Эрец Исраэль – земля Израиля, имеющая в философии рава
Кука совершенно особый статус. Инструментальное умение, ремесло,
дело приобретают смысл, именно потому что реализуются здесь, в
Израиле. Я не знаю удастся ли вязаным кипам пройти по лезвию
бритвы, приставленной руками Эйсава к горлу Яакова, но бытие
еврейского народа опрокидывает привычные представления о возможном
и невозможном, отчего бы этому не произойти еще раз?
"Еврейская старина", №16, 3.2004
|
