К. Чуковский

Два слова о космополитизме и национализме

Из письма к одному антисионисту

Мне долго казалось необъяснимым, почему это космополитизму удалось встать на ряду с такими хорошими словами общей, прогрессивной программы, как свобода, народное образование, культура, братство — словами, которые, так сказать, написаны на скрижалях каждого из тех, кого я с детства привык уважать, любить и полагать единомышленниками. Что есть общего между этими словами? Почему все они отмечены одинаковым плюсом? Откуда берется этот плюс? Вот вопросы, которые долго не находили себе ответа.

Я обращался ко всем этим хорошим прогрессивным людям, спрашивал их и, кроме одного словечка, ничего не мог добиться. Словечко это — странное словечко, ничего не опровергающее, ни на что не возражающее, ничуть даже не бранчливое, но стоит его произнести, и для «хороших» прогрессивных людей - окончательно дискредитируется та вещь, по адресу которой оно произнесено. Словечко это: узость! Условились раз и навсегда полагать, что любовь к своей родине, отстаивание ее характернейших, типичнейших, индивидуальных черт, присущих ей одной, борьба за ее культурную и всякую иную самостоятельность— словом, все, что у нас принято называть смутным именем национализма, все это узкое, мелочное дело, тормозящее всеобщую работу прогресса, его шаги на пути к торжеству правды, свободы и справедливости.

Если «хороший» человек нашего времени и допускает иногда национализм, то это не что иное, как снисхождение. Снисхождение это имеет своей причиной преклонение хорошего человека перед историческими условиями.

И получается в уме у нашего прогрессиста вот что: национализм, мол, узкая отсталая традиция, не больше. Но что поделаешь, если от этой болезни человечество еще не излечилось. Придет время, даст Бог, оно излечится. А теперь нужно ждать и терпеть.

Оглядываясь, хорошие люди видят странное зрелище. Человек идет на смерть из-за своей родины; человек отказывается от красоты, блеска и пышности чужих стран и, непонятно зачем, тяготеет к своей зачастую убогой и скудной земле. Зачем он так эгоистичен, что позволяет себе служить благу не всего мира, а какой-нибудь скучнейшей Болгарии, которая как будто ни на что никому и не нужна? Зачем точно так же отрывает он свою работу от служения всеобщей красоте, всеобщей истине, всеобщей сытости... Зачем?

И кажется нашим хорошим людям, что все это одно какое-то недоразумение, которое должно постепенно улетучиться, что не все еще сроки вышли этому недоразумению и что еще немного следует пообождать, и тогда люди сумеют служить общему, единому, вечному прогрессу, а не каким-то многоразличным, противоречивым, постоянно сталкивающимся прогрессам.

Такой взгляд на вещи, говорю я, был долго непонятен мне.

Конечно, и я умел много наговорить на счет «исторических условий» такого взгляда. Я говорил себе: людям, этим бедным марионеткам посторонних влияний, всегда было свойственно возводить в принцип, догму, в обязанность все то, в сторону чего дергает их чужая им рука кукольного режиссера.

Вместо того чтобы сказать себе: я принужден идти туда, человек говорит: я пойду туда по своей воле, я должен хотеть идти туда! Это именно и есть мой принцип! Это и есть моя цель, цель самостоятельная и самозаконная...

Такое свойство человека очень выгодно делу прогресса. Это свойство помогает безболезненному осуществлению всех предначертаний «исторического хода вещей». Это свойство способствует тому, что человек, совершая чужую волю, сохраняет улыбку самостоятельного и властного творца обстоятельств.

И вот на такой именно почве человеческой психики и разыгрывается следующее:

Всякий прогресс в органическом мире, всякое развитие, всякое совершенствование возможно только под условием различия, противоречия, несходства. Мы все— стихийно стремящиеся к совершенству, должны бы, кажется, бессознательно благословлять в себе только различные, только обособленные, только индивидуальные стороны. Прочие — схожие, общие большинству, добытые старательной имитацией, мешают борьбе, мешают столкновению, состязанию, тому, что у англичан называется«struggle», и вследствие этого становятся задержкой на пути К совершенству. Их, эти общие стороны, мы должны бы отметать от себя, отбрасывать, отрицать.

Но необходимость диктует нам иное. Необходимость говорит, что имитация помогает организму выживать. Что сходство с прочими — лишает нашу энергию творчества, зато помогает нам экономизировать ее, застраховать ее от излишней и зачастую бесплодной траты. Совершенство не достигнуто, но существование — обеспечено. И вот нам волей-неволей приходится иногда, в моменты перерыва, рекреации, остановки, укрываться от окружающего под спокойную сень сходства, одинаковости, общности. Вечно изменяться, вечно совершенствоваться, вечно двигаться мы не способны... Стой! — иногда кричит нам жизнь. И мы останавливаемся; и вот, чтобы мы не остались голыми, сиротливыми, беззащитными в своем одиночестве, нам дана великая способность подражания. Подражая сильному, мы сильны, мы обезопасены, но все это возможно для нас только в минуту перерыва. Если организм не хочет гибели, он не застоится, не укроется окончательно в безличной обидности, он опять благословит в себе все свое особенное, отличительное, ни с чем другим не схожее. Снова жизнь шепнет ему, что существование возможно и при одной только обидности, но совершенство ничем, кроме разнообразия и противоречия, не будет достигнуто. И он опять проклянет в себе все традиционное общее, схожее — и опять двинется по пути совершенства...

Продумайте это хорошенько и возьмите в соображение вышеуказанное свойство человека — возводить в догмат, в принцип всякое необходимое свое состояние. Вам тогда станет ясно, почему человек сумел придать вид священной обязанности и нравственного долга не чему иному, как своей исторической остановке на пути прогресса, своему, вызванному печальной необходимостью, укрыванию под защиту общности, сходства, одинаковости. Осмыслив свои рефлекторные движения, вызванные инстинктом самосохранения, человек по обыкновению возвел их в принцип — и получилось предписание, получилась программа.

Но программа эта противна всякому прогрессу. Она проповедует застой, успокоение в сходстве... С мечтой о совершенстве она заставляет проститься. Программа эта является в тот момент, когда общество останавливается в своем самостоятельном творчестве и, чтобы не погибнуть, принимается усиленно подражать. Тогда вдруг появляются чужие моды, чужие книги, чужие вкусы, чужое мировоззрение — все, за что только может ухватиться общество, чтобы отдохнуть на время от самостоятельной культурной работы.

— Что же! Отдых вещь хорошая,— скажете вы.

Да. Но в качестве программы он не годится.

Космополитизм, и это мой вывод, — является программой отдыха, вероисповеданием утомленных, велеречивым оправданием застоя культурного творчества. Прогрессу необходимо разнообразие...

Опубликовано в еженедельнике "Южные записки", 16.04.1903

"Вести", 28.10.2004

Hosting by