Анатолий Добрович

Немного Фрейда в мутной воде

О людях хороших

Точка кипения… Собеседник, патетически:

- А ты за то, чтобы наши солдаты стреляли в палестинских детей? (Вариант: «Ты за то, чтобы наши ребята погибали в Газе?!»)

Вспыхиваешь, и многое за секунду проносится в голове.

Мы добрые знакомые. Как он может приписывать мне желание, скажем, стрелять в детей, «палестинских» или любых? Да нет же, скрытым садистом он меня не считает. Но «нашлепывает» на меня роль злодея. Будто бы я «за то»… В своем ли он уме?

В своем, в своем. Образ убийцы засел в нем и вызывает боль. В разговоре, при нажатии на какую-то клавишу - на экран сознания плещет багровая краска. На ту часть экрана, где показался израильский солдат. Ведь невыносимо – чтобы не какой-нибудь, а еврейский солдат убивал детей. Это порождает нестерпимое чувство вины. И вопль упрека в мой адрес: и ты поддерживаешь такой позор? (То же – в дискуссии об использовании служебных собак для распознавания террористов со взрывчаткой. Не дай нам Бог уподобиться эсэсовцам; это еще хуже, чем предстоящий взрыв автобуса). Поклон вам, доктор Зигмунд Фрейд: перед нами феномен нарциссизма . Что бы ни происходило, важнее всего продолжать видеть себя прекрасным, в особенности - нравственно безупречным. Если для этого необходимо быть жертвой, - так ведь жертва привлекательнее палача. А внезапная «заливка экрана» у моего собеседника - не что иное, как бессознательная проекция. Работая с пациентами, Фрейд открыл с дюжину подобных динамизмов психологической защиты. Защиты от страха, вины, душевного дискомфорта. Но почему образ убийцы ассоциируется у моего приятеля с израильским солдатом, а не с арабским террористом? Здесь для объяснения не обойтись без динамизма идентификации с агрессором. Вот что это такое.

Презираемый, подавленный постоянным страхом, человек, сам того не осознавая, смотрит на себя глазами своего мучителя, испытывая к нему сочувствие, а то и любовь («Синдром заложника» в сегодняшних реалиях). Вот и отдельно взятый еврей, живущий в рассеянии, нуждающийся в милостивом разрешении жить вообще, начинает воспринимать себя с позиции преследователей. Тем самым, он признаёт особенности соплеменников (образ жизни, религию, менталитет и т.п.) «уродствами», заслуживающими отвращения и ненависти. Бессознательная выгода такой установки очевидна. Подчеркивается его «объективность» по отношению евреям, вопреки принадлежности к ним, а объективность похвальна. Декларируется признание «вины» евреев перед теми, кто их не выносит (дескать, расправа над ними, в общем-то, была бы «справедливой», я вас понимаю). Наконец, наш еврей сразу же предстает как нетипичный, как исключение среди типичных. Всё вместе повышает (для него лично) шанс выжить в преддверии погрома. Идентификация с агрессором лежит в основе пресловутой еврейской самоненависти. Ее знаменитые образчики общеизвестны: от Отто Вейнингера до Бобби Фишера (если ограничиться только ХХ веком). Похоже, что века Рассеяния (Галута) сделали этот общечеловеческий симптом частью «еврейского национального характера». Но если быть точным, - «галутного» характера. В этом, возможно, один из источников антисемитизма. Тех, кто сдает своих, чтобы угодить чужим, почему-то не уважают…

И ничего удивительного, что, когда отчаянье и ярость заливают экран сознания моего собеседника, багровая краска ложится именно на израильского солдата, хотя в следующем кадре - люди с закутанными лицами, читающие перед камерой клятву умереть – дабы уничтожить евреев, независимо от пола, возраста, рода деятельности. Чем еще может быть обусловлен этот сдвиг проекции «с чужих на своего», если не идентификацией с агрессором? Обратите внимание собеседника на предвзятость его позиции, и он примется темпераментно ее обосновывать. Вы услышите:

- Меня не интересуют арабы, у них своя история и культура. Евреи должны оставаться людьми.

- А что палестинцам делать, если у них отняли землю? ( Стало быть, арабы его «таки» интересуют, душа за них болит).

- Какие еще у них средства отстоять свои национальные интересы?

- Они точно такие же люди, как мы. Если поступать с ними по справедливости, террор прекратится.

И еще, и еще в этом роде. Пробить эту стену (Фрейд говорил о «логико-непроницаемых перегородках» в сознании) вряд ли удастся. Целые общественные движения, целые партии в нашей стране придерживаются подобных убеждений. И вместе с арабами-экстремистами пытаются, скажем, разрушить возводимый государством забор безопасности. Увы, мы все еще страна выходцев из Галута. Многим из детей и внуков этих выходцев кажется естественным обрушивать свою ненависть на евреев, а не на врагов евреев. Крики «Прекратите насилие!» после терактов они адресуют своим. С противником тон другой: «Палестинцы должны понять…В их интересах…». Есть, есть в самоненависти некое сладострастие! Ведь мазохизм – одно из обличий нарциссизма.

Секунда истекла. И ты, взяв себя в руки, отвечаешь:

- На войне бывает, что пуля попадает и в детей. Особенно, если террористы намеренно располагаются в густонаселенных кварталах. Или используют детей в качестве живого щита.

После этого лучше откланяться. Ты нажил недоброжелателя и потерял то, что делает привлекательной беседу: базисную общность при разных взглядах, возможность куда-то продвинуться, вступая в дискуссию. Все возражения, прокручиваешь в уме потом. Для себя.

Я понимаю: в Армии обороны Израиля, как во всякой армии, попадаются садисты. Но стрелять в детей?... Разве что в состоянии крайнего испуга. Не те традиции. Меня, палестинского еврея, как раз интересуют палестинские арабы. Необходимо понять тех, кто пляшет на крышах, когда над ними пролетают ракеты в сторону Израиля. Тех, кто способен заживо растерзать заблудившихся еврейских резервистов. Тех, кто ликует на площадях, узнав, что в Ашдоде, в Нью-Йорке, в Тихом океане, где угодно, погибли от теракта сотни (а лучше – тысячи) ни в чем не замешанных людей. Понять тех, кто считает своих детей, террористов-самоубийц, святыми. Не уверен, что они «такие же, как мы». Либо такие же, но при особых обстоятельствах. Например, когда тяжелые танки уже отутюжили землю Афганистана или Ирака, не оставив шансов на восстановление прежних порядков. Либо когда умирает старый властитель, и до сознания подвластных начинает доходить, что он, в сущности, не принес им ничего, кроме горы трупов, нищеты и скверной репутации в мире. А раньше почему не доходило?

Хватит демагогии: сопоставимы ли израильские «захватчики» с известными миру оккупантами всех времен? Мы – вешатели? Грабители? Осквернители? Насильники? Да ведь это арабские сказки в духе Сухи Арафат («Евреи рассыпают отравленные конфеты на территориях, дети подбирают и умирают»). Будто непонятно, что единственная цель военных операций израильтян - преследование террористов. Что «точечные» ликвидации – свидетельство сдержанности и профессионализма армии. Подлинный плацдарм террора - в головах арабов, а не на якобы отнятых землях. Все это следовало бы обсуждать вместе с арабскими интеллектуалами, еще не свихнувшимися от ненависти к евреям.

Да, там своя культура, своя история. Но и без Фрейда не обойтись.

Контролируемые территории придется отдавать, это - стратегия, неспроста их не аннексировали после победы в Шестидневной войне. Крича о земле, которую мы у арабов «отняли», идеологи терроризма в Палестине не скрывают: цель их борьбы – уничтожение Израиля. А не-идеологи? Так сказать, простые люди? Что с ними происходит? Иные, вероятно, готовы смириться с тем, что придется жить рядом с Израилем. Но не требуют от школьных учителей объяснения, почему те вбивают в головы детишек идею «сионистского образования на отнятой земле». Идея эта уже неискоренима. Перед нами типичная паранояльная проекция: преследователь убежден, что его преследуют, грабитель – что его ограбили. Как сладка, должно быть, мечта отнять то, что имеем мы: еврейское государство! А ведь хотели бы государства рядом с Израилем, - давно бы его имели, причем, без интифад: за счет давления на израильских «ястребов» не только снаружи, но и изнутри. «Голубей» у нас больше.

Мне не в чем оправдываться. Я, само собой, не «за то», чтобы наших ребят убивали Газе. Но при этом у меня должны быть гарантии, что их не станут убивать залпами из Газы. Откуда уверенность, что террор прекратится? - Из убеждения: они такие же, как мы. А убеждение? Из эмпирики? Куда там. Смотри выше.

Пересядем на ослов?

С этим собеседником чувствуешь: он тебе расставляет ловушки. Начинаешь исподволь расставлять и ему. Раньше или позже он сорвется. Особенно, если использовать нравственные аргументы.

Ты ему о бесчеловечности террора, он в ответ – о бесчеловечности карательных акций. И опять речь об убиенных младенцах. Разницы между палестинскими подростками-камнеметателями , задетыми пулей при военных акциях, и еврейскими подростками, намеренно убитыми в школьном автобусе, в дискотеке, - он якобы не понимает. Переходим к взрослым. Для него одно и то же – еврейские старики, убитые в ресторане, и арабские бандиты, отслеженные и уничтоженные с вертолета. И не бандиты они вовсе, а борцы за национальное освобождение. Бандиты, стало быть, - евреи, относятся они к мирному населению или выполняют военную задачу. По семьдесят им лет или по семь. Террор – это сопротивление арабам.

Ты ему об оскале ислама. О захвате и казни ни в чем не замешанных заложников. Ответ: а что, христиане или буддисты не брали заложников, не казнили? Ты ему об иудео-христианской цивилизации, которая веками шла к защите прав человека, и пришла-таки: захват заложников - преступление, расправа - лишь по приговору суда, смертная казнь отвергается. Но для него это не довод. Он ссылается на инквизицию, на крестовые походы. Историческая динамика – фикция, жестокость - в природе человека. Совсем недавно был нацизм. Потом «демократы» разбомбили мирный Дрезден с его гражданским населением… Он начитан и быстро находит аргументы для уравнивания исламского террора с насилием вообще. Во все века. Ничто никогда не делалось без насилия. Не существует разницы между насилием как решением военно-тактических проблем и насилием, освящаемым в мечетях как богоугодное дело. Еще немного – и он скажет, что восхищен шахидами. В его глазах они «пассионарии»… Разговор пора свертывать. А можно еще поиграть, поглядеть, как дальше раскроется собеседник. Между прочим, еврей по крови и даже некоторым образом патриот Израиля!

Видите ли, он за мирное решение палестинского конфликта. Арабы не утихнут, пока мы не отдадим им все отнятые земли, пока не разрешим их беженцам вернуться в Тель-Авив, в Ашкелон, куда захотят. Тогда они перестанут нас ненавидеть и преследовать.

Спрашиваю:

- А что мы отняли у Ирана?

Быстро схватывает намек. Да, иранцы не сионисты. Два миллиарда мусульман - не сионисты. Что делать. Мы не можем их победить, надо научиться с ними ладить. Раздражать их крайне опасно. Следует ждать, пока у них не произойдут перемены, сближающие их режимы с современной цивилизацией. Исламский террор – болезнь роста, а не исполнение предписаний Корана. На ответный террор мы не имеем ни морального, ни юридического права. Американское вторжение - сперва в Афганистан, потом в Ирак – это преступление. Нам же, вообще, лучше не высовываться.

Рисую ему такую лагерную ситуацию (в бараке уголовников). Ты садишься играть с кем-то в шахматы, ставка – жизнь проигравшего. Через пару ходов выясняется, что шахмат он сроду в руках не держал, а играет шахматными фигурами в шашки. Протестуешь. Твой протест отклоняется собравшимися. Остается принять навязанную игру - победить в шашки, не то тебе конец. Если ходы противника включают расстрел заложников, придется и тебе делать то же самое; если он устраивает взрывы в твоих супермаркетах, взрывай его рынки. Это и есть ответные ходы, единственно ведущие к выигрышу… (Говорю провокации ради. Отдаю себе отчет: у нас правовое государство, и против «террористов-антитеррористов» тут же ополчился бы наш Высший суд справедливости. Но провокация удалась, лицо и тон его искажаются).

Нет, не к выигрышу, почти кричит он. К новой вспышке насилия во всем регионе. Не садись в бараке за шахматы. А сел - лучше проиграй в шашки, пусть прирежут тебя, зато целыми останутся сотни тысяч. Нельзя демонстрировать арабам силу, необходима мудрость!

И тут из него вырывается:

- Вы уже сидите со своей атомной бомбой – этого мало?

«Вы»… Можно подумать, я разговариваю с сирийцем, иранцем, саудовцем. Идентификация с агрессором достигла мыслимого предела. Передо мной враг.

Но лицо вдруг смягчается. Поприветствовав нас, проходит в свою комнату его сын – умница, одаренный парень, несколько месяцев до призывного возраста. А мой собеседник, понизив голос:

- Страшно подумать: его вынудят стрелять в палестинских детей!

Держите меня, как говорят в Одессе. Оказывается, вот что ему страшно.

Поклон вам, доктор Фрейд. В действительности ему до рвоты страшно, что сына могут убить или покалечить на войне, - как не понять отца? Как не посочувствовать? Повестка сыну вот-вот придет, удавка на шее отца затягивается. Он готов на что угодно, лишь бы сын остался невредим.

Не мытьем, так катаньем, арабский мир навяжет нам свою волю, и нам разрешат жить в Палестине,– пусть в статусе «зимми». Еврей в этих краях испокон веков не имел права садиться на коня – только на осла: чтобы не оказаться «выше» мусульманина. На осла, так на осла! Только бы не самое страшное. Да ведь и не будет ничего подобного: времена изменились, арабы стремительно усваивают нормы демократии… За полным слиянием с агрессором в данном случае следует то, что называется рационализацией вытесняемого страха. Изыскиваются многообразные и, на первый взгляд, убедительные умопостроения в пользу уступок неприятелю. Вскипает злоба на тех, кто с этими аргументами не согласен… Не переспоришь.

А разговор-то начался с того, нужен ли референдум об отделении от Газы. Ясно, не нужен! А вдруг его итоги помешают отделению?..

Анатолий Добрович - психолог.

"Вести", 17.03.2005

К списку аналитических статей

Hosting by