Майя Каганская

Щит и меч
(Портрет на фоне выборов)

Часть 1

...Они сидели за круглым студийным столом: две женщины и трое мужчин. Женщины красивы, мужчины тоже не огорчают взор. Образование – все, как один, счастливые обладатели университетских дипломов, а кое-кто и ученых степеней. Элегантные, молодые. Цвет нации. Точнее, уже даже не цвет, а вполне зрелые плоды, выпкстованные и ухоженные, и не оранжерейные, а укорененные, почвенные, одним слово – сабры, в поколении, далеко шагнувшем от первых опытных образцов.

Плоды, впрочем, оказались с горчинкой и кислинкой: как разъяснил ведущий теленовостей 2-го канала, данная невеселая компания представляет те 40 процентов молодых израильтян, которые, по показаниям социологических опросов, не намерены участвовать во всенародном празднике израильской демократии под названием «Выборы».

Отдуваться за демократию приглашен, само собой, Шимон Перес. По его хмурому лицу видно, что ничего хорошего ни для демократии, ни для себя лично он от этой встречи не ждет. И правильно делает. Вот образованные и красивые открыли свои молодые рты – и полилось:

– Среди нынешних политиков нет ни одного, которому бы я...

– доверил (доверила) свою судьбу...

– поверил (поверила), что...

– ...с которым связал (связала) надежду на...

И общий вопль:

– У нас перевелись харизматические лидеры!

– Да! Да! Харизма!

– Харизму нам! Харизму!..

Шимон Перес наждачным голосом объясняет, что выбирать нужно не между людьми, а между идеями; что, отказываясь выбирать, они все равно в выборах будут участвовать и себе же во вред, – поскольку их неотданные голоса отберут как раз те самые, которые нас лишают надежды на, не ведут никуда, а заводят в!

Его выслушивают не столько вежливо, сколько равнодушно. Да и Пересу скучно, его не хватает даже на раздражение: ведь он, как и его несговорчивые собеседники, точно знает, что предъявить ему нечего, – нет у него харизмы, может, и была когда, да вся вышла. И слишком он стар, и слишком устал...

А ведь, если вдуматься, жуткая на наших глазах разыгралась сцена! И не втом дело, что пересово племя, хоть и молодое, но хорошо ему знакомое, поскольку им же и воспитанное в идеалах демократии и мира, брутально отказало своему отцу и учителю в послушании и лояльности (а что молодые «отказники» – это и есть, самый, что ни есть, отборный левый электорат, любому израильтянину видно хоть с первого, хоть с третьего взгляда). Конфуз тут не в их поведении, а в его мотивах: моление о сильном лидере, вожде, да еще «харизматическом» традиционно считается «железной мечтой» правых... И вдруг – на тебе!

С другой стороны, может, это и есть то самое «поправение» всего израильского общества, о котором, как о свершившемся факте, победоносно трубит национальный лагерь, и которое уныло не признает лагерь мирный?

На самом же деле никакое это не поправение, это вообще не движение в сторону – правую или левую, но падение вниз – к истокам и страхам любого человеческого существа, а в несчастливые времена и в несчастливых местах – и целого сообщества. Проще говоря, – инфантилизм в самом чистом и неприкрытом виде. Инфантильность – общеизраильская черта, одинаково характерная для обоих полушарий израильского сознания. Одинаково, но не равно. Чем левее забираешь, тем запах детской слышнее.

Вот Аврум Бург противопоставляет Шарону свежеизбранного Мицну буквально в таких выражениях:

«Не «добрый дедушка Шарон» выведет нас из тупика, но наш новый отец – Амрам Мицна».

Вообще Бург – драгоценнейшая находка для психоанализа политики и политиков. Если не знать его вполне благополучной биографии, можно подумать, что перед нами – сирота, пожизненно одержимый комплексом неутоленного сыновства.

Сколько жить буду, – не забуду слов утешения, с которыми Бург-сын обратился к осиротевшей после гибели Рабина нации: «Наш отец Рабин ушел от нас. Но не надо отчаиваться, у нас есть другой отец – это Шимон Перес».

По сравнению с младенческими упованиями наших миротворцев на великодушного и сильного папашу, который и приласкает, и защитит, а, главное, застолбит для нас доходное место в очень зыбком и тревожном будущем (что на языке принятой у левых политической лирики называется «вернуть народу надежду»...).

Ликуд на возрастной шкале рванул далеко вперед. Это уже долговязый подросток с ломким голосом и пушком над верхней губой, и проблемы его, соответственно, куда сложней и драматичней страха остаться одному в доме без присмотра взрослых.

Впрочем, сколько их, этих проблем, не навалилось, все они у подростков сводятся к одной, самой неотложной и мучительной: «Смогу – не смогу?»

«Только Ликуд может!», – именно под этим всепобеждающим лозунгом национальный лагерь победил на позапрошлых выборах.

Видимо, магия, заключенная вглаголе «мочь», столь неотразима для незамысловатой израильской души, что на этот раз Авода, не опасаясь обвинений в плагиате, перехватила у противника волшебное слово и драчливо объявила, что – нет, неправда, и вовсе не Ликуд, а – «Только Мицна может!»...

Вслушайтесь в предвыборный гул, – и вы поймете, что борьба идет не за голоса избирателей, а за молчание их сознания в пользу подсознания, столь глубоко утопленного, что оно прямо смыкается с физиологическим подпольем, подбрюшьем... Там в подземельях национальной психики идеальный израильский отец обещает ответить на демографический вызов вполне реальной палестинской матери. Он и отвечает на первобытное воспроизводство – средневековым стеностроительством: у них – выпас, у нас – гетто. Всё прогресс!..

А ведь не переводятся максималисты, попрекающие израильтян тем, что не вписались мы в ближневосточный пейзаж, все еще выпираем из его округлых линий всоими тупыми углами, дисгармонируем... Неправда это: вписались, очень даже хорошо вписались, пора бы и выписаться хоть немножко, глотнуть свежего воздуха.

Уж больно тут чадно!..

П р о ф и л ь

Эфраим Эйтам, бригадный генерал запаса, министр, глава Национально-религиозной партии (МАФДАЛ), некогда одной из ведущих встране, а ныне грустно теряющей в весе, – произвел на меня впечатление человека одинокого.

Это не политическое одиночество – возможно, есть и оно, но мне его приметы неведомы.

И это не одиночество психологическое, – тут к меня опыта в избытке, – а потому утверждаю: люди, душевно закрытые, в политику не ходят.

Одиночество Эйтама я бы определила как возрастное: одиночество взрослого среди детей и подростков. Такая взрослость не имеет ничего общего с календарным возрастом, – по возрасту Эфи Эйтам вполне годится на столь востребованные в нашем обществе роли отца семейства, учителя жизни, гуру с наклонностями шамана, старшего пионервожатого, то бишь идейного наставника взыскующей ответов молодежи. (На глазах стареющий Йоси Сарид, к примеру, всё из этой молодежной роли не выходит).

Я очень мало, а практически совсем не чувствительна к разнообразным видам астральных энергий. И все же вряд ли я бы так уж совсем не ощутила харизматического излучения, буде оно от министра исходило. Но – нет, не исходило, не было этой харизмы, хоть убей. А была твердость, жесткость, предельная ясность и выверенность в использовании слов и понятий, как то и положено командиру, посылающему своих солдат в бой, в пределе – на смерть.

Солдат, офицер, старший офицер – всё это должности, на которых быстро взрослеют.

Война всегда достается мальчикам, но возвращаются с нее мужчины: цена и смысл жизни в присутствии смерти наделяют человека той особой зрелостью, которая одна способна вызвать к нему доверие.

Но, конечно, могут и не наделить: генеральский чин сам по себе еще не патент на умственное и моральное старшинство. Ведь тот, кому доверяют, тоже должен, в свою очередь, кому-то доверять. А когда на тебе груз жизни и смерти столь многих и столь многого (страна, народ), – одним доверием не обойдешься, тут нужна вера.

Генерал Эйтам, прежде всего, человек веры. Еврейской веры.

Говорит Эфи Эйтам

- Я занялся политикой именно потому, что уверен: наши проблемы никакого отношения к политике не имеют. К сожалению, у нас правом и совещательного, и решающего голоса обладают только политики: они формулируют проблему, они же ее решают. Я стал политиком, чтобы меня услыхали. И вот первое, что я хочу сказать: как можно правильно решить проблему, если она изначально неверно сформулирована?

Мы загнали себя в тупик таких безвыходных понятий, как национально-освободительное движение палестинского народа, демократия, права человека, гражданские права и прочий набор общепринятых на Западе приличий... А, между тем, для нас (да, кстати, и для всего остального мира) существует одна и только одна фундаментальная проблема: что такое еврейство? Что такое еврейское государство? Еврейское, а не вообще и не просто.

Первые 30 лет после образования Израиля такие вопросы мало кому приходили вголову. Это, как с ребенком: когда он рождается, самое главное – обеспечить его физическое выживание, укоренить и укрепить в жизни, а что до смысла, то ребенок сам обретет его по мере возмужания. Все это тем более представлялось самоочевидным, что обеспечивать простое физическое выживание Израилю приходилось в нескончаемых войнах...

Так страна подошла к своему шестому десятку, а это возраст, когда жизнь давно вошла впривычку, и теперь самое время и о душе подумать. И тут выяснились сразу два тревожных обстоятельства: во-первых, и через полвека после провозглашения еврейское государство вынуждено бороться за свое физическое существование, более того, делать это ему все труднее и труднее; во-вторых, ничего, кроме все того же заржавевшего оружия типа «территориальный конфликт», «право нации насамоопределение», «политическое решение» и пр., – в нашем духовном арсенале не завелось.

Но народ Израиля платит слишком высокую, в сущности, непомерную цену за свое пребывание в этом месте и в это время, чтобы удовлетвориться такими интеллектуальными суррогатами. Когда-то их предложили люди, – я имею в виду и наших левых-социалистов, и наших правых-либералов, – для которых вся история, втом числе и еврейская, располагается по сю сторону человеческого опыта и всецело определяется национальными, социальными, политическим и экономическими интересами и их различными комбинациями – в зависимости от конкретной эпохи.

Но для меня, верующего еврея, история это Геула – освобождение и искупление человека на его пути к Богу. Освобождение от Зла и искупление грехов – это и есть историческая парадигма, и в ней у еврейского народа своя особая, ни с кем и ни с чем не сопоставимая роль. Евреи – представители Господня проекта на земле, гарант самой возможности диалога между Богом и человеком, они – постоянное напоминание о том, что в человеке и человеческой истории присутствует высшее начало морали и справедливости, несводимое к игре потребностей, интересов и выгоды.

Этот, я бы сказал, космический укор, трансцедентная укоризна, воплощенные в еврейском народе, и есть тот самый пресловутый еврейский вопрос, накоторый другие народы отвечают втечение тысячелетий всеми способами – в диапазоне от неприязненного равнодушия (его еще называют «либерализмом») до попыток тотального уничтожения носителей Божественного света, сколько их ни есть.

Все другие объяснения антисемитизма – плоские, неубедительные и не выдерживают испытания временем: когда, начиная с эпохи Просвещения, исчезала религиозная замкнутость еврейских общин, евреев наловчились обвинять в прямо противоположном, – чересчур активном участии в жизни господствующих народов; когда, вместе с феодализмом, растворился гнусный образ еврея-ростовщика, новое время выдвинуло на авансцену еврея-капиталиста, международного вампира и плутократа; когда, в результате Катастрофы, евреев практически смыло с карты капиталистической Европы, либеральный Запад принялся увлеченно лепить из коллективного еврея в облике государства Израиль образ агрессора, захватчика, угнетателя другого народа, короче – военного преступника, подлежащего суду и наказанию...

Я уже не говорю об уникальном опыте советского еврейства, три четверти ХХ века прожившего в стране, где не было ни религиозных общин, ни религии, ни капиталистических отношений, ни демократическихсвобод, другими словами, – не было

ничего из того набора условий, которыми, по утверждению антисемитов, евреи привыкли пользоваться себе во благо, окружающим – во вред... Условий не было, но антисемитизм был!..

Любопытно: какой честный рационалист удовлетворится объяснением, где самые разные, более того, противоположные причины приводят к одному и тому же следствию?

Тут нужно либо открыто и прилюдно плюнуть на Аристотеля и объявить истину функцией власти (политическая это власть или господство определенных представлений – безразлично), либо – для одного и того же следствия отыскать одну и ту же причину. А ведь она на поверхности...

Не может история не стремиться к своей кульминации – встрече Творца и творения ради переустроения мира на началах морали и справедливости. Я называю это приходом Машиаха, вы можете назвать это окончательной победой Добра над Злом, Света над Тьмой, назовите, как угодно, но без этой светящейся траектории наше существование превращается в обрывки бессвязного бреда...

Геула – процесс не линейный, он осуществляется скачками и не обходится без провалом и падений, подчас весьма длительных...

Понятно, что евреи не застрахованы от провалов и падений, и, быть может, подвержены им даже чаще и больше, чем другие народы.

Мы охотно отождествляем себя с многочисленными жертвами мировой несправедливости, будь то пролетариат, национальные или другие меньшинства; не менее охотно (особенно после появления государства Израиль) принимаем на себя вину тех,

кто жертвы порождает, – эксплуататоров, угнетателей, захватчиков, короче: предпочитаем любой чужой взгляд на себя, – только бы уклониться от изначально предназначенной нам роли.

По-человечески это понятно: легко ли смириться с тем, что через тебя проходит ось мировой истории? Что космический порядок зависит от твоих усилий по его поддержанию?

Ведь такая сверх-человеческая задача требует сверх-человеческой ответственности и сверх-человеческого напряжения!

А люди хотят жить обычной человеческой жизнью и ставить себе только соразмерные своим скромным возможностям задачи.

И люди имеют на это право. Люди, но не евреи.

...Для меня государство Израиль обладает смыслом лишь постольку, поскольку оно – средство для достижения наших идеалов. Конечно, моим личным мнением и отношением можно и пренебречь. Но посмотрите: значение, которое нам придается, не имеет ничего общего с нашим реальным положением – положением крохотной страны с таким же крохотным населением. И только тот факт, что страна – еврейская, делает нас костью в горле мира.

Для мусульманского Востока наше возвращение в Святую Землю, – а без Господня соизволения оно, понятно, произойти не могла, – это грозный вызов, более того – отрицание притязаний ислама на прямой контакт с Богом через посредство Магомета. Согласно фундаментальной исламской доктрине этот, хронологически последний прямой контакт аннулирует два предыдущих Завета – еврейский и христианский. Тут ислам, как и во многом другом, пошел по протореннму пути: ведь и христиане в

свое время отменили завет Бога со своим народом в пользу нового универсального народа – христианской церкви.

А что касается атеистической Европы, для нее Израиль невыносим как явное опровержение атеизма. Утвердив право евреев на создание своего государства на Святой Земле, Запад, грубо говоря, забил гол в собственные ворота, к тому же не один: явочным порядком, «де факто» Запад признал, что, кроме обычной человеческой истории, существует история Священная.

Иными словами, решение ООН от 29 ноября 1947 года об образовании государства Израиль было решением не политическим, а теологическим, – оно подтвердило, что евреи, как были, так и остались Богоизбранным народом.

Политическим было как раз решение о создании арабского государства рядом с государством еврейским, – типичный жест умирающих империй, которые, уходя из колоний, оставляют в отместку подожженный фитиль межэтнических и межконфессиональных конфликтов.

Но, если взглянуть глубже, это решение – уступка Запада своей либерально-атеистической совести. Только вот вопрос: действительно ли совесть или, скажу иначе, внутренний голос Запада есть голос атеистический и либеральный?.

...Все говорят: после 11 сентября 2001 года мир изменился радикально. А для меня ничего радикально не изменилось: я десятилетия ждал того неизбежного момента, когда Запад спохватится и попытается переиграть резолюцию 1947 года как несовместимую с жизнью и здоровьем западной цивилизации.

Напрасно мы думаем, что взрывы в Нью-Йорке превращает Запад в нашего естественного и надежного союзника перед лицом исламской угрозы. Я не говорю, что ее не существует, напротив, она еще более страшна, чем ее рисуют, но это потому, что радикальный ислам не самостоятельная сила, он – агент Запада, его орудие в борьбе с еврейством.

Что бы ни говорил и ни думал о себе Запад, как бы стремительно ни менял свой политический, социальный и, главное, научно-технологический облик, – все равно в своих основах, в структуре своего сознания (о подсознании уже не говорю), – он остается христианским. А христианство, в силу заложенного в нем непреодолимого противоречия, никогда с еврейским присутствием в мире примириться не могло, не может и не сможет. Всё, что в христианстве от Бога, – идет от ТАНАХа, всё человеческое – от истории жизни и смерти Иисуса Христа.

Но что такое христианство без Господня обетования? Всего лишь гражданская религия, немногим более одухотворенная и и нравственная, чем римское право.

И до тех пор, пока евреи сохраняют единственный язык прямого общения с Богом, – этот язык мы называем Торой, – у христианства по отношению к нам только две стратегии: либо евреи должны отказаться от Торы, либо христианский мир должен отказаться от евреев. Именно эту вторую стратегию реализовал Гитлер. Для него каждый еврей был как бы живым Свитком Торы, невыносимым напоминанием об истинном Владыке Мира.

Предвижу ваше возражение: Гитлер отвергал и христианство как еврейскую религию. Но для меня это факт второстепеннный, поверхностный: все равно Гитлер был исполнителем двухтысячелетней воли христиан к искоренению евреев. Ватикан, к примеру, прекрасно это понимал и соответственно себя вел.

В полной мере сказанное относится и к коммунизму, – мессианскую эстафету он принял из христианских рук: если христианство, переняв у евреев идею искупления и преображения мира, переадресовало ее церкви, коммунисты ту же идею и задачу препоручили другому коллективному самозванному мессии – пролетариату.

Считается, что с крушением коммунизма завершилась эпоха идеологий. Это завершение как раз и назвали «концом истории». Но это не конец, это только начало, правда, совсем другой истории.

Впрочем, и с концом идеологий, мне кажется, тоже сильно поспешили... После падения русского коммунизма, возникла на демократическом Западе новая радикальная идеология; у нее несколько имен, но каждое сопровождает приставка «пост». А у нас – это «пост-сионизм», производный от «пост-модернизма», «пост-человека» и т.п. Я же весь этот ворох пост-существования называю «нео-христианством»: нам предложили реальность, в которой жертва имеет право преступать все нормы человеческой морали, не говоря уже о Божьих заповедях. Так мир, который, само собой, довел жертву «до отчаяния», искупает свои грехи. Жертвы либо сами провозглашают себя таковыми, либо назначаются на эту прибыльную должность в соответствии с политическими, идеологическими, стратегическими интересами христианского мира.

Поскольку мировое сообщество нам в роли жертвы отказало, мы автоматически переведены на роль палачей, подлежащих наказанию.

Чем это принципиально отличается от роли, которое историческое христианство всегда отводило еврейству, – роли виновников виновников страданий Христа и ответчика за них?..

Но и сроки, отведенные нео-христианству, истекают на наших глазах.

В конце концов, подобно социализму, фашизму, коммунизму, и нынешняя пост-идеология – это идеология горизонтальная, она располагается на поверхности человеческого бытия и адресуется исключительно социуму, лишенному глубины и высоты, проще говоря – секулярному сообществу, озабоченному только наиболее удобным и выгодным устройством межчеловеческих отношений. Но горизонтальный вектор уступает место вертикальному: мы вступаем в эпоху, когда главным становится не отношение человека к человеку, но отношение человека к Богу. Поэтому я говорю: война, которая не сегодня началась и не завтра кончится, – это не война цивилизаций. Это война религий. Нужно смотреть правде в глаза: либо мы мобилизуем все ресурсы нашего духовного призвания, либо проиграем.

Так уже проиграл Шарон, согласившись на Палестинское государство: святыня неделима. Или Богоизбранный народ на Святой Земле, или – голая земля, лишенная и святости, и народа.

Часть2

ФАКСИМИЛЕ

...Эфи Эйтам ни в чем меня не убеждал и не старался убедить, – он просто хотел, чтобы я выслушала его мировоззренческую исповедь и донесла ее русскоязычному читателю.

Я, со своей стороны, честно предупредила, что передаточная функция – это не моя роль, не мое призвание, не моя профессия, наконец. Я не репортер и не журналист-интервьюер, я – публицист. А в этом жанре личное мнение не довесок к сообщаемой информации, но сама информация и есть. Иными словами, представить свою точку зрения наряду с точкой зрения героя очерка, – это моя прямая обязанность. И я ее выполню.

Отличие моих взглядов от позиции Эйтама столь существенно, столь принципиально, что, на первый взгляд, исключает возможность диалога: он – верующий, я – атеистка.

А это значит, что идея Богоизбранности еврейского народа для меня неприемлема ввиду отсутствия Избирающего.

Следствия из этого фундаментального различия очевидны: я не вижу в истории экзамен, который Высшая Сила устроила человеку и человечеству, дабы испытать их на предмет искупления грехов и возвращения к первоначальному единению с Создателем. Более того, я отвергаю – как интеллектуально подозрительную – любую детерминистскую концепцию истории, будь то эволюционистская доктрина (саморазвивающийся прогресс) или марксистское учение.

Читатели среднего и старшего поколения, для которых упомянутое учение не просто какое-то словарное понятие, но обязательная часть полученного образования, наверняка подметят интригующее сходство между религиозной философией Эйтама и марксистским диалектическим историзмом: в обоих случаях историей заведуют объективные, не зависящие от человеческой воли силы, будь то Божий Промысел или экономические законы и законы классовой борьбы.

Перекличка, однако, идет дальше и глубже: в обоих случаях не логическим, но чисто волюнтаристским путем в составе человечества намечается некая группа, более, чем все другие, способная к постижению объективных законов, – еврейский народ в иудаизме, пролетариат – в марксизме.

Тождественно и мистическое предназначение обоих избранных коллективов – они освобождают все человечество и ведут его к солнечным высотам Конца Истории и воцарения на земле Нового Порядка вещей (царство Мессии или коммунизм в мировом масштабе).

Сходство это не мною подмеченр, – впервые на него обратил внимание русский религиозный философ Бердяев, возложивший на иудаизм моральную и метафизическую вину за марксизм вообще и русский коммунизм в частности.

Выпад антисемитский, в этот нет сомнения, – ведь элементарная честность требует, – в качестве непосредственного источника марксизма, – указать на христианство: идея интернациональной (надэтнической, наднациональной) христианской церкви, основанной на единстве веры, куда ближе идее Интернационала «трудящихся всех стран», чем представление об избранности одного и только одного народа.

Как бы то ни было, ясно одно: религия не выдает себя за науку, в отличие от марксизма, который, утверждая свою научную и рационалистическую сущность, является на самом деле чистейшим актом не очень чистой веры.

(То же самое относится и к вере в прогресс, мир, демократию, права человека, которым современные западные общества пытаются придать сверхценный, то есть необсуждаемый, а, значит, – религиозный характер.

Но для религии и веры все эти категории слишком заземленные, плоские, «горизонтальные», как сказал бы Эфи Эйтам, а с точки зрения рационалистической у всех у них вместе и каждой в отдельности слишком слабая доказательная база).

Для меня история – это совокупность превращенных в реальность человеческих проектов, представлений, желаний, идеалов, воли, интересов и прочих сугубо человеческих свойств, так что, в сущности, в каждую эпоху история как бы начинается с начала – если не с чистого, то, по крайней мере, не с целиком заполненного листа. И уж точно, не с зашифрованного тайнописного, так что следует только подержать лист над чайником, чтобы проявились древние письмена годные на все времена.

Иными словами: история есть действие, поддерживаемое нашим желанием его продолжать, то есть увязывать со всеми предыдущими действиями и навязывать последующим.

Та растерянность и даже страх, с которыми мы воспринимаем катастрофические сдвиги конца ХХ-го – начала XXI века, привели к нигилистическому взгляду на все, ранее существовавшие, концепции истории. Именно это отрицание следовало бы назвать «концом истории», – сама же история не кончается, пока существует человечество, она – условие его человеческого, а не просто биологического существования.

На самом деле мы несправедливы к прошлому: любая из отброшенных ныне доктрин была некогда вполне релевантной: XIX век действительно был веком прогресса на всех уровнях – от научного и художественного до социального и политического. Провозглашенная Марксом, а вслед за ним Лениным эпоха войн и революций действительно была эпохой войн и революций, – достаточно вспомнить «красный пояс» революционных пожаров, охвативших Европу в первые десятилетия ХХ века. Правда, однако, заключается в том, что ни одна из этих идей (и реальностей) не продержалась дольше отведенного ей срока, в то время, как претендовали они на вечную истину.

И тут начинается мое согласие с Эфи Эйтамом: точно так же, как он, я полагаю, что мы вступили в эпоху противоборства вер и религий, – только Эйтам уверен, что так было всегда, я же думаю, что речь идет о «сейчас». Сколько это «сейчас» будет продолжаться – неведомо, но что оно определит облик, по меньшей мере, первой половины начавшегося столетия, – очевидно.

А следствие из этой очевидности такое: не партийный функционер, журналист, политолог или специалист-востоковед способны уловить и сформулировать подлинную расстановку сил на карте мира – это всё люди вчерашнего дня, как советологи и кремлеведы в канун краха Советского Союза. Невозможно сегодня обойтись не только без знаний, но и без интуиции религиозного лидера и мыслителя, обладающего развитым понятийным аппаратом и способного передать свое знание обществу. Именно таким человеком является Эфи Эйтам.

Что же касается основного символа его веры – Богоизбранности еврейского народа, – этот тезис представляет для меня наименьшую трудность: особость еврейского народа, несхожесть его исторической судьбы с судьбой любого другого народа – это исторический факт, и минимальная интеллектуальная честность требует и от неверующего еврея этот факт признать.

Вместо того, чтобы ломать израильтян в угоду западным демократиям, которые – перед лицом международного исламского террора – сами находятся в состоянии шока и растерянности, – необходимо интеллектуальное и духовное усилие, чтобы осознать наше место и наши задачи в новом яростном мире.

К сожалению, застойность израильского общественного сознания такова, что исторические прираки, вроде коммунистов, воинствующих атеистов или тупиковых закрытых религиозно-этнических сообществ (ШАС, Дегель а-Тора) выступают у нас в роли претендентоа на духовное водительство. То, что единственная религиозная партия, способная говорить на языке государственных интересов, теряет электоральную поддержку, – это, воистину, израильская трагедия.

Предотвратить ее – обязанность реально и честно мыслящей части нашего общества. Это не вопрос индивидуальной веры – это вопрос национального спасения.

12.2002