Шломо Ленский

Лик Ангела

Это было в ту эпоху, когда еще не было олимовской партии, обещавшей решить все наши проблемы, и люди пытались решать их сами. В то время евреи еще сами заботились о своих стариках, и не доверяли это филлипинцам. И я работал тогда в фирме, обеспечивавшей уход за немощными стариками и инвалидами.

Кипа, борода и пейсы, определявшие мой внешний облик, сыграли важную роль в этой истории. Причем, за короткий период моего пребывания в стране это был уже второй раз, когда меня "встречали по одежке". В первый раз – мне предложили вступить в одну из политических партий, и сделать карьеру: "У нас в партии кипастых не хватает, а ты еще и репатриант! Прямая дорога в...." Противно, но незабываемо. А в этот раз мне сказали:"Есть постоянный клиент с непростым характером. Уже троих работников у него сменили – не выдерживают, говорят – капризный, да еще и религиозный... Попробуй ты. Справишся – повысим тебе ставку".

Ну, кто из наших клиентов не капризный – по нашему мнению? Да все! Их капризы – это попытка создать иллюзию, что они нормальные люди, с желаниями, целями, мечтами, а не просто объекты обслуживания, или для выражения сочувствия. Один из моих подопечных, например, бывший начальник чего-то, после тяжелой болезни и ампутации ноги слег, набрал лишний вес. Когда я поднимал его с кровати, он вел себя намеренно пассивно, заставляя меня напрягаться, причем в момент, когда мне удавалось его посадить, нога его не должна была касаться холодного пола, а я должен был подставить под нее тапочку с точностью до сантиметра. Причем каждый этап выполнялся по его команде. Затем следовало очень нервное мытье в душе – а кого не раздражала бы собственная нагота при полной зависимости от постороннего? Но больше всего он любил журить меня за опоздания. А опоздания были неизбежны – я обслуживал 5-6 клиентов в день, живущих в разных концах города; машины у меня не было (и нет до сих пор), и я зависел от автобусов и пробок. Зато, помучив меня по-часа, и обретя подвижность и определенную самостоятельность на костылях – он начинал вести себя снисходительно-великодушно, позволяя мне час-полтора отдохнуть, почитать, или даже угощая меня кофе, с видом начальника, приближающего к себе одного из подчиненных. Я подыгрывал ему, и в конце концов оба были довольны разыгранным спектаклем.

Итак, я пошел в первый раз к капризному религиозному клиенту, раву Франку. Центр Иерусалима, старенький духэтажный дом, но каждый этаж такой высоты (как это принято в старых домах), что к нужной мне квартире вела довольно крутая лестница. Я поднялся по ней торопливо, желая не опоздать хоть на первую встречу с новым клиентом. Я постучал в дверь, она сразу же открылась. Рав Франк стоял в проеме, справа от него, в углу прихожей я заметил табурет, сидя на котором он, видимо, ожидал моего прихода. Я успел проговорить лишь:"Шалом, я из фирмы Г-на..." – рав Франк вцепился в мою руку, и, словно опаздывая куда-то, потянул меня обратно, вниз по лестнице:"Мы идем на прогулку!" Опираясь на мою руку одной рукой, и на палку в другой руке, он, сильно хромая, дошел до перил. Резким движением перекинул свою руку с моей - на перила. Медленно, морщась от боли при каждом шаге, он стал спускаться по лестнице. Я страховал его, одновременно оглядывая, пытаясь заглянуть в глаза, спрятаные в кустистых бровях. Я ведь так и не понял – опоздал ли я, сердится ли он на меня за это, или он такой "бука" по характеру? Спуск занял минут пять. Внизу рав Франк присел на заранее приготовленный им самим, или моим предшественником, табурет. Я стоял рядом, неожиданно оробев, не в состоянии первым заговорить, представиться хотя бы. Я попытался, по его поведению и по внешности понять, что за человек предо мной? Судя по одышке – он "сердечник". Но хромота – похоже, он перенес операцию именно на ноге. Но врядли из-за травмы – на травмированную ногу ступают иначе. Судя по одежде – заношенной-переношенной, но чистой-застиранной – не богат, но опрятен. Экономный, или скупой? Мимо нас проходили люди, здоровались с ним, очень почтительно, слегка склоняя спину. Видимо – уважаемый человек, раввин. Он же, кому – кивнет слегка, а в сторону некоторых делает некое движение, словно пытается привстать, выражая почтение. На приветствия проходящих женщин – лишь слегка движет бровями. Знает себе цену, имеет статус.

Отдышавшись, он взглянул на часы. "Через тридцать мять минут (он сказал "регаим", а не "дакот", как это принято на современном иврите) нужно принять лекарство (он снова употребил архаизм "рефуа" вместо "труфа"). Идем!" Я помог ему встать. Мы пошли по тротуару, свернули в переулок, затем в еще один, и совершили круг, вернувшись к табурету. Он приостановился, словно желая присесть. Снова взглянув на часы, он пожевал кончики своих усов – у меня это обычно означает озабоченность, или досаду. "Давно не гулял. Продолжим!" Явно пересиливая боль в ноге, и борясь с одышкой, крепче вцепившись в мою руку, он повторил маршрут вокруг дома, уже не замечая ничего по дороге, не отвечая ни на чьи приветствия. Отдохнув минуту на табурете, он совершил восхождение вверх по лестнице, толкнул дверь квартиры, словно она ему мешала, и, войдя в прихожую, опустился на табурет в углу. Я ожидал увидеть его изможденным после этой прогулки. Но его лицо выражало удовлетворение и радость. Наконец рав Франк поднял на меня глаза, и глядя мне в лицо произнес:"Великое дело ты совершил сегодня! Заслуга есть у тебя перед Всевышним!" Его взгляд, неожиданно теплый и благодарный, без слов объяснил мне, что удовлетворен он был прогулкой, а рад – за меня, за ту заслугу, о которой он только что упомянул. Я даже смутился, словно от незаслуженной похвалы.... Потом мы пили чай на кухне. Он, наконец-то, стал называть меня по имени, произнося его на ашкеназский манер - "Шлойме". Все, что я узнал о нем в тот день, это то, что ему 88 лет, и что он перенес операцию на сердце, заменив один из кровеносных сосудов на вырезанный из его собственной ноги. С тех пор он и хромает.

На следующий свой визит к нему я опоздал, на пять минут. Я даже не успел постучать в дверь, как рав Франк, услышав мои шаги на лестнице, рывком открыл дверь. Я остолбенел, словно увидел перед собой ангела Гавриэля с огненным мечом – так выглядел на этот раз этот малого росточка, хромой и больной старикашка в заношенном сюртуке. "Гозлан!" – произнес он, обжигая меня взглядом, -"Ты украл у меня время! Ты потратил мои нервы! Это такой ущерб, который ни один человек не может возместить! Несчастный – да простит тебя Б-г!" Ого! – подумал я,- понятно почему у него сменилось столько работников! Я к тому времени уже несколько лет изучал Тору и Галаху, и знал строгом отношении еврейской традиции ко времени, но – пять минут? Кто в Израиле считает пять минут за время? Совершив в полном молчании обычный маршрут прогулки, и поднявшись в дом, рав Франк на этот раз не поил меня чаем. Он заставил меня сделать множество мелких работ по хозяйству, сам просидев все это время, уткнувшись в талмуд. Я думал, что и расстанемся мы не попрощавшись, но он остановил меня в дверях:"Не думай, что старики дорожат временем потому, что им его осталось мало. Если в старости ты подсчитаешь все свои прошлые опоздания – поймешь, что безвозвратно потерял годы. Философам и психологам достаточно объяснить людям что, и почему они потеряли, а Торе важно предотвратить потерю. Я не ругал тебя, а учил...."

Хасидизм утверждает, что эмоциональный пик наступает за мгновение от ожидаемого, как самая пугающая тьма сгущается перед первым лучом солнца. Я так боялся опоздать на следующую встречу с равом Франком, что пришел на минуту раньше. Постучав, я открыл дверь, и застал его посреди прихожей, по дороге к табуретке в углу. Может быть сумерки в прихожей развеял свет из открытой двери, но мне показалось, что она озарилась каким-то неземным светом, исходящим от улыбки рава Франка. Он даже ростом показался мне повыше, или даже приподнялся над полом, невесомый, как ангел? Все время прогулки он поглядывал на меня счастливыми глазами, и неумолкая рассказывал мне о себе, о своей жизни. Потом мы не только пили чай – он пригласил меня отобедать с ним. Еда была диетически пресная, но вкус и смысл (выражающиеся на иврите одним словом "таам") придавала этой трапезе традиционная еврейская беседа, со множеством цитат из талмуда и мидрашей, а также благословение каждого блюда. Традиция приучает еврея благословлять каждый продукт произведенного им действия, каждое испытанное удовольствие, ведь все – от Б-га. Но, произнося десятки благословений каждый день... Это становится обыденным, доводится до автоматизма... Рав Франк простую картофелину благословлял так, что мне хотелось встать по стойке "смирно", я чувствовал, что ангелы действительно спускаются в это мгновение в квартиру старого раввина, стобы ответить ему "Амен!" Я представил себе: 85 лет этот человек прожил среди людей в присутствии ангелов – он не мог позволить себе ни солгать, ни увильнуть, ни смалодушничать... Поэтому, наверное, не стал ни богатым, ни гордым, но строгим, скромным. "И добрым" – сказал мне мой внутренний голос. Или ангел шепнул?....

Мы подружились. То есть – трудно подобрать в человеческом лексиконе более подходящее определение тому, что между нами было. Мне даже было стыдно, что я получаю от "Г-на" деньги за визиты к раву Франку. Но старик успокоил меня:"Ты сумел сделать то, что многим другим до тебя не удавалось, а значит ты – специалист (на иврите – "оман", однокоренное с художником, артистом). Ты достоин награды, но не забывай, что настоящая награда ждет тебя в будущем мире."

Так прошел год. Мне было тогда 35, седины в бороде – на 45, четверо детей, но темперамент 25-ти летнего. Я был уверен, что рожден для великого. Я ушел в политику, потом – в журналистику, в бизнес. У стало не хватать времени на рава Франка.

Мне было стыдно. Я даже не ходил больше по его улице, боясь, сначала – встретиться с ним, а потом – увидеть траурное объявление с его именем, ведь он был больным стариком...

Но избежать этого было невозможно. Однажды, проходя по одному из переулков в центре города, я наткнулся взглядом на знакомую фамилию на объявлении в черной рамке. Остановился. Несколько минут не решался подойти ближе. Подошел. Рав Франк… Сердце забилось у самого горла, сдерживаемые слезы обожгли глаза. Я развернулся, и отменив прежние планы, пошел в направлении знакомого дома. Двери в квартиру были открыты. По квартире сновали соседи. На кухне, любимом месте бесед с равом Франком, сидели его сын и внуки, приехавшие из Бней-Брака. Я застыл в прихожей, не будучи уверен, уместен ли я здесь в этот час, но зная, что имею право. Он не был мне чужим, этот старик. Я вдруг вспомнил Мишну: "Если встретишь человека с лицом ангела – у него учись Торе". Он был мне учителем, одним из немногих, кого я всю жизнь буду считать учителем. "Шлойме!" – услышал я вдруг голос – "ты ведь Шлойме?" Это сын рава Франка обратился ко мне. Я лишь кивнул, дрожащими губами пожевывая собственные усы. "Папа знал, что ты придешь. Он говорил об этом. Он просил предать, что ты не должен корить себя за то, что ушел с этой работы. Он сказал, что ты можешь взять на память книгу, или стакан для киддуша, что-нибудь для выполнения мицвы, чтоб чаще его вспоминал…" Мы обнялись. Я ушел, унося с собой на память нечто, что мог унести только я. Лик Ангела.

журнал "Мы-Израиль", 3.02.2005

Hosting by