Мири Яникова

Перейти границу

1.

Я люблю свой город. Я переехала сюда совсем недавно, и мне нравится здесь абсолютно все: и широкие бульвары-парки, и лица прохожих, и белый камень домов. Так выглядели двадцать лет назад новые иерусалимские районы. А потом их стены потемнели от времени... Интересное выражение - "от времени". Что значит "время" в данном контексте? Ведь речь-то идет о прошлом, заполненном людскими эмоциями и обидами, и вообще Бог знает чем... И все это оседает на стенах, выдавая их возраст.

Но стены домов моего города пока еще белы, потому что ему всего несколько лет. Я не могу сказать, что мне так уж удобно отсюда добираться до работы. Правильнее было бы снять квартиру в Тель-Авиве. Мне самой трудно понять, что заставило меня поселиться именно здесь...

2.

Наверно, снега в ту зиму было не больше, чем обычно. Но мне она запомнилась очень снежной. Может быть, потому, что я тогда, по долгу службы, проводила много времени на улице. А может быть, снег той зимы запомнился мне потому, что я видела его в таком количестве в последний раз в жизни. Это была зима накануне моего отъезда в Израиль.

Дела шли плохо. Из конторы, где я занимала должность младшего инженера-программиста, меня выгнали, и все попытки устроиться в другое место были тщетными. Меня преследовал злой рок, который, впрочем, имел не мистическую, а вполне материальную природу. Примерно так же обстояли дела и у многих моих друзей, стремившихся уехать в Израиль. Выезд из страны был наглухо закрыт - в ОВИРе у меня даже не приняли документов.

Я работала воспитательницей в нелегальном садике, в который ходили дети "отказников" - тех, кто не мог получить разрешение на выезд. Контингент воспитанников у меня подобрался хоть куда. Во-первых, они были бесстрашными - когда в квартиру, которую снимал наш садик, явились сотрудники КГБ, дети вели себя безупречно, и никакого компромата властям получить не удалось. Во-вторых, они рисовали чудесные рисунки к еврейским праздникам со всеми необходимыми атрибутами, и вообще, стоило в их руки попасть белому листу бумаги, они заполняли его своей мечтой - израильскими самолетами с маген-давидами на крыльях и морскими пейзажами. В-третьих, они пели песни...

Вот пели они не всегда кстати. Конечно, трудно было требовать от детей в возрасте от четырех до шести лет адекватной оценки невеселой действительности, в которой они жили. Поэтому, когда однажды на прогулке они ощутили потребность выразить свое мироощущение посредством громкого пения, мне пришлось растерянно слушать, - нечем было обосновать им, почему они должны замолчать... Да и действительно, почему?

Запевал Рувик. Песня лилась во всю мощь детских легких, и на четвертой строчке ее подхватили остальные мои воспитанники:

"Мы выходим на рассвете,

из пустыни дует ветер,

поднимая тучи пыли до небес.

Позади страна родная,

впереди пески Синая,

на груди мой автомат наперевес..."

Представили? Двадцать лет назад, московский двор. На скамейке - я, рядом лазают по деревянным домикам шестеро детей с еврейской внешностью. И во весь голос распевают ТАКОЕ...

Чтобы долго не находиться на одном и том же месте под подозрительным взглядами гуляющих мамаш, я время от времени собирала детей и вела их в соседние дворы, где мы еще не успели примелькаться. Однажды оттуда увязались за нами местные пацанчики, нашедшие общий язык с моими подопечными. Я немного испугалась, когда увидела, что они играют вместе, но потом решила, что ничего страшного не происходит. Ну, расскажут здешние дети дома мамам, что играли с целой группой странных приятелей... Ну, даже сообразит кто-то, что мы - евреи, и не случайно так много еврейских детей собралось в одном месте. Ну и что? Из КГБ к нам уже приходили, терять нечего. Пусть играют, надоела конспирация.

И все же я насторожилась, услышав диалог Рувика с местным мальчиком Митей:

- Давайте играть в Чапаева, - предложил политкорректный житель оккупированного нами двора. - Я чур Чапай!

- А кто это? - спросил Рувик.

Митя удивленно уставился на него, я стала искать повод утащить отсюда побыстрее свою компанию... Но все само собой разрешилось. Диалог продолжился:

- Нет, давайте лучше в Маккавеев, - предложил Рувик. - Я буду Матитьягу Маккавей!

- Кто??? - удивился Митя.

Рувик вскинул воображаемое ружье и изобразил: "Паф! Паф!"

- А-а-а!! - радостно протянул Митя. - Давайте!

И началась игра! Маккавеи против чапаевцев! Обе стороны сразу же получили подкрепление. Мите на помощь пришли его друзья, наши все вшестером заняли оборону.

Это была замечательная прогулка. Ребята построили крепость и защищались от снежного "огня". "Чапаевцы", несмотря на численное преимущество, так и не прорвались на их редут. Я так увлеклась наблюдением за происходящим, что даже задержалась на прогулке на лишние четверть часа. В какой-то момент я потеряла из виду Рувика, но испугаться по-настоящему не успела, потому что он тут же появился из деревянного домика, глаза его радостно блестели.

Нарушать режим я все же не имела права, поэтому в конце концов пришлось вмешаться, собрать бойцов и отправляться домой. Развешивая под моим наблюдением шарфы и варежки по батареям, дети оживленно обсуждали подробности битвы. Мы с поварихой Чарной Насоновной с трудом угомонили их, накормили обедом и уложили отдыхать.

3.

Рувик заявился на кухню в середине тихого часа, как раз тогда, когда Чарна Насоновна давала мне очередной импровизированный урок кулинарии под девизом "как из одной купленной в синагоге кошерной курицы приготовить обед на три дня на всю семью". Она показывала, как осторожно снимать шкурку вместе с крылышками, шпиговать ее поджаренным на курином жире луком, перемешанным с мукой, а потом зашивать нитками. Это было так увлекательно, что я не сразу заметила ребенка, терпеливо стоящего за спиной.

- Мири, - обратился он ко мне. - Я сегодня разговаривал с Иегудой Маккавеем. Хочешь, расскажу?

- После тихого часа я тебя с удовольствием выслушаю, - ответила я, провожая его обратно в кровать.

Но когда дети проснулись, все закрутилось своим чередом, пришла Аня проводить урок рисования, за ней - Ира, готовившая с детьми спектакль к Хануке. А там и день закончился, и родители разобрали своих "маккавеев".

За Рувиком пришел Саша, его папа. Пока он одевал сына, я рассказала ему о сцене на прогулке.

- Ему скоро в школу. Не знаю, что делать, - пробурчал Саша.

- Если мы все вскоре не уедем, если не случится какое-то невероятное чудо, нам придется очень плохо, - поддержала я невеселый разговор.

- Я готов тайно переходить границу, - процедил Саша сквозь зубы. - Нам нечего терять.

И я поняла, что он не шутит. Ситуация была настолько безнадежной, что, если бы кто-то из нас всерьез затеял операцию по переходу границы, в этом не было бы ничего удивительного. Дети, ходившие в мой садик, не были приспособлены к жизни в этом мире. Их родители тоже здесь потеряли все. Наше положение было настолько отчаянным, что я предпочитала вообще о нем не думать. Мне нельзя было впадать в депрессию - я была воспитательницей садика для детей отказников.

- Я бы тоже решилась на переход границы, - сказала я.

Когда я вышла во двор, я увидела на крыше одного из деревянных домиков Митю. Заметив меня, мальчик спрыгнул на землю.

- Вот, возьмите, это ваши дети забыли, - сказал он мне и протянул какую-то открытку. Я машинально взяла находку и поблагодарила его.

- А вы не знаете, почему там не по-русски написано? - спросил Митя.

Я вгляделась в то, что он мне дал. Написано было действительно не по-русски, а на иврите. Значит, точно кто-то из наших потерял, наверно, из кармана шубки выпало.

- Потому что это из другой страны, - объяснила я мальчику.

- А-а-а, - протянул он и, потеряв интерес к разговору, убежал по своим делам.

4.

На следующий день я показала детям открытку и спросила, кому она принадлежит.

- Ой, это мое! - обрадовался Рувик. - А я думал, что потерял.

- Это вам из Израиля прислали? - спросила я, отдавая ему находку.

- Нет, это мне подарил Иегуда Маккавей! - гордо заявил ребенок.

Надо сказать, что Рувик в свои пять лет бегло читал на иврите и на русском и вообще уважал процесс чтения. Наверно, ничего страшного, что он проецирует на действительность события из книг, подумала я. Он же понимает, что это не на самом деле...

В этот день на улице мела метель, и я даже позвонила директору садика, чтобы проконсультироваться - стоит ли гулять в такую погоду. Полученная мною инструкция гласила - сократить время прогулки, но на улицу выйти обязательно. Так мы оказались в тот день единственными в заснеженном метельном дворе московской новостройки.

Я сидела и наблюдала за закутанными детьми, возившимися вокруг деревянных домиков, когда рядом со мной опустился на скамейку мужчина, будто вышедший из метели, одетый совсем не по погоде - на нем было легкое пальто, шарф был замотан наспех, и вообще создавалось впечатление, что он выскочил на улицу ненадолго.

Он сел и обратился ко мне:

- Шалом, Мири.

Я вздрогнула. Конечно же, прежде всего я подумала, что это очередной "куратор" из КГБ, которого поставили нас пасти. Откуда же еще совершенно незнакомый человек может знать мое имя?

- Не волнуйся, я не из этих, - продолжал он тем временем. Он говорил на иврите.

Я взглянула на него внимательнее. Вообще-то, он походил на одного из тех иностранцев, якобы из Америки или Европы (а на самом-то деле мы знали, что из Израиля, им просто не велели об этом говорить), которые иногда приезжали в Москву, чтобы поддержать отказников, прочитать лекцию, провести урок или просто передать вещевые посылки нуждающимся. Это были смелые люди, искренне нам сочувствовавшие и пытающиеся по мере сил помочь. Но обычно их приводил на встречи кто-то из московских активистов. А этот был один.

- Меня зовут Иегуда, - представился он тем временем. - Я Посланник.

Последнее слово он произнес по-особому, поэтому я и пишу его здесь с большой буквы. Но тогда я не обратила на это особого внимания. Вернее, я это заметила, но не стала уточнять, что он имеет в виду.

- Очень приятно... - пробормотала я. - Ты из Америки?

- Нет. Я из Израиля, - сказал он. - Точнее, из Иудеи.

Он явно нарушал все инструкции. И что значит - из Иудеи? Наверно, из какого-то израильского поселения в Иудее?

- Из какого ты поселения? - решила уточнить я в продолжение знакомства.

- Я из Модиина.

Мне это ни о чем не говорило. Впрочем, я и не знала названий всех израильских населенных пунктов.

- Как я тебе завидую, - сказала я. - Ты скоро вернешься домой. А я, видимо, смогу попасть туда, только если решусь на переход границы.

Надо сказать, что после вчерашнего разговора с Сашей я на самом деле постоянно крутила в мозгу мысль о переходе границы. Конечно, это была всего лишь игра с сознанием, я наблюдала ее со стороны и сама же себе комментировала: вот до чего дошла, бедняга, видимо, в самом деле, это предел... Я размышляла о переходе границы так, как некоторые думают о самоубийстве - как о запасном, последнем варианте. Где же я буду переходить границу? - думала я. Наверно, где-нибудь на Памире... Или, может быть, на Дальнем Востоке. Или в Карпатах...

- Ты на самом деле согласна перейти границу? - вдруг спросил он.

- Да, - сказала я. - Согласна.

Терять было нечего. Мы все и так уже перешли границы разумного.

- Я имею в виду, готова ли ты перейти ВСЕ границы, чтобы уехать отсюда, - сказал он.

И я вдруг поняла. Если я сейчас встану и сделаю шаг в том направлении, в котором он укажет... Граница разума тоже была преодолена.

- Ты можешь прийти сюда завтра? - спросила я. - Мы будем здесь все. Я, мой муж и дети из садика с родителями. И мы пойдем с тобой.

Тут метель усилилась, с погодой стало твориться что-то невообразимое. Я с трудом различала детей, играющих в нескольких шагах от нас. И в этот миг я ощутила, что граница пройдена. И он тоже это понял.

- Этим летом ты уедешь в Израиль, - вдруг сказал он.

Метель чуть притихла. Все в мире вернулось на свои места. За исключением того, что только что мною была преодолена граница веры. Я ЗНАЛА, что произнесенные им слова являются истиной.

Я встала и позвала детей, затем обратилась к Иегуде: - Пойдем, я покажу тебе садик. Тебя же прислал наш директор?

- Нет, не директор, - сказал он, и, помолчав добавил: - Я уже познакомился с одним из детей. Вчера, когда они играли в крепость.

- Это он тебе сказал, как меня зовут? - на всякий случай уточнила я.

- Ну да. Но я не стал вчера к тебе подходить, слишком много народу было во дворе, местные мамаши за вами шпионят, ты догадываешься, наверно.

- Нет, - растерянно сказала я. - А впрочем, пусть шпионят, нам нечего скрывать. А почему я тебя вчера не видела?

- Рувик меня видел, - несколько непоследовательно ответил он и улыбнулся, вставая. - Так ты поняла? Не волнуйся ни о чем. Готовься к отъезду. До свидания, - он улыбнулся на прощание и быстро пошел прочь. Отойдя всего на несколько шагов, он исчез в метели.

- До свидания, - растерянно пробормотала я вслед.

Я встала и позвала детей - пора было возвращаться. Уже в квартире, когда Чарна Насоновна усадила нас обедать, в моем мозгу вдруг что-то соединилось, и я попросила Рувика:

- Ты можешь еще раз показать мне открытку из Израиля?

- Которую мне Иегуда Маккавей дал? - уточнил он.

- Ну да, - ответила я. Голова у меня шла кругом.

Взяв открытку, я наконец рассмотрела ее внимательно - раньше я этого почему-то не сделала. На ней был изображен залитый солнцем город на холме, состоящий из сияющих белых домов.

- Иегуда сказал, что это его город. Значит, это Модиин. Все Маккавеи из Модиина, правда? - спросил Рувик.

- Вряд ли, - сказала я. - Ведь во времена Маккавеев не было таких городов. Смотри, здесь многоэтажные дома.

- Но Иегуда мне сказал, что это его город! - настаивал Рувик.

- А почему ты решил, что он - Маккавей? - осторожно спросила я мальчика, от всей души надеясь, что он скажет сейчас что-нибудь такое, что хоть как-то прояснит ситуацию. Но этого не произошло. Он ответил только:

- Конечно, Маккавей! Его же зовут Иегуда.

5.

После того дня я стала готовиться к отъезду. Летом, твердила я себе. Летом я уеду.

В июне я внезапно получила разрешение на выезд в Израиль. Конечно, это имело свое объяснение: в Москве в тот год должен был проходить международный фестиваль, и в связи с этим событием и было отпущено несколько семей столичных отказников.

Это было почти двадцать лет назад. Города, в котором я живу сейчас, тогда и в помине не было. Он возник совсем недавно, и до сих пор непрерывно строится.

Я люблю свой город. Он возник на месте древнего поселения, из которого вышли герои-Маккавеи, он носит его название, и на каком-то уровне он слился с этим поселением.

Иногда, гуляя в субботу с детьми по его улицам, я вглядываюсь в лица прохожих. Мне кажется, что, если бы я увидела человека, с которым двадцать лет назад разговарила на скамейке в заснеженном московском дворике, я немедленно узнала бы его. А где же еще его искать, если не здесь?

Мне могут возразить, что на открытке, подаренной им Рувику, не мог быть изображен город, которого в те времена еще не было. Да, конечно, там был изображен какой-то другой город. Собственно, это была не фотография, а картинка, а художник волен рисовать все, что захочет. И вообще, во всех этих событиях не было, если вдуматься, ничего, чему не нашлось бы простого объяснения.

Кроме одного. Я забыла об этом сказать. Когда Иегуда тогда исчез в метели на московском дворе, я успела различить то место, куда он уходил. Он ступил на прогретую солнцем землю иудейских холмов, сорвал с себя шарф и помахал мне на прощание сквозь скрывшие его снежные хлопья.

2003

Другие рассказы Мири Яниковой

Hosting by