Александр Свищёв

Вернуться в Газу или умереть

(Размышления о войне и мире)

«История учит нас, что она никогда никого ничему не учит». Совершенно не помню, кто это сказал первым. Бернард Шоу эту фразу всего лишь процитировал. А сказано это было лет за сто до него. А может быть и ещё раньше…

Мы не учимся у истории. Мы не хотим учиться на чужом опыте, и поэтому вынуждены учиться на своём собственном, оплачивая его кровью и жизнями своих граждан.

Все израильские политики заявляют, что стремятся к миру. Но каким же оригинальным путём они пытаются его достигнуть.

Ещё ни разу в истории мир не заключался, пока обе стороны обладали сильными и боеспособными армиями. Сначала они должны были хорошенько подраться, чтобы одна могла разбить другую. Либо обе армии должны быть настолько сильно обескровлены, чтобы лишиться возможности продолжать войну. В Первую Мировую войну посреднические мирные инициативы нейтральных держав продолжались все четыре года, но только когда обескровленная германская армия оказалась более неспособной продолжать военные действия, был заключён мир. То же самое происходило и в Тридцатилетнюю войну. А Столетняя война – это вообще почти непрерывная череда перемирий и переговоров, но пока обе армии оставались способны сражаться, военные действия вновь возобновлялись.

Мир, конечно, заключают с врагом. Но мир заключают с побеждённым врагом.

Чтобы заключить мир – нужно сначала выиграть войну. Ну, или хотя бы её проиграть.

Наибольшие шансы к заключению окончательного мира с палестинцами существовали именно тогда, когда Арафат сидел в Тунисе – без армии, народа, и почти уже без денег. Теперь, когда мы сами создали сильную и боеспособную палестинскую армию, мир стал невозможен до тех пор, пока мы не уничтожим эту армию или пока эта армия не уничтожит ЦАХАЛ (что вряд ли вероятно и в любом случае потребует больше времени).

Чтобы заключить мир – нужно сначала выиграть войну. Но мы не хотим выигрывать войну. Мы боимся выиграть войну. Мы даже боимся её вести, чтобы ненароком не выиграть.

Война началась осенью прошлого года. И как же мы действовали? Палестинские дети забрасывали наших солдат камнями. (Некоторые из этих детей делали это отнюдь не добровольно.). И за спинами этих детей были ясно видны взрослые усатые дяди с автоматами. И вместо того, чтобы целенаправленно отстреливать этих взрослых усатых дядь, мы часами просто старались не реагировать, а когда это становилось невозможно, то мы стреляли… в детей. И делали это совершенно сознательно, чтобы не сорвать мирные переговоры. Ведь Арафат скорее простил бы нам гибель тысячи детей (он совсем не против их смерти), чем сотни своих полицейских.

Прошлой осенью мы убили довольно много арабов, но мы убили совсем не тех, кого следует.

И весь мир осудил нас за чрезмерное и излишние применение силы. И нас правильно осудили. Каждая пуля, выпущенная не в палестинского солдата, является лишней и чрезмерной.

Так было в первые месяцы войны. Потом положение изменилось. Руководство армии заставило правительство воевать. Стрелять стали не в детей, а в террористов. И дети сразу исчезли с линии фронта. А вслед за тем и с экранов телевизоров. И реакция мировой общественности стала спокойней. Погибшие террористы не вызывают такого сочувствия, их гибель выглядит на телеэкранах менее эффектно, да и заснять её трудней. Но зато, почему-то, недовольны наши сторонники мира. Наверно погибающие арабские дети их больше устраивали.

Мы наконец-то решились вести войну. Но мы, по-прежнему, боимся её выиграть. Мы готовы убить несколько десятков террористов, но не хотим разбить палестинскую армию. И, поэтому, война только усиливается. Мы не движемся в направлении мира.

Мы не можем выиграть войну, оставаясь на месте. Мы только обороняемся. И только затягиваем войну. Надо наступать.

Наши политики не хотят выиграть войну. Они не учатся у истории и по-прежнему думают, что победа не приблизит мир, а отдалит его. Не желая воевать с палестинской армией, мы всё время обсуждаем планы борьбы с мирным (относительно мирным) арабским населением. А может быть отключить им воду? А может отключить электричество? Но тот, кто воюет с населением, а не с армией, называется военным преступником.

Мы не можем добиться мира, не разбив вражеской армии. Но мы не можем разбить палестинской армии, не вернувшись в Газу. Как мы можем сегодня надеяться на мир, когда стреляют в Иерусалиме, а не в Газе? Даже если бы сам Арафат и захотел мира, как бы он уговорил свой народ отказаться от части страны, которую этот народ считает своей, когда арабская, а не еврейская, армия осаждает вражескую столицу.

Война может закончиться либо тогда, когда израильские танки войдут в Газу, либо когда палестинские «полицейские» войдут в Северный Тель-Авив. Первое явно реальней и предпочтительней.

Сколько бы наши политики не уверяли нас, что стремятся к миру (и даже искренне верили в это сами), объективно именно они являются врагами мира. А «лагерь мира» правильнее было бы назвать «лагерем поджигателей войны».

Давайте положим конец войне, наконец-то её выиграв.

"Вести", 18.06.2001

Другие статьи о войне и мире

Hosting by