|
Арье Трайнин Не религиозный и не светский – так какой же?
В последнее время мы все чаще сталкиваемся с проблематичностью
деления израильтян на религиозных и светских. Я попытаюсь показать,
что такое деление, которое, возможно, и было оправдано в недавнем
прошлом, сегодня уже неспособно дать адекватное описание социума
евреев Израиля и социокультурные процессы, происходящие в нём в
наши дни.
Мой личный пример, возможно, поможет проиллюстрировать
сказанное. Я вырос в московской ассимилированной семье, приехал в
Израиль один в 20 лет – надо отметить, в результате совершенно
случайного стечения обстоятельств. Сионистские идеи – а на момент
репатриации я и с ними был почти не знаком – быстро пленили моё
сердце: вдруг оказалось, что у меня-таки есть Родина, что у нас,
евреев, есть своё государство, и что в этом государстве нам суждено
стать нормальным народом как все. Со временем, однако, я начал
приходить к пониманию того, что наш народ всё-таки особенный, не
как все, и что еврейский национализм не может быть обоснован
нееврейским путём, то бишь базироваться лишь на общей территории,
племенном родстве и языке. Это привело меня к серьёзному и
искреннему, далеко выходящему за рамки интелектуального хобби,
интересу к иудаизму, стремлению понять его наиболее глубокие и
сложные концепции. Моё сознание изменилось в корне, перестало быть
исключительно "западным". При всём при том, я не стал религиозным.
Конечно, я испытываю к соблюдающим заповеди евреям глубокое
уважение. Конечно, я не совершаю некоторых действий, которые
находятся в вопиющем противоречии с еврейством (например, в области
кашрута), и отмечаю, тем или иным образом, большинство еврейских
праздников. Да и суббота для меня – это не просто выходной день, но
день, когда я стремлюсь дать отдых не только телу, но и душе...
Вместе с тем, есть немало моментов, к которым я особого влечения не
испытываю – молитвы, например.
В прошлом я естественным образом определял себя как
"светский". Сегодня для меня такое определение проблематично.
Во-первых, семантика этого слова : если в европейских языках она в
общем-то нейтральна, то в иврите слово хилони (светский)
несёт ярко выраженный антагонистический оттенок, будучи производным
от слова холь (будничный, не имеющий отношения к святости, в
проивоположность кадош – святой). В словаре Эвен-Шошана
приводятся два значения слова хилони: одно современное – "не
святой, не имеющий отношения к религии, к святости веры и.т.п., ...
светские предметы в школе, светская музыка в противоположность
религиозной, светский образ жизни..." , и одно древнее – "чужак,
простолюдин" (именно в этом значении слово встречается в раввинских
источниках). Оба значения проблематичны для меня: между мною и
теми, для кого нет ничего святого, кто живёт исключительно
будничной жизнью, лежит пропасть; да и чужаком я как-то себя не
чувствую.
Вторая причина проблеметичности слова "светский" для меня – это моё
несогласие с восприятием иудаизма как религии, с самой концепцией
разделения жизни на «святое» и «будничное». Скорее я готов
согласиться с Моше Фейглиным, который писал: "Проблема заключается
в том, что понятие «религиозный», заимствованное евреями из иных
культур – в основном, из культуры христианской, совершенно не
подходит к еврейскому мировосприятию. Первым, кто применил это
понятие, в современном его смысле, к евреям, был злодей Аман. ...
Новое понятие было подхвачено христианством, которое окончательно
отделило «религию» от жизни, разделив «богово» и «кесарево», и в
этом западноевропейском смысле мы используем сегодня слово
«религия». Но еврейство – это не такая западная религия. Еврейство
– это тысячелетняя культура, это народ, это его земля, это его Тора
и традиции, это полноценная человеческая жизнь, неотъемлемую часть
которой составляет традиция выполнения заповедей." ("Кто ты"?,
6.11.03)
Также и промежуточное определение, "соблюдающий традиции", к моему
случаю не подходит. Не только в плане степени соблюдения заповедей,
но и из-за того, что национальное начало в моём сознании
превалирует над обрядами. Вера в Б-га, к которой я пришёл, носит
абстрактный характер, и несмотря на то, что я пытяюсь жить именно в
соответствии с моральными ориентирами, следующими из этой веры, это
не привело меня к традиционному, характерному преимущественно для
восточных общин, образу жизни. И уж совсем мне не подходят попытки
определить себя в рамках реформистского или консервативного
иудаизма. Эти течения, возникшие в галуте и ради приспособления к
галуту, в моих глазах не имеют никакого отношения к национальной
жизни еврейского народа в своей стране.
Итак, я не попадаю ни в одну из общепринятых социокультурных групп
современного еврейства. Единичен ли мой случай, обусловлен ли он
лишь особым сочетанием прожитых мною впечатлений, "там" и "здесь",
или же перед нами новая, безымянная пока социологическая тенденция?
Я полагаю, что мой случай не уникален. По крайней мере, надо
отметить, что та совершенно светская атмосфера, в которой я вырос,
характерна не только для России и стран Восточной Европы – мест, в
которых еврейство было в течение десятилетий отрезано от своего
наследия. Даже если взять молодого уроженца страны, получившего
светское образование, и у которого не было дедушки или дяди,
регулярно посещавшего по субботам ближайшую синагогу – в этом плане
его корни будут достаточно близки моим. И если такой израильтянин
начинает глубоко интересоваться иудаизмом, привносить оттуда
элементы в своё мировоззрение, в свою повседневную жизнь, без того
чтобы взвалить на себя бремя заповедей, я полагаю, что и ему будет
тяжело найти для себя место на привычной нам шкале "светский" –
"соблюдающий традиции" – "религиозный".
Несмотря на свои абсолютно светские корни, а возможно что и именно
поэтому, я считаю нужным затронуть и деликатную тему отхода от
религиозного образа жизни, то, что на иврите именуется хазара
бе-шеэла (букв. "возвращение к вопросу", в противоположность
хазара бе-тшува – принятие религиозного образа жизни, букв.
"возвращение к ответу") или йециа ле-шеэла (букв. "выход к
вопросу"). И здесь имеют место сходные процессы, являющиеся как бы
зеркальным отражением случая, подобного моему. Я и здесь
вглядываюсь в смысл слов и думаю: в самом ли деле речь идёт о
"вопросе?" И в самом ли деле все те, кто оставили религиозный
уклад, соглашаются с подобным определением сделанного ими перехода
? Оказывается, что не все. Так, например, размышляет об этом актёр
Одед Менстер: "Я тот же самый человек, лишь в несколько ином
облачении. Я не «вернулся к вопросу», не ушёл, я нашёл ответы. Я
еврей, верующий в Б-га, глубоко верующий." (из интервью газете
"Макор Ришон", 10.12.04).
Менстер, выходец из национально-религиозной семьи, не одинок. На
основании моего личного знакомства с довольно многими "вернувшимися
к вопросу", моих частных бесед с ними, вырисовывается картина,
намного более сложная чем всем привычная дихотомия – "религиозный"
\ "светский", "вопрос" \ "ответ". Не все, конечно, высказываются
так лаконично, и не все вообще стремятся говорить на эту тему. Но и
из того, что я слышал, вырисовывается определённая закономерность,
противоречащая общепринятой семантике. "Я расширил свой мир",
говорит один. "Я не оставил\а иудаизм, я всегда был\а внутри",
вторят ему другие. Многие, возможно даже большинство,
отмежёвываются от слова "вопрос", отмечают свою связь со Вс-вышним,
которая не оборвалась, и не кричат на каждом шагу о своей якобы
"светскости". Есть, понятно, и такие, которые теперь не надевают
кипу даже на семейных торжествах, но речь сейчас не о них. Отход
этих людей от религиозного образа жизни нельзя объяснить одними
лишь ленью и недостаточной б-гобоязненностью. Если человек
оставляет мир заповедей для того чтобы расширить свой мир, то это
означает, что его прошлый мир был слишком узок для него. И если он
уходит ради поиска ответов, то это означает, что в своей
естественной среде он их не нашёл. Осмелюсь пойти ещё дальше и
задать следующий крамольный вопрос: если новое облачение Одеда
Менстера (и, наверное, многих других) лишь несколько иное, по
сравнению со старым, то, может быть, религиозный образ жизни, в его
нынешнем виде, является не более чем просто нарядом, в который
облачается внутренняя сущность иудаизма – нарядом, который хоть ему
и под стать, но в принципе есть ещё и другие наряды, которые тоже
могут подойти – но не является интегральной частью этой самой
сущности?
Уже в течение многих десятилетий в наших палестинах принято
классифицировать евреев по степени их религиозности, и эта
классификация является единственным мерилом близости еврея к
иудаизму. У нас есть евреи светские (хилоним), соблюдающие
традиции (масоратиим), религиозные (датиим) и
ультрарелигиозные (харедим); нередко удовлетворяются лишь
делением на светских и религиозных. Является ли такая одномерная
классификация адекватным отражением действительности? Действительно
ли весь комплекс отношений еврея со своим наследием, или, если
угодно, со своим С-здателем, исчерпывается лишь соблюдением (или
несоблюдением) заповедей? Согласно данной классификации, тот, кто
обладает сильным еврейским самосознанием, но у кого соблюдение
заповедей не является сильной стороной, найдёт себя в одной
компании с "просто" светскими, которые далеки от иудаизма. Точно
так же религиозный, который перестал верить в Б-га, но держит сей
факт в тайне, поскольку боится, что семья и община отвергнут его,
окажется на этой шкале рядом с действительно б-гобоязненными
евреями из его же общины. А вот ещё один парадокс. Возьмём двух
обычных наших сограждан: один – "вязанокипный", второй – умеренно
светский. Оба люди высокоморальные, еврейские ценности не чужды и
светскому. Оба во многом близки друг другу; разная степень
соблюдения заповедей – это единственная существенная разница между
ними. И возьмём теперь одного бывшего министра, чья карьера
оборвалась в один прекрасный день по причине сексуального
домогательства – этот ставленник народа определял себя как "еврей,
соблюдающий традиции". Ясно, что в плане моральных устоев – так,
как иудаизм их понимает – между этим бывшим министром и двумя
нашими согражданами пролегает пропасть. Но когда мы расположим всех
троих на шкале религиозности, то бывший министр окажется посредине,
иными словами, дистанция между рассматриваемыми нами светским и
религиозным на этой шкале будет больше, чем между каждым из них и
бывшим министром. Абсурд!
Для разрешения парадоксов, подобных этому, необходимо ввести
дополнительное измерение: степень веры, или степень морали. Теперь
вместо линии у нас есть плоскость, где по одной оси откладывается
степень религиозности, а по другой – степень веры, и каждый еврей –
это точка на этой плоскости. У этой двумерной модели тоже есть свои
изъяны. Так, например, высокая мораль не обязана быть следствием
глубокой веры; высокой, с еврейской точки зрения, моралью может
обладать и атеист. Но прогресс по сравнению с одномерной
светско-религиозной шкалой несомненен. Во всяком случае,
приведённый выше парадокс эта модель разрешает: расстояние на
плоскости между двумя нашими высокоморальными согражданами,
светским и религиозным, будет меньше, чем между каждым из них и
попавшимся на очередном амурном похождении "традиционным" бывшим
министром, что и требовалось. Ведь последнего, в свете его деяний,
никак не назовёшь истинно верующим, пусть даже он соблюдает кашрут
и регулярно молится в синагоге.
Итак, мы видим, что деление на светских, традиционных и религиозных
является социокультурным и не отражает должным образом внутреннюю
сущность человека. Но недостаток подхода, концентрирующегося лишь
на степени религиозности и не принимающего в расчёт веру и
моральные устои, не является исключительно уделом социологии, а
имеет последствия и в самом обществе. Так, молодому человеку,
вышедшему из религиозной среды и начинающему познавать "большой
мир", бывает трудно справиться с противоречием, которое он видит в
действительности между религиозностью и моралью. Ему трудно
переварить тот факт, что вокруг него немало светских с высоким
моральными устоями, и в то же время немало религиозных, запятнавших
себя неблаговидными поступками. Отсюда до хазара бе-шеэла
уже рукой подать. Зеркальное отражение этому наличествует и в
светской части общества : молодой человек, которому ранее не
довелось непосредственно соприкоснуться с иудаизмом и который
начинает интересоваться им – среди прочего, и по причине своего
внутреннего стремления к более чистой жизни, иногда, сталкиваясь с
отрицательными примерами религиозных и традиционных, одумывается и
остаётся, по большому счёту, тем, кем и был.
Неверно рассматривать две группы – религиозную и светскую – как
закрытую систему сообщающихся сосудов, в которой люди переходят из
одной группы в другую, да и только. Возвращение еврейской нации к
своему естественному состоянию – независимой национальной жизни в
своей стране – мало-помалу делает своё дело, преображает как
индивидуумов в отдельности, так и весь народ в целом. Так, мы
наблюдаем как всё возрастающий интерес к иудаизму среди широких
слоёв светского населения, так и медленно, но верно идущую
"израилизацию" в среде харедим. Коль скоро наберётся
достаточное количество людей, для которых одномерная классификация
по степени религиозности уже не достаточна для собственной
социокультурной самоидентификации, настанет необходимость разорвать
эту одномерность, вырваться в дополнительные измерения, на примере
предложенной выше двумерной модели. Мне кажется, что
противопоставление светских и религиозных в израильском обществе
устарело и ожидается появление новых форм еврейского бытия.
"Вести", 28.04.2005
Другие статьи о взаимоотношениях светских и религиозных евреев
|
| |
Статьи
Фотографии
Ссылки
Наши авторы
Музы не молчат
Библиотека
Архив
Наши линки
Для печати
Наш e-mail
|
|