Наум Вайман

Гибель богов

- Хотели стать народом, как все,
а стали народом: ни то - ни сё.
(из разговора)

В субботу 3 июня, уж не знаю в честь чего, но YES неожиданно показал два фильма подряд о падении Третьего Рейха, а вернее: о Гитлере накануне краха. Первый фильм русский, «Молох» Александра Сокурова, фильм семилетней давности, а второй . немецкий, Der Untergang, название переведено на иврит, как "Падение", в русском прокате: «Бункер» (2004-ый год, режиссер Оливер Хиршбигель). Мне кажется, что фильму больше подходят более «поэтические» версии перевода: «Закат», или хотя бы «Гибель». Лучше всего - «Гибель». Это совпадает и с «Гибелью богов» . любимой темы германской мифологии и лично Вагнера с Гитлером.

Сокуров - выдающийся русский режиссер, пытающийся в своем творчестве нащупать грани и границы русской национальной идентичности. В ранних фильмах он ищет её суть в поэтике пейзажей, в особенностях «душевного настроя» русского человека, обращаясь при этом к Платонову, или подражая угрюмой, медлительной поэтичности Тарковского. Но затем он переходит к масштабным историческим полотнам: фильмы «Молох» (о Гитлере), «Телец» (о Ленине), «Русский ковчег», пытаясь в исторических судьбах России (увы, не избежав при этом претенциозной многозначительности) обнаружить пресловутую «тайну русской души». «Молох» я видел еще на Иерусалимском кинофестивале, а затем несколько раз по телевизору, включая приобретенную видеокопию, и каждый раз, несмотря на неизменное любопытство к фильму, он вновь и вновь отталкивал меня своей «концепцией»: нарисованная историческая картина была гротескным, фантасмагорическим кукольным представлением, и Гитлер был в этом спектакле этаким Пьеро, потерявшим Мальвину: то впадающим в прострацию, то истерически возбужденным, захлебывающимся идиотическим бредом. Меня отталкивала близость к стандартной «советской» трактовке Гитлера, как идиота и психа. Мне всегда казалось, что Гитлер, не как личность, а как некий медиум эпохи, был гораздо более сложным и интересным явлением, чем его обычно пытаются представить.

Нарисованная Сокуровым картина «высшего общества» Третьего Рейха, провонявшая продуктами разложения тоталитарного режима: лживостью, рабством, страхом и дисциплиной, основанной на страхе, претендовала на некое социологическое обобщение, изобличающее тоталитарный режим вообще, как советский, так и нацистский, и это обобщение я тоже не считал оправданным: каждый зверь ужасен по-своему. Однако в контрасте с фильмом Хиршбигеля фильм Сокурова неожиданно заиграл дополнительными красками: вдруг проявились две принципиально разные национальные исторические поэтики: русская, видящая мир, как абсурдистский театр кукол, и немецкая, видящая его, как трагедию героев.

Русский фильм рассматривает последний отпуск Гитлера в «Орлином гнезде», на фоне альпийских вершин, в окружении «ближнего круга»: Ева Браун, семья Геббельса, Борман, секретарши и офицеры охраны, когда до капитуляции еще несколько месяцев, но конец, что называется «не за горами». Мифологически прекрасный пейзаж вместе с кинохрониками конца войны подчеркивают нелепую и подлую праздность отдыхающих: постоянные гимнастические упражнения Евы Браун, собирание грибов среди голых скал, интеллектуальные разговоры мужчин и интимные женские сплетни, еда и сон на природе, и даже, как апофеоз гротеска, отправление естественных надобностей великими вождями. И за всеми этими «жизненными» деталями наблюдает через телескопические прицелы снайперских винтовок вышколенная охрана.

Для художника поиск идентичности (а это, пожалуй, главная проблема современного человека) - это попытка создать автопортрет, разглядывая себя в зеркале. Но в своем первом «историческом» фильме Сокуров разглядывает чужой портрет, в поиске, так сказать, фамильных черт. И не случайно - портрет Гитлера. Германия и Россия не только империи-соседки и соперницы. Русские цари и царицы были немецкой крови, немцы - русским служилым классом, русская мысль отталкивалась от немецких идей, влияние Германии на Россию колоссально, это две очень близкие культуры, почти сестры. Но в глубокой иронии Сокурова по отношению к нарисованной им обстановке и к самому Гитлеру (актер Леонид Мозговой), ощущается некое чувство превосходства. Казалось бы, победитель (а русские победили немцев) имеет на это право, но для диалога культур, который отнюдь не закончен, это не лучший прием, и в иронии Сокурова мне чудится какая-то неуверенность. Выбирая в качестве тем для последних фильмов биографии великих вождей, Сокуров выдаёт некую инфантильную составляющую русских культурных поисков (поисков идентификации): болезненное отношение к потере авторитетов. Русское историческое сознание традиционно сосредоточено на Отце-руководителе, спасителе и вершителе исторических судеб. Один царь татарское иго сбросил, другой - земли собрал, третий - окно прорубил в Европу, ну и т.д. А если - ни бога, ни царя, ни вождя? Одна ирония остается…

Немецкий фильм рисует последние дни Гитлера в бункере, в подземном железобетонном лабиринте, над которым погибает Берлин, штурмуемый советскими войсками. Здесь всё абсолютно серьезно (как и вообще у немцев, у которых патологически отсутствует чувство юмора), это не конец жуткого сновидения, а реальный и трагический крах Империи, крах мечты, гибель богов.

Фильм производит сильнейшее впечатление и вызывает чувство восхищения Германией: ты видишь, как все вокруг гибнет, вождь потерял связь с действительностью, но машина, военная и государственная, продолжает упорно, самоотверженно, самоубийственно работать. Люди действительно сража ются"до последнего". В фильме нет никакого "раскаяния", пусть запоздалого, нет никакой "переоценки". Это как бы "потом", а сейчас, как говорил Дон Кихот, не наше дело считать (врагов), наше дело сражаться. Актеры заставляют поверить в поразительную твердость германской расы. Конечно, эту твердость можно назвать твердолобостью, фанатизмом и звериной жестокостью, но это почему-то не умаляет впечатления. (Кстати, нет никакого - кроме двух прочитанных строк в эпилоге фильма - упоминания о геноциде евреев: идет мировая война, по масштабам и по значению, гибнут не только десятки миллионов людей, но и мифы и цивилизации, и еврейский геноцид представляется авторами лишь техническим эпизодом в этой битве титанов.) Гитлер, не смотря на припадки гнева и общую подавленность, выглядит очень человечным, то есть психологически достоверным (актер Бруно Ганз), его поведение, особенно в контексте обстоятельств, можно сказать, достойно. Особенно впечатляет эпизод самоубийства Геббельсов, как Ма рта Геббельс долго, последовательно и с поразительной твердостью убивает всех своих детей (семь, кажется). Прям греческая трагедия. Любовь Германии к античной Греции (начиная с Гете) находит свое воплощение и в образе прекрасной и наивно преданной секретарши Гитлера, похожей скорее на гречанку, чем на немку.

Кажется, что единственная основа всей жизни в этом фильме, единственная причина тому, что и на краю неизбежной гибели люди продолжают сражаться - это преданность, верность присяге. Это высший закон. В этом мире нет «еврейских» рассуждений «стоит - не стоит», «выгодно - не выгодно», в нём царит некий высший принцип, и его суть - верность. Так рождается трагедия и её главное действующее лицо - героизм.

Что же такое «героизм»? Дело не в личном мужестве и самопожертвовании (и уж, конечно, не в пресловутой «любви к смерти», на которую любят ссылаться недоброжелатели Германии и героизма вообще). Дело в том, что личное мужество и самопожертвование - функции веры и преданности. Фильм показывает нам какую-то другую логику, кроме логики «выгоды», и эта логика преданности возводится на уровень «логики истории». Но что есть история? Борьба за выживание? (Немецкий биограф Гитлера Иоахим К. Фест называет поведение Гитлера «неспособностью к выживанию».) Для «русского» (фильм Сокурова) история - кукольный театр, который разыгрывает совершенно абсурдную пьесу. (Следует, правда, добавить, что в отношении к собственной национальной истории русские неожиданно теряют свою замечательную иронию.) Для немца (и это основа немецкой культуры всего 19 века, которая, от Гете до Ницше, жила древней Грецией) - история это сюжет великой трагедии. В фильме есть эпизод, когда Гитлер советуется со Шпеером: бежать или покончить с собой? Шпеер изрекает: «Когда занавес падает, актер должен оставаться на сцене». А историческая сцена, как писал поэт Пастернак, который в молодости изучал в Германии философию,

… это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
(«О, знал бы я, что так бывает…»)

История, как трагический сюжет, для Ницше это представление было антихристианской контрреволюцией, попыткой вернуть Европу к античным основам её культуры.

Мир трагедии это мир, в котором «выгода» не играет никакой роли, она теряет свое значение (неоспоримое в повседневной жизни), и «на сцену» выходят верность и преданность чему-то высшему, чем жизнь, пусть даже «высокой страсти». Главное: верность вопреки судьбе. Жизнь - это судьба, быть выше жизни - это превозмочь судьбу, бросить ей вызов, выйти на бой с ней, проиграть жизнь, но выиграть бессмертие.

Это исток античной, а через неё и всей европейской культуры, культуры, в основе которой безошибочный критерий «эстетического». И не в абстрактной «красоте» дело, а в соответствии «трагическому сюжету», в этом соответствии и есть красота.

И поэтому образ Сталина померкнет (он и сейчас мало кого волнует вне России), а образ Гитлера будет обрастать мифами. Уже сейчас о Гитлере и его окружении пишется книг и ставится фильмов несравненно больше, чем о Сталине, и этот поток интереса к его фигуре будет только нарастать. (Даже в Израиле прошла недавно выставка копий картин Гитлера, показывают фильмы о нем. И это при том, что музыка Вагнера по-прежнему «под запретом»…)

Для авторов фильма «эстетика трагического» остается основой немецкой культурной, а значит и национальной, идентичности. Это единственный фильм за последние десятилетия, с тех пор как умерло советское кино, которое еще было способно на подобные подвиги, осмелившийся говорить (пусть и несколько замаскировано), о героизме немецкого народа, хотя бы воинском героизме, и поднять важнейшую тему героизма вообще. И это совершенно поразительно для постмодернистского фона современной Европы: говорить о героизме на этом фоне - все равно, что пукнуть в приличном обществе.

Рассмотрение взглядов на историю в разных культурах невольно приводит к сакраментальному вопросу: а что же говорит нам «еврейская мудрость»? Особенно в связи с рассмотренным историческим катаклизмом, далеко не второстепенным в еврейской истории.

Все, конечно, зависит от того, какого еврея спросишь… В недавней телепередаче Дана Маргалита «Совет мудрецов» столпы израильской демократии Томи Лапид, бывший министр юстиции, и Амнон Данкнер, нынешний редактор крупнейшей израильской газеты «Маарив», объясняли, почему и в случае разрешения Игалю Амиру иметь детей и в случае разрешения осужденным организаторам 7-ого канала возобновить его передачи, нужно проигнорировать «букву закона» и поступать по «обстановке» (во время великой пролетарской революции в России говорили: «как подсказывает революционная совесть», теперь в России говорят: «по понятиям»). Но у всех, как известно, свои «понятия», и такой подход говорит об одном: для еврея-безбожника (как и для русского) закон не писан. О таких говорят: «эйн ло элоким» /он и Бога не боится/. Однако и у таких евреев есть свой божок, и у них есть своя «мудрость», то, что на иврите называют «кедаиют», выгода.

И, конечно, евреи, особенно современные-либеральные, очень не любят слово «героизм». Они будут утверждать, что жизнь . высшая ценность, мол, такова основа еврейской культуры, забывая при этом, что эта «основа» получила свою законную силу в иудейской религиозной системе, и вне этой системы она становится принципом, вырванным из контекста, превращается в лозунг «приспособляйтесь». Достижение целей требует расчетливости в пути, но расчетливость без цели . всё та же сиюминутная выгода. И с этим мерилом такие люди осмеливаются подходить к истории, их «историческая мудрость» ложится в основу государственной жизни, оправдывая продажность чиновников и беспринципность политиков.

Хорошо, допустим, «мы не играем» в великие цели, для нас главное - выживание. Но кто сказал, что выживание достигается приспособленчеством, а не стремлением к великим целям? Почти две тысячи лет назад иудейский народ был разгромлен Римом и навеки порабощен, но выжил и восстал из пепла. За счет чего? За счет приспособленчества? А может, - за счет своей фанатичной, безумной веры в возвращение, за счет преданности и верности Богу, вере отцов?

И именно Катастрофа «учит»: приспособленчество абсолютно гибельно. Не немцы виноваты в геноциде евреев, а сами евреи. Не в том, конечно, смысле, который имел в виду израильский писатель А.Б. Иошуа, когда сказал, объясняя самоубийственную отвагу воинов джихада, что евреи до такой степени «злят» окружающие народы, что те готовы их уничтожить, а в том смысле, что европейское еврейство приняло стратегию ассимиляции, по сути - самоотрицания (сионизм поддержала ничтожная часть народа, «Где ты, народ иудейский?!» . восклицание отчаявшегося сиониста накануне Катастрофы), стратегию, лишившую народ всех моральных и организационных инструментов к сопротивлению, разоружившую его накануне решающей схватки.

Конечно, «мудрые евреи» скажут: посмотри, к чему привел Германию её «героизм», а наше «непротивление» привело в конечном итоге к созданию государство Израиль. Мне хочется им ответить, что это логика Карделя, написавшего книгу «Адольф Гитлер . основатель Израиля».

История великих народов, если в них еще тлеет искра веры и верности своим культурным основам, не заканчивается даже с грандиозными военными поражениями. Полторы тысячи лет назад Рим потерпел окончательное поражение в своем многовековом противостоянии с германскими племенами и Европа стала германской. Означает ли крах Третьего Рейха конец германской Европы? Вообще конец Европы? Авторы фильма «Бункер» (или «Гибель») явно «выражают надежду», надежду на «национальное возрождение». Но что такое «национальное возрождение»? Вопрос не праздный и для евреев.

Нация - это культура. Культура это рисунок жизни нации, её ткань (миркам хаим). Без культуры нация - сброд с этническими признаками (скажем, с кривыми носами). Бывает, что нация складывается из нескольких этнических групп, но их совместное существование возможно только в рамках единой культуры: единого языка, общего кодекса поведения и единства перед лицом истории.

Так какую же культуру мы хотим возродить? На каких культурных ценностях строить новое общество? В Израиле говорят о «войне культур». Такая же война идет по всему миру: и немцы, и евреи, и русские стоят сегодня на культурном распутье. Чей Бог победит в этой войне, чья, какая культура? А чья культура победила в той великой войне? Неужели все проиграли?

В общем-то, в истории Европы последних двух столетий боролись две основные тенденции: националистическая и универсалистская. Обе идеи были доведены до крайности, одна - в виде нацизма, другая - в виде коммунизма, и в этих своих крайних проявлениях потерпели крах. Западная Европа больше пострадала от нацизма, так что не удивительно, что после войны в ней возобладали тенденции универсализма и прав человека, а также прав меньшинств. Но между национальной культурой и меньшинствами, культурно ей чуждыми и не желающими принимать «коренную» национальную культуру за основу своего существования, не желающими ассимилироваться, существует глубокий конфликт.

«Универсалисты» всех мастей стремятся нивелировать национальную культуру, подорвать ее исторические, религиозные основы, предлагая взамен культуру всеобщего релятивизма. Но новые расово-этнические группы в Европе, в основном исламские, вовсе не желают нивелировать свои культурные основы, с другой стороны растет сопротивление подрыву национальной культуры со стороны «коренных» национальных общностей (наций, создавших свои национальные государства).

«Универсалисты», для создания общих платформ для новой, чаемой ими общности, прибегают к старым и испытанным лозунгам «единства всех угнетенных» (пролетарии всех стран…), сопротивление государственных наций подрыву национальной культуры тоже принимает старые формы ксенофобии и антисемитизма (тем более что евреи и теперь в первых рядах борьбы против национальной идентичности), в результате происходит и политическая поляризация, расползание по старым политическим окопам между «левыми» и «правыми», конфликт обостряется и начинает напоминать ситуацию в Европе накануне гражданских и мировых войн.

Фильм «Падение» полон германского пафоса мужества и безнадежной борьбы, пафоса национальной гордости и национального возрождения. Позиционировав себя подобным образом, авторы фильма вольно или невольно оказываются в плену тех ценностей, которые отстаивали обреченные обитатели бункера. И не случайно в финале фильма Гитлер диктует «греческой красавице» свое «Завещание», в котором признает победу «мирового еврейства». Это не очередной жест «бесноватости», это напоминание о том, что цели остались неизменны. «Пройдут века, и из руин наших городов и памятников искусства будет вновь и вновь возрождаться ненависть к народу, несущему в конечном счете ответственность за это, к тому, кому мы обязаны всем, к международному еврейству и его пособникам». («Завещание» Гитлера, цитируется по тексту трехтомной биографии Гитлера Иоахима Феста, Пермь, Культурный центр «Алетейя», 1993 г., т.3, стр. 381) Стоит осознать это, как и тот факт, что и сегодня «возрожденная» Европа остается глубоко враждебной Израилю. Наступающий Израиль ненавидим за «угнетение слабых», а отступающий - презираем за приспособленчество. Но почему-то в первых рядах этой ненависти - «левые интеллектуалы»! Странно? Отнюдь. Дадим слово Гитлеру: в «Завещании» и «последних беседах» (собеседники Гитлера в эти дни единодушно отмечают у него «характерную ясность» и «прежнюю силу мысли») он кается в недостатке левого радикализма, в буржуазной половинчатости и сентиментальности, в моральной скованности, жалеет «что не обошелся более жестоко с немецкими консерваторами, что в Испании поддержал не коммунистов, а Франко, аристократию и церковь, а во Франции не использовал возможности освобождения рабочего класса из рук «ископаемой буржуазии». Повсюду, - говорил он,- следовало бы разжечь пламя восстания колониальных народов, провозгласить пробуждение угнетаемых и эксплуатируемых наций, подтолкнуть к бунту египтян, иракцев, весь Ближний Восток... Был шанс проведения большой политики по отношению к исламу. Он упущен…» (цитата по книге Феста, т.3, стр. 378).

«Новые левые», как правило, считают себя «людьми культуры». Но какой культуры, позвольте спросить? Какую культуру они собираются возродить или построить? Неужели они думают, что новые варвары, за приход которых они самоотверженно бьются, станут поклоняться не Магомету, а Шекспиру и Моцарту? Или они надеются на культурный синтез? Я не представляю себе синтеза между Кантом и Магометом. Это как в старом советском анекдоте: если скрестить ужа и ежа, то получим колючую проволоку… Фактически, левые действуют разрушительно по отношению к сложившейся национальной культуре. В случае их победы европейской христианской культуре придет конец, как пришел в свое время конец античной культуре. Так что все эти ревнители «прав», отвергающие национальное государство и выступающее за «государство для всех», ничтоже сумняшеся, роют могилу культуре, в которой произросли. Ради чего? А вот ради «справедливости». Как сказал один мой «левый» знакомый: «главное, чтобы у меня совесть была спокойна»? Я спросил его, готов ли он ради своей спокойной совести пожертвовать собственной культурой (включающей в себя и борьбу за права меньшинств), пожертвовать, наконец, собственным народом? Если народ «нечестив», сказал он, туда ему и дорога. Что ж, так говорили большевики, так говорил и Гитлер: если немцы не победят, они не достойны победы. Здесь происходит идентификация не по принадлежности к той или иной культуре, а по принадлежности к лагерю «справедливых», а еще лучше «праведных» - платформа абсолютно универсальная и почти религиозная. (Для многих - один из способов обхитрить собственную совесть, когда вместо конкретной помощи конкретным людям ведется апокалипсическая борьба с мировым злом, которым по очереди назначается то капитализм, то сионизм, то империализм, а очередным спасителем-мессией - то «пролетариат», то «пробуждающийся Восток».)

Да и Гитлер был не меньшим «универсалистом», чем европейские «левые», он тоже стремился построить всемирную общность, только не классовую, а расово жизнеспособную, и немецкий народ был лишь орудием его планов, спасителем «загнивающего» человечества. Когда немецкий народ не справился с возложенной на него ролью, Гитлер без сожаления вынес ему смертный приговор.

Вот что он говорил Шпееру накануне гибели, объясняя свой приказ разрушить немецкую промышленность: «Не следует обращать внимание на те основы, которые нужны народу для его примитивнейшей дальнейшей жизни. Напротив, лучше самим разрушить эти вещи. Ибо этот народ показал себя слабым, и будущее теперь принадлежит более сильному восточному соседу. Если что и останется после борьбы, так это все равно лишь неполноценные люди, ибо все достойные погибли» (цитата по книге Феста, т.3, стр. 361).

Объявляя национализм главным «врагом мира и демократии», представляя его, как путь к нацизму, или к религиозному фундаментализму, или, по крайней мере, в лабиринты узкого партикуляризма, левые вольно или невольно оказываются в лагере врагов собственного народа, стремясь его ослабить и морально разоружить. Но национальная идентичность единственно естественная и здоровая основа личности, национальная культура вовсе не исключает универсализма, наоборот, он входит в качестве важной составляющей в любую развитую национальную культуру. В известной «пушкинской речи» (на открытии памятника Пушкину в Москве в 1880 г.) Достоевский охарактеризовал русскую культуру, как культуру «всемирной отзывчивости», известный «славянофил» (то бишь «националист») К.С. Аксаков писал: «Русский народ не есть народ - это человечество». А разве немецкая классическая философия не является универсальной? Вагнер говорит в своих воспоминаниях о парижских годах в начале 1840-х: «Уже тогда меня радовало то, что в немецком духе я видел задатки, ведущие через тесные границы национальности к постижению чисто человеческого…»

Какую же альтернативу национальной идентичности предлагают «левые»? Все тот же ассимилянтский проект, который московский философ И.Н. Фридман называет « «неизбранностью», доведенной до логического предела». «У еврея-ассимилянта, - пишет он, - своя зависть-ненависть – к принадлежности как таковой. Он чувствует, что любая принадлежность-идентичность есть «свидетельство», выключающее его из игры. И если антисемит готов ограничиться уничтожением еврея, то еврею-ассимилянту нужно для полного счастья уничтожить идею идентификационного свидетельства как такового, то есть, по существу, ту основу, на которой стоит человечество».

P.S. Многие, надо полагать, будут возмущены фразой: «Не немцы виноваты в геноциде евреев, а сами евреи». Я это понимаю и считаю своим долго сделать пояснения. Нет, я не стану прятаться за «издержки полемического задора» и вообще оправдываться. Я действительно так чувствую: в моей душе нет ненависти к немцам (была когда-то, но исчезла, с тех пор, как я вижу поведение евреев в собственном государстве), а вот к некоторым евреям - сколько угодно. Приведу аналогию, быть может, более понятную: кого я должен обвинять в разгуле террора, в безнаказанных ракетных обстрелах с юга и с севера? Когда каждому ясно, что и террор и обстрелы можно прекратить буквально мгновенно, и все знают как. Но «умные» евреи говорят: «наша сила не безгранична» /микбалот коах/. То есть, если мы будем себя «плохо вести», нам «перекроют краны». То есть нам такое поведение не выгодно. Это означает, что нам выгодней терпеть «некоторые» жертвы среди мирного населения, потому что иначе нам «перекроют краны» и упадет уровень жизни. Все та же простая логика: ради сиюминутной выгоды мы отдаем наших братьев на съедение террористам. Мы также готовы выселять наших братьев из их домов в секторе Газа и других местах, потому что «дороже выйдет» их защищать. Разве не так же вели себя евреи в Европе накануне Катастрофы, полностью игнорируя ненависть окружающих народов и отдавая им на растерзание своих братье в надежде, что до них-то дело не дойдет и последний погром будет действительно последним?

В недавнем (8 июня) интервью Лондону и Киршенбауму по десятому каналу Амос Оз сказал, что он с радостью отмечает, что оба народа (израильский и палестинский) устали от борьбы. Интересно, откуда он это взял? Не иначе как узрел в поэтическом прозрении.

Здесь характерны два момента. Во-первых, великий израильский писатель (особо популярный в Германии) выражает радость по поводу того, что его народ устал. Естественно, он, выражает законное удовлетворение результатами своей деятельности. Всеобщая усталость - милая его сердцу картина: он считает, что она приближает нас к миру, и если факты против, то, тем хуже для фактов. Так его, конечно, не смущают, по его собственным словам, ни всякие громкие заявления с палестинской стороны, ни террор, ни даже победа ХАМАСа. Видно, сам Господь, обожающий великих писателей, интимно шепнул ему кое-что на сей счет. И вообще, как инструктировал нас офицер перед мирной встречей с палестинской полицией: «если они иногда передергивают затвор, то не волнуйтесь, это они так нервничают…»

Впрочем, Амос Оз, с присущей ему ловкостью формулировок, невольно дал мне один совет, которым я собираюсь воспользоваться. Он сказал, что немцы, как народ, не виноваты в геноциде евреев, но они «несут за него ответственность».

Я тоже готов изменить свою формулировку: конечно, евреи не виноваты в собственном геноциде, но они «несут за него ответственность». И если, в результате «усталости народа», которая может оказаться «смертельной», произойдет новый геноцид, то кого прикажете обвинять, вернее, кого прикажете «считать ответственным»? Арабских террористов? А может тех глупых или трусливых политических и духовных вождей, которые так стремятся к его «смертельной усталости»?

"Вести", 22.06.2006

Тени Холокоста

Другие статьи Ваймана

Hosting by