Наум Вайман

Игра в прятки

Друзья затащили на фильм «Игра в прятки» (Cache, можно перевести как «Скрытое»): французский, все еще «марка» по старым инстинктам, хотя режиссер австрийский, Михаэль Хенеке (переехал во Францию после успеха «неофашиста» Хайдера на парламентских выборах в Австрии), поставил в свое время фильм «Пианистка» по роману Елинек, получивший кучу престижных премий, да и этот фильм уже многократно награжден и европейски прославлен, в главных ролях знаменитые Жюльетт Бинош и Даниэль Отей.

Семья элитарного французского интеллигента (телеведущий интеллектуальной программы, жена -- издатель и критик) аристократического происхождения (родители владельцы родового поместья) вдруг начинает получать анонимные записки и открытки в виде примитивных рисунков, изображающих ребенка с льющейся то изо рта, то из шеи кровью, а также видеокассеты, которые заставляют элитарного интеллигента совершить путешествие в прошлое, в котором обнаруживаются кое-какие некрасивые делишки. А именно: его родители, когда ему было шесть лет, приняли в семью арабского мальчика, родители которого погибли во время демонстрации против оккупации Алжира, но будущий элитарный интеллигент, прибегнув к провокации и клевете (измазал рубашку «брата» кровью зарезанного петуха чтобы доказать родителям, что тот болен чахоткой), «выживает» из дома арабского мальчонку -- сироту отправляют в приют. Сцена насильственного «вырывания» несчастного ребенка из «теплого гнезда» не случайно напоминает сцену выдачи какого-нибудь еврейского отрока нацистам. Да-с, не случайно. Еврейская, вернее, израильская тема в фильме очень мощно присутствует в телевизионных репортажах из Газы, где по улицам носятся окровавленные подростки в то время как над ними кружат израильские вертолеты («над арабской бедной хатой гордо реет жид порхатый»1)… Не пропустил режиссер и репортажи из Ирака, связав одним киноузлом лицемерных французских интеллектуалов, израильских агрессоров и американских империалистов. Но вернемся к «сюжету». Выясняется, кстати, что жена интеллектуала изменяет ему со своим боссом-издателем (семьи дружат домами). Поскольку к делу это никак не относится, остается предположить, что режиссер решил обвинить гнилых интеллектуалов еще и в сексуальной распущенности. С помощью кассет, наводящих на путь истинный, герой, измученный снами о собственном предательстве и коварстве в далеком детстве, отыскивает в одном из «бедных» пригородов Парижа своего изгнанного брата по имени Маджид. Оба, хоть и не виделись сорок лет, сразу узнают друг друга. Маджид, маленький, мягкий несчастный человек, которому поломали жизнь, воплощенный «немой упрек», утверждает, что к анонимным кассетам и открыткам он не имеет отношения, а элитарный интеллектуал страшно агрессивен и все время угрожает полицейской расправой в случае, если Маджид не оставит его семью в покое. Однако кассеты с «кровавыми» открытками продолжают приходить, а в какой-то момент у элитарной пары исчезает двенадцатилетний сын. Полиция арестовывает Маджида и его сына (оказывается, что у того тоже есть сын) по подозрению в похищении, но пропавший мальчик неожиданно возвращается (провел ночь у друга). Освобожденный Маджид просит героя приехать, чтобы объясниться с ним. Когда герой, разгневанный, входит в его комнату, Маджид клянется, что он к кассетам и прочему не имеет отношения и в доказательство рассекает себе бритвой сонную артерию. Очень натурально, с лужей крови, как и было обещано на примитивных рисунках. После этого сын Маджида продолжает некоторое время преследовать героя требованиями «поговорить» и утверждениями, что он тоже к кассетам и анонимным рисункам отношения не имеет, в чем усомниться невозможно, арабы, как известно, не врут, но герой отгораживается от него угрозами вызвать полицию. В последней сцене, снятой дальним планом, видно, как сыновья несостоявшихся братьев дружески беседуют на выходе из школы, а потом расстаются. Сие, видимо, должно означать надежду, что новое поколение найдет общий язык. Кассеты же, надо полагать, посылал сам Господь, дабы пробудить совесть элитарного интеллектуала. Фильм откровенно декларативен, это художественно оформленная агитка, причем оформленная неуклюже. Нелепости, ирреальности, нарочитое отсутствия логики возводятся в чин жанра: озадаченному зрителю намекают, что это аллегория, притча, назидательная история грехопадения и расплаты. Жанр удобный, притча -- дело туманное, глубокомысленное, на него легко списать и общий, никак не обрисованный характер персонажей, отсутствие мотивировок поведения и прочий сумбур. Зато есть концепция. Чисто христианская концепция «спасения» через покаяние. Причем речь не только о личном, но и о «спасении мира» (не случаен тут и фон «мировой политики»: Газа, Ирак).

Но о покаянии со стороны элитарного интеллектуала нет и речи. Как видно, он либо не понимает, за что должен каяться (погряз в грехе и рационализме, что в глазах режиссера-проповедника одно и тоже, ну а что во младенчестве согрешил, так ведь страдает же человечество за грех первородный!), либо уже на покаяние не способен и должен погибнуть: в конце фильма он посреди белого дня задергивает шторы и, раздевшись до гола, ложится в постель яки во гроб. Автор фильма при этом не смущается тем, что фактически кладет во гроб самого себя, ведь он сам плоть от плоти прогнившей европейской элиты, но, как видно, ради интеллектуальной честности и высокой морали он готов на всё.

Поскольку спасать в фильме собственно некого (французская элитарная интеллигенция совершенно прогнила), то очевидно, что речь идет о пророческом проклятии и приговоре. Так московский кинокритик Игорь Манцов считает фильм «страшным приговором нашей спеси и нашему верхоглядству»2. (Фильм вышел накануне мусульманского бунта в 2005 году, когда заполыхала вся Франция и Ханеке был объявлен пророком.) Надо сказать, что Игорь Манцов тоже не совсем понимает кого и от чего надо спасать («Я не знаю, как помочь своей стране»), он только убежден, что «мир лежит во зле» и, комментируя фильм с помощью псалмов Давида ("По гордости своей нечестивый преследует бедного: да уловятся они ухищрениями, которые сами вымышляют"), продолжает благонамеренно твердить забубенную русскую мантру: «духовность». Я бы напомнил всем радеющим за духовность, а также жаждущим помочь ради Христа страждущим, что сам Христос говорил: «Бедные всегда будут, а я -- не всегда» (от Марка, 14. 7) Впрочем, у меня нет причин сомневаться в благонамеренности московского критика (пусть себе бубнит про духовность, занятие не самое вредное, другие прямо зовут бить жидов), но зато в злонамеренности ошалевших от любви к угнетенным западных леваков, готовых обшарить ради поиска предмета любви самые глухие уголки земного шара, увы, сомневаться не приходится.

Упорное стремление левых идеологов и их обслуги из числа деятелей искусства побрататься с «пробуждающимся Востоком» началось с самого начала «коммунистической веры», главным врагом которой всегда был буржуазный Запад, но если правоверные коммунисты начала 20 века на дух не переносили все христианское, то в последнее время призывы левых интеллектуалов к противоестественному союзу с воинствующим исламом подаются под разными «христианнейшими» соусами, типа любви к ближнему. (Впрочем, и сто лет назад волчары коммунизма при случае накидывали на себя овечью шкуру «христианских идеалов»…)

Однако, чтобы как-то объединить все эти, совершенно противоположные, и по сути враждебные течения, благих намерений недостаточно, вряд ли же новоявленные спасатели (леваки и христианствующие в одном флаконе), как бы они ни были наивны, пытаются решить глобальные расовые и цивилизационные конфликты с помощью покаяния. Для этого нужен общий враг, и этот объединяющий враг всегда под рукой: сионисты, израильские агрессоры, а попросту -- жиды. Ненависть к последним -- единственная «позитивная» программа все тех, кто пытается воссоздать некий современный «союз отверженных». И у борца с расизмом, сионизмом и империализмом, каковым себя однозначно позиционирует Ханеке, та же задача, что была испокон веков орудием «пролетариата» и его адвокатов (адвокаты дьявола): разложить лагерь тех своих братьев по крови и культуре, которые еще сопротивляются «мировому прогрессу», то есть не дают угнетенным совсем уж разъюшиться, внушить Западу чувство вины (а «угнетенным», соответственно, -- чувство правоты). Чувство вины парализует волю к борьбе. Чувство вины -- исток поражения. С помощью этого оружия христиане пришли к власти в Римской империи, а большевики -- в Российской, результат был одинаков -- культурное одичание с обильным кровопусканием.

Впрочем, автор фильма, конечно, не революционер и не претендует на то чтобы возглавить и повести за собой «народные массы». На этот счет у благожелательных западных леваков припасена своя мантра (на манер русской «духовности»): они предлагают «поговорить», честно и откровенно, предлагают «понять друг друга». В финале фильма сыновья враждовавших отцов доброжелательно беседуют друг с другом, правда, далеко от камеры, не ясно о чем…

На днях, возвращаясь из Рима ночным рейсом, в пустом аэропорту, где на полу, табором, расположились израильтяне, ожидавшие проверки багажа (полет задержали), я разговорился с одним очень энергичным, толстеньким и весьма толковым еврейцем, лет сорока, который рассказал мне, что участвовал недавно в организации экскурсии в Освенцим 300 представителей арабской и мусульманской общественности из Палестинской автономии, Израиля и Франции, пожаловавшись при этом, что, к сожалению, из этого ничего не вышло: мусульманские участники встречи в Освенциме подверглись остракизму в своих общинах. Рассказал и о других мероприятиях, в организации которых участвовал в последнее время, например, в совместной с израильскими арабами демонстрации (в День Независимости Израиля!) за возвращение беженцев. Несмотря на отсутствие результата (я так и не понял, какого результата он ожидал), он считает такие мероприятия очень важными. А чем же они так важны, спросил я. Возможностью «понять друг друга», понять «боль» друг друга, был ответ. А зачем, продолжал я допытываться. Чтобы можно было прийти к компромиссу. А почему, взял я быка за рога, надо стремиться к компромиссу, а не к победе? Он подумал, и сказал так: потому что победа невозможна. Тогда я сказал, что если ты не веришь в победу, ты уже проиграл, и враг это знает, зачем ему компромисс? Он будет просто ждать, согласно той китайской поговорке, что если очень долго сидеть на берегу реки, то рано или поздно мимо проплывет труп врага. Он нашел поговорку забавной. Тут началась проверка багажа, табор выстроился в очередь, и мы оказались в разных ее точках. Продолжать разговор не хотелось. Я своего собеседника уже понял. Да и он меня. Встретимся на баррикадах, комрад. ------------

1 Из стихотворения И. Бродского

2 статья «Непрозрачность, необратимость» в РЖ от 27 января 2006 года

"Вести", 18.05.2006

Другие статьи Ваймана

Hosting by