Исай Авербух

О художественном мышлении в политике

Посвящаю Авигдору Либерману

Сразу хочу сказать, уважаемый Авигдор, что я испытываю большую симпатию к возглавляемой Вами партии и при любой возможности об этом говорю. Но на прошедших выборах именно потому, что возглавлял этот список такой безусловно талантливый, принципиальный и энергичный человек, как Вы, я проголосовал не за Ихуд леуми. Моё признанье может показаться на первый взгляд парадоксальным, но я поясню свою мысль.

Ваши политические выступления почти всегда отмечены красотой стиля и афористичностью формулировок. В них явно сказывается Ваша начитанность и литературная культура, особенно, как мне удалось заметить, в поэзии и драматургии. Но именно это обстоятельство уже давно вызывало во мне настороженность по отношению к Вашим политическим выступлениям и к возможным результатам вашей будущей политической деятельности у руля власти.

Следует сказать, что сам я человек в принципе аполитичный. Политика как таковая находится где-то в очень отдалённой провинции моих жизненных интересов и приходит в мой дом лишь по известной пословице: гони её в дверь – она влезет в окно! Поэтому и Ваши политические выступления я слышал и читал далеко не все. Может быть, то, о чём я узнал сегодня, я мог и должен был узнать раньше. Но лишь сегодня мне рассказали об одном Вашем телевизионном откровении (сам я не видел) в передаче «Семь сорок» по Девятому каналу 21.02.2003. В этом выступлении Вы оправдали моё наихудшее по отношению к Вам подозрение, и я хочу искренне поделиться с Вами своей в этой связи тревогой.

Вы признались, что в юности мечтали стать писателем, что даже первые Ваши опыты были удачны, а в девятнадцать лет Вы уже написали пьесу, которая шла в театре или даже во многих театрах Молдавии.

Зная историю мировой литературы, мы с Вами, Авигдор, не сможем назвать много имён даже великих драматургов, которым довелось увидеть свои пьесы на сцене в столь молодом возрасте. Конечно, раннее проявление таланта не свидетельствует о высоте его полёта, но всё же свидетельствует о его наличии. Вы, конечно же, человек литературно одарённый и знаете об этом!

В истории хорошо известно трагическое явление, когда некоторые личности, порой весьма талантливые, не сумев по разным причинам осуществить в молодости свои художественные идеи, потом пытались реализовать их в политике. Это обычно кончалось несчастьем для этих талантливых личностей, но прежде всего – для людей, которые становились объектами их художественно-политических экспериментов. Примеров есть множество, но я приведу лишь некоторые, наиболее, на мой взгляд, поучительные.

Поэт-драматург-император Нерон не мог добиться искреннего признания своего художественного таланта от сведущих в литературе современников.

Сохранился в истории рассказ об одном великом знатоке и ценителе литературы по имени Критик, имя которого стало нарицательным. Он сидел при Нероне в тюрьме за то, что неодобрительно отозвался о поэтических сочинениях императора. Однажды Критика повезли из тюрьмы во дворец Нерона. Критик, наверно, чувствовал, что перед ним открывается шанс выйти на свободу. Нерон прочитал ему свои новые стихи.

-Что скажешь? – спросил он у Критика.

-Прикажи отвезти меня обратно в тюрьму! – ответил Критик. Критик оказался истинным учеником Аристотеля, сказавшего своё знаменитое: «… но истина дороже!».

Есть мнение, что тот кошмарный политический спектакль, который устроил Нерон в конце своего правления в Риме, был лишь осуществлением его художественных амбиций, а далее – местью современникам за непризнание ими его драматургического таланта. И не потому ли он так ревниво убил и Лукана, и Петрония! А завершил Нерон пьесу своего правления таким огненным эпилогом, какой и не снился ни Эврипиду, ни Софоклу, ни Сенеке, его казнённому им же учителю, который, как известно, тоже был ещё и отличным драматургом.

Именно при Нероне в 66 году вспыхнуло иудейское восстание, которым на первых его этапах руководил в Галилее от имени Иерусалимского правительства великий политический акробат Иосиф Флавий. Его по давно укоренившейся ошибке принято называть историком. Но в «Иудейской войне» он был историком не больше, чем Лев Толстой в «Войне и мире». Иосиф был, конечно, писателем и только писателем, но по призванию – безусловно, как и Вы, Авигдор, драматургом! Перечитайте 28-ю главу III-ей Книги его «Иудейской войны». Изумительное «историческое» действо в диалогах, которое происходит в пещере в Йодфате – это ведь пьеса, написанная по всем правилам Аристотелиевой «Поэтики», которую Флавий, конечно же, читал!

Говоря о ценности свидетельств Иосифа, мы подчёркиваем, что он был участником и очевидцем событий. Но известно выражение, которое знали ещё древние греки: врёт, как очевидец. Однако Иосиф не врал: он сочинял! А это вовсе не одно и то же!

Вы, Авигдор, как драматург и человек, понимающий пружины творческого процесса в драматургии, можете легко представить, как Иосиф Флавий написал в уме свою «Иудейскую войну» ещё во время войны в Эрец Исраэль, а записал, находясь уже в Риме.

После того, как Иосиф перестал быть руководителем восстания и перешел на сторону римлян, его влияние на ход войны не только не уменьшилось, а многократно возросло. Он стал влиятельнейшим советником Веспасиана, а потом и Тита! И здесь мы с Вами, Авигдор, можем легко согласиться в предположении, что Иосиф старался (и сознательно, и бессознательно!) влиять на события так, чтобы их движение по возможности соответствовало художественному сюжету его будущей книги, рабочий план которой уже существовал в его писательском воображении!

Здесь возникал сложный клубок из его философских идей (Иосиф был человеком небезыдейным!), из его писательских амбиций и необходимости угодить римлянам, но и создать себе достойную биографию для потомков. Ему надо было оправдать своё предательство и для этого доказать:

1.Синайское обетование перешло от евреев к Риму.

2.Еврейский народ погиб за то, что не подчинился Риму и не захотел услышать предупреждений Иосифа.

3.Еврейский народ погиб величественно, но безнадёжно, и возрождения ему не суждено.

Но доказывать это он старался не только сюжетом задуманной книги, но и своим по возможности влиянием на ход событий. А если события где-то пойдут наперекор задуманному сюжету, тем хуже будет для событий: в Книге Иосифа им не найдётся места. Будущие поколения смогут узнать об его эпохе и о нём только из его великой Книги! И в этом он оказался прав: если бы не было «Иудейской войны» Иосифа Флавия, мы не только об Иосифе, но и об этой войне, и о десятилетиях нашей истории почти ничего сегодня не знали бы.

И всё же Иосиф ошибся: его народ, который он предал и приговорил к гибели, не погиб. Народ выстоял и сегодня уже дожил до первого вестника своего возрождения – Еврейского Государства. Но горе народу, когда такой ослепительно талантливый писатель и драматург, как Иосиф Флавий, становится не только псевдолетописцем, но и политическим творцом его истории!

Верноподданническая книга Иосифа находилась во всех библиотеках Римской империи. Римляне старались насаждать её и среди остатков еврейского населения в Иудее. И не зря в Иудее у Иосифа появился отважный и страстный разоблачитель Юст Тивериадский. Его контркнига не могла бы существовать легально. Она распространялась в Самиздате.

Неудивительно, что текст этой книги неизвестен. О самом её существовании мы знаем лишь потому, что, глубоко уязвлённый Юстом, Флавий счёл нужным в ответ ему написать свою «Биографию», которую точнее было бы назвать «Против Юста», подобно тому, как Иосиф назвал другую свою книгу – «Против Апиона».

Когда книга Юста, подобно рукописям Мёртвого моря, будет найдена, – а я верю, что это однажды произойдёт! – она станет в первую очередь не историческим рассказом ещё одного участника и свидетеля Иудейской войны, а свидетельством против Иосифа Флавия. Не зря ведь Флавий этой книги так боялся!

Литературоведы всего мира, изучающие вопрос о взаимоотношении реальности и вымысла в художественной литературе, получат в свои руки материал, какого у них ещё никогда не было. Окажется, что книга, которая 19 веков считалась исторической, являет собой по большей части литературный вымысел её беспримерно талантливого автора – предателя еврейского народа, который к тому же оболгал его героическое восстание лишь для того, чтобы оправдать своё предательство. Но одновременно эта книга в свете свидетельств Юста станет ярчайшим примером того, каким чудовищным злом становится художественное мышление, когда оно начинает воплощаться в политике.

Попробуйте как-нибудь, Авигдор, поговорить по душам с грузинскими литераторами, лучше всего – с поэтами. Они Вам расскажут о Сталине кое-что интересное, чего Вы в книжках не прочтёте. От них Вы сможете узнать, что Иосиф Джугашвили в молодости писал очень талантливые стихи и, если бы посвятил этому занятию жизнь, то, безусловно, стал бы значительным национальным поэтом Грузии.

Прожил бы счастливую жизнь, потому что ведь поэт всегда счастлив! Его поэзия может быть печальна и даже трагична. Генрих Гейне говорил, что, когда мир даёт трещину, она проходит через сердце поэта. Но даже тогда, когда поэт воплощает в стихах страдания свои и мира, он счастлив тем, что ощущает себя защитником попранной гармонии среди хаоса, развала и смут. Когда ему удаётся выполнить эту миссию талантливо, он тем более счастлив, чем более талантлив.

Но кроткому семинаристу и мечтателю Иосифу Джугашвили мало было своего личного поэтического счастья, которым он мог поделиться лишь с узким кругом грузинских любителей стихов. Иосиф мечтал осчастливить человечество. Поэтому он оставил деятельность поэтическую и сменил её на политическую. Лишь одну букву заменил и одну добавил! И разницы особой, казалось бы, не возникло. Да он и оставался в душе всю жизнь поэтом! Как умело создавал свой собственный величественный образ народного Вождя! Истинно художественный образ! И в политическом переустройстве мира всегда стремился воплотить поэтические идеалы своей юности.

Но мы с Вами, Авигдор, знаем, к чему это привело. Лучше всех, по-моему, сказал об этом опять же в стихах какой-то анонимный современник Сталина, скорее всего заключённый: кто бы решился такое написать, да ещё прочесть другим (сохранилось ведь!), находясь не в тюрьме! Известно, что при Сталине в тюрьме мыслящие люди часто ощущали себя свободнее, чем те, кто гулял на так называемой свободе.

Гипнотизер с душой урода

Картинно влез на пьедестал,

И стал народ врагом народа,

А он один народом стал.

Мне вспоминается ещё одно короткое стихотворение, где оценивается метафизическая, мистическая, кармическая, а одним словом – поэтическая роль Сталина в истории.

К ПОРТРЕТУ ВОЖДЯ

Как не сказать, что есть всевидящее око,

Есть справедливости чутьё

У высших сил:

Кавказ в твоём лице ужели не жестоко

За оскорбление своё

России отомстил!

Написал это, точно знаю, Солженицын в 1951 году. Но почему-то до сих пор не опубликовал. Не исключаю, что считает: ещё не пришло время для столь высоких поэтических откровений в столь политическом вопросе.

Называть имя следующего человека в этом ряду мне противно, но из песни слова не выкинешь: Адольф Гитлер. Его имя по традиции, особенно нашей еврейской, должно вызывать ассоциации с абсолютным злом, абсолютным ничтожеством и абсолютной бездарностью. Большинство о нём книг написано именно в этом ключе. Но и в них можно прочесть, что в молодости Гитлер занимался живописью, прилежно учился и мечтал стать великим художником. Он был впечатлительным и экспрессивным молодым человеком и, конечно, мечтал. Мечтал осчастливить своим искусством, если не всё человечество, как Иосиф Джугашвили, то свой народ, горячим патриотом которого он никогда не переставал быть. Но он не переставал быть и художником. Его художественное воображение вело его за собой и тогда, когда он оставил искусство и занялся политикой.

Широкомасштабное политическое мышление проявилось в нём не случайно. Он когда-то страстно мечтал украсить красотой своих картин все музеи Европы, а теперь с той же художественной фантазией и страстью принялся раскрашивать и перекрашивать жизнь целых народов и государств.

Говорят, гений и злодейство несовместны. Эта истина верна, но лишь постольку, поскольку имеет в виду художество. Злодейские наклонности души приговорят к бездарному бесплодию любого художественного гения. Но в том и особенность художества, что здесь гений не может быть лгуном – только созидателем! А в политической деятельности с одержимой верой в свою высокую миссию можно под видом созидания и разрушать, и уничтожать, и коверкать саму основу жизни. Злодеем Гитлер стал гениальным. Но только полёт необузданного художественного воображения позволил ему этого достичь!

Известно, что в молодости Мао мечтал стать национальным поэтом родного Китая. Он и стал им! Но едва ли благодаря своим стихам. Впрочем, судить об этом не нам: его китайские стихи нам недоступны, а переводов почему-то нет. Но одна моя знакомая израильтянка, дочь, как говорится, будущих времён, изучила в числе многих языков также и китайский. Сейчас она работает над составлением антологии китайской поэзии в собственных переводах на иврит. Она включила в свою антологию и стихи Мао. Говорит, что не в качестве курьёза, а действительно за их художественные достоинства. Она даже различает в его творчестве какие-то стилистические этапы. Великий, говорит, был мечтатель. Особенно в молодости. Но китайцы и сегодня, через много лет после его смерти так восхищены его политико-поэтическим творчеством, что до сих пор не открывают рта, чтобы сказать, что они на самом деле о нём думают.

Теперь мне следует назвать ещё одно имя, к которому до сих пор я и вёл все предыдущие страницы своего рассуждения. Известно, что в юности Шимон Перес писал неплохие рассказы на идиш и мечтал стать профессиональным писателем. Однако стал он не писателем, а политиком. Но писательский настрой в его душе и сознании никогда не затухал и с особенной силой дал о себе знать в старости.

Он написал увлекательную книгу «Новый Ближний Восток» – в стиле научной фантастики. Если может быть научный коммунизм и научный социализм, почему бы не быть научно-фантастическому Новому Ближнему Востоку!

В этой книге оригинальный писатель Шимон Перес проявил и красоту языка, и изысканность стиля, и высокий взлёт фантазии. Если Вы, Авигдор, эту книгу читали, то знаете, что я сейчас не шучу и не иронизирую.

Если бы Пересу дали за эту книгу Нобелевскую премию как писателю! Тогда и автор, и все его читатели, а среди них – и я, и Вы, Авигдор, были бы рады и горды за нашего Нобелевского лауреата.

Но Перес, к несчастью нашему, получил награду Нобеля не как писатель, а как политический деятель. Беда в том, что в писателе взыграл зуд политического деятеля, и он попытался реализовать свой фантастический «Новый Ближний Восток» в области реальной политики. О том, что из этого получилось, Вы, Авигдор, можете сказать и говорите лучше, чем я. Во всяком случае – образнее и афористичнее.

Но я хочу задать Вам вопрос: неужели Вы думаете, что Ваш план кантонизации тех районов Эрец Исраэль, которые густо заселены арабами, более реален, чем Новый Ближний Восток Шимона Переса? Неужели Вы верите, что, живя в Ваших кантонах, арабы скорее готовы будут подчиниться нашей власти, станут меньше стремиться к уничтожению Израиля и меньше оттуда прорываться к нам террором, чем из Палестинской автономии?

Вопрос мой – не риторический. Я верю, что Вы действительно в это верите! Но боюсь, что не присущим Вам трезвым умом трезвого политика, а художественным воображением драматурга, который, оказывается, продолжая занимать в душе Вашей своё место, ждёт своего часа.

Вы хотя бы решили, сколько этих кантонов у Вас там будет? Три? Четыре? Пять? А в какой, например, кантон войдут арабы Восточного Иерусалима? Ни один из Ваших пропагандистов, которым я задавал эти вопросы, ответить мне толком ничего не смог. Но стоит произнести сегодня в Израиле слово «кантон» – и сразу возникает ассоциация: «План Либермана».

Сегодня мы в порханье праздничных министерских пертурбаций и ожидании войны в Ираке малость отвлеклись и повеселели, но завтра наша действительность вновь напомнит о себе. Идея Палестинской автономия – в кровавом тупике. Мы, избиратели, потому и привели сегодня к власти правых, что разочарованы в идее Палестинского государства. А выход где? – этот вопрос опять в самом ближайшем будущем встанет перед нами болезненно и безответно. Я вполне допускаю, что в конечном счёте ответить на этот вопрос наше общество предложит однажды Главе израильского правительства Авигдору Либерману.

И тогда обнаружится, что призрак Либермановского Кантона, который давно носится над Израилем, готов материализоваться. Но его материализатором станет не трезвый политик Авигдор Либерман, а кишинёвский юноша Витя с мечтательными еврейскими глазами, сочиняющий пьесы и грезящий о славе всемирно известного драматурга. В душе он, как любой драматург, ещё и артист, который иногда настолько входит в образ, что начинает верить в реальность своих художественных идей и, более того, заражает своей верой читателей и зрителей.

И разнесётся клич по Израилю: строим кантоны! Кан-то-ны!! А что это такое? Слышали, но до сих пор не задумывались и даже точного значения слова этого не знали: нет его ни в иврите, ни в русском. Выясняем: слово французское. А как государственное явление существует только в Швейцарии (в некоторых других странах – мелко и незаметно). Но для нас ли это слово, тем более, что смысл его нам неизвестен? Мы ведь – не Швейцария…

А что, если Либерман как раз и обещает нам Новую Швейцарию на Ближнем Востоке? Не верится. Однако так хочется по-человечески верить! Так почему бы и не попробовать? А если что не так, мы ведь можем чик-чак…

Попросим американцев посодействовать, подпишем чего-нибудь, а потом создадим в качестве эксперимента один небольшой кантон. Например, в Йерихо…

План, конечно, провалится: по аналогии повторится та же история.

Но вдруг план не провалится, а на какое-то время преуспеет (арабы поведут себя хитрее), и та же история повторится не по аналогии, а в виде фарса? Тогда удачная идея кантонизации потребует для себя осуществления и в Галилее, и в Яффо.

В результате возмужавший драматург Витя Либерман получит, может быть, Нобелевскую премию. А что потом? А потом на смену Либерману придёт какой-нибудь миротворец и скажет, что границы кантонов – это границы Палестинского государства, которое де-факто уже существует. Но из уважения к основателю называть это Палестинским государством не будем. Назовём Палестинским Кантональным Созом. Остаётся только самая малость: привезти им сюда из Ливана единое правительство во главе с их общепризнанным руководителем Насраллой и помочь навести в пока что разрозненных кантонах единый порядок, усмирив отдельные экстремистские элементы.

Но, когда мирный процесс развернётся во всей своей широте, хоть помянут его будущие архитекторы добрым словом имя Авигдора Либермана? Помянут! Не забывали же архитекторы Осло помянуть добрым словом Менахема Бегина: это он был их вдохновителем, отступив из Синая и разрушив Ямит!

Но почему-то не хотели вспоминать, что словосочетание «Палестинская автономия» впервые произнёс тоже Бегин: эту его идею архитекторы-плагиаторы приписали себе. Ничего нового авторы Осло не придумали! И не зря они совсем не хотели вспоминать, что армейские приказы о разрушении Ямита с трансфером евреев из Синая издавал и осуществлял их нелюбимый предшественник Ариэль Шарон. Но, может быть, будущие архитекторы Палестинского Кантонального Союза и его помянут добрым словом?

Но, может быть, это лишь моя литературная фантазия? Хотелось бы верить, что трезвый политик из так называемого национального лагеря Авигдор Либерман этого безумия не допустит.

Но тут выясняется нечто страшное: 21 февраля 2003 года Вы заявили по телевидению в передаче «Семь сорок», что, оказывается, намерены вернуться к литературе! Я привык всерьёз относиться к Вашим словам, и почувствовал действительно самое страшное: я почувствовал, что меня от этого известия покидает чувство юмора.

Вы ведь не намерены оставить политику ради возвращения в литературу. Но вы не сможете всерьёз заниматься литературой и политикой одновременно. Значит, Вы намерены заниматься литературой в политике. Что и требовалось доказать!

Последнюю фразу любит повторять одна известная израильская журналистка, когда ей удаётся какой-нибудь броский вывод из её очередного политического силлогизма. Меня нередко удивляет не только яркость её стиля, но и воистину математическая точность её умозаключений. Я слышал, что в своей ленинградской юности она с пятнадцати лет нередко убегала по субботам со школьных уроков в синагогу. Но это, видимо, были уроки не математики.

Имя этой журналистки Софья Рон. Я не имею чести быть с нею знакомым лично, но с глубоким интересом и вниманием слежу за её творчеством и судьбой – настолько, насколько это возможно по её публикациям. В них она не только сообщает о текущих политических событиях, но рассказывает по ходу дела и о своих мыслях и чувствах, и о себе. Она молода, полна энергии и вся в пути, по которому идёт уверенно, ибо твёрдо знает свою цель.

В её незаурядном таланте и судьбе могла в какой-то период возникнуть та же литературно-политическая коллизия. Однако Фортуна заботливо вывела её на параллельную, но всё же другую дорогу. В поисках выхода из опасного, на мой взгляд, положения, в котором оказался драматург-политик Авигдор Либерман, я предлагаю Вам обратить внимание на её обнадёживающий пример.

Софья Рон приехала в Израиль в возрасте двадцати лет 27 января 1988 года с хорошим ивритом и удивительно обстоятельным знанием израильских политических реалий.

Она пыталась активно заниматься политической деятельностью: состояла в движении «Ках», возглавляла движение «Алия за Эрец Исраэль», должна была стать членом кнессета от партии «Моледет». В последнем случае она потерпела поражение не из-за избирателя, а из-за своего многоуважаемого партийного собрата. Это было для неё чувствительной травмой, однако мне кажется, что таким образом её ангел-хранитель спас свою подопечную от куда более глубоких травм. Но Соглашение Осло и всё, что за ним последовало, тоже стало для неё личной травмой и горечью сердца.

В конце 1995 года Софья Рон выпустила книжку-фантасмагорию «Пережить фараона», действие которой происходит в Израиле в 1996 – 2002 годах. Острейшим переживанием ситуации, в котором оказался Израиль после подписания Соглашения Осло, порождена эта фантастическая книжка.

Там левые вероломно захватывают власть, устанавливают свою диктатуру, сажают в тюрьмы и лагеря правых, издеваются над народом и оскверняют страну. Надрывный крик авторской души звучит на этих страницах. Потом правые совершают контрпереворот и расправляются с левыми.

Кто-то называет книжку Софьи Рон политическим памфлетом, причём довольно примитивным. И это выглядит действительно так, если восприятие этой книжки ограничить исключительно политическим критерием, причём довольно примитивным.

Мне в этой книжке видится совсем другое. Я позволил себе удовольствие пройтись по её страницам, вообще не замечая кипящей там политической страсти и прозрачных персональных намёков. Какое мне, например, дело до партийной борьбы гибеллинов и гвельфов во Флоренции 13 века и что мне до их политических страстей, клокотавших в душе Данте, когда он писал свою вечную книгу, которая потрясла меня в юности и потрясает поколение за поколением вот уже семь с половиной веков!

Подобным же взглядом я попытался оценить книжку-фантасмагорию Софьи Рон. И обнаружил отличную литературу: волнующую сказку о борьбе Абсолютного Добра и Абсолютного Зла, Светлых-правых и Тёмных-левых сил, которые вступают в захватывающее нравственное противоборство на просторах Святой Земли.

Тёмные-левые силы олицетворяет их вождь Йоси Харид, этакий израильский Кащей, а Светлые-правые символизирует кроткая, но бескомпромиссная, высоконравственная и очаровательная героиня по имени Мория – намёк на духовное сиянье Храмовой горы. И Добро в конце, конечно, побеждает!

Сжатая насыщенная фраза, богатый словарь, отлично размеренная фабула, прекрасное знание еврейских традиций и источников… Достоинства этой книжки можно перечислять долго. Трудно поверить, да я и не допускаю, что эта книжка была первым художественным опытом двадцатисемилетней Софьи Рон. К сожалению, больше ничего подобного она с тех пор не опубликовала.

Йоси Сарид мог бы не узнавать себя в образе Кащея-Харида и не соглашаться с тем, что он на него похож. Но узнал и согласился, подав на Софью Рон в суд с требованием миллионной компенсации. Суд не увидел в книжке той общественной опасности, на которую указывал истец.

И всё же в этой книжке-фантасмагории можно обнаружить и политическую программу – и призыв к расправе с левыми негодяями в духе маккавеев, и морально-политический девиз героини, который можно выразить строчкой из известного русского стихотворения: «Добро должно быть с кулаками!»

Нетрудно представить, каким несчастьем это обернулось бы прежде всего для Софьи Рон, если с этой литературно-политической мечтой она вдруг стала бы просто политиком, наделённым всей полнотой власти!

Добро должно быть с кулаками,

Добро суровым быть должно,

Чтобы летела шерсть клоками

От всех, кто лезет на добро!

С. Куняев.

«Добро должно быть с кулаками!» –

Идя за правду напролом,

Хватаясь вовремя за камень

И становясь обычным злом!

Н. Коржавин.

Но политическим деятелем Софья Рон не стала. Блестящие статьи, которые она регулярно печатает в газетах «Вести» и «Макор ришон», часто лишь с виду походят на текущие политические обзоры. А фактически они нередко являют собой отличные произведения художественной литературы. Живые сюжеты и рельефные образы.

Шимон Перес. «Неутомимый интриган», подстрекающий Арафата к террористической деятельности против Америки, чтобы отвлечь его внимание от Иерусалима: «Перес защищает Иерусалим». Он всегда в центре событий и на виду.

Но в определенных ситуациях, когда ему невыгодно участвовать в каком-нибудь важном голосовании, он способен даже дематериализоваться, так что сам Глава правительства со службой розыска найти его не может. И у секретарши под кроватью его в этом случае не ищите. И у электронной секретарши его тоже не найдёшь.

Но Перес – архитектор Осло. Поэтому он особенно ненавистен. Однако он неуязвим как инфернальная сила. Перес, «как чёрный ворон, появляется на сцене всякий раз, когда очередной лидер Аводы доживает последние дни на своём посту в канун неизбежного поражения». Опросы общественного мнения часто сулят Пересу победу, но он не любит выборов. Он – «виртуальный победитель». Многие, в том числе и наш автор, пытались объявить его «политическим пенсионером», однако у Шимона Переса есть свойство, которое может быть присуще только литературному герою: «он вечен».

Ариэль Шарон. Бывший смелый вояка, а ныне – запуганный тайный трус, постоянно боящийся ножа в спину, который ему однажды всадили собратья из оппозиции во время войны в Ливане. Его душу преследует «синдром Сабры и Шатилы». Он панически боится нового ножа в спину – «страшного урока двадцатилетней давности». Поэтому он готов к союзу с левыми любой ценой. Но ради какой, в конце концов, цели? Это просто и понятно: цель, как у любого политика, – остаться у власти как можно дольше!

Здесь Софья Рон выступает ещё и как смелый психоаналитик, обнажая не только тайные мысли Шарона, но и скрытые пружины его подсознания. Просто политический обозреватель по условиям жанра позволять себе такого подхода не может. Зато писатель – может!

И вот на прошлой неделе после того как выяснился состав новой коалиции, мы видим у Софьи Рон в «Вестях» совсем другой образ Шарона. Вдруг выясняется, что наш премьер тоже большой мастер по всаживанию ножей. Более того, «Шарон умеет метать ножи, даже не прикасаясь к рукоятке». Простим женщине незнание техники метания ножей (ножи перед броском умелые метальщики держат не за рукоятку, а за верхнюю часть лезвия), но воздадим ещё раз должное образности её речи.

Заголовок уже говорит сам за себя: «Сфинкс в кресле премьера». Шарон – это великая тайна в ряду «неразрешимых загадок последних лет». Он – величественная личность. Сильный и властный руководитель, гениальный тактик, который «снова выиграл очередной политический раунд, и выиграл с блеском». Но: «так до конца и неясно, чего он хочет на самом деле… Ариэль Шарон был и остаётся загадкой».

Нет, вовсе не всегда он был для Софьи Рон загадкой! Но неужели на сей раз она оставит нас, читателей, ни с чем и даже не попытается дать своё объяснение «загадке Шарона»?

А вдруг никакой загадки там как не было, так и нет? Просто на сей раз коалиция вытанцевалась так, но могла бы – иначе. А Шарон прежде всего хочет власти и ради её сохранения готов на любые игры, любые извивы, уступки и отступления! Неужели Софья Рон больше не видит этой опасности и не попытается нас, как обычно, о ней предупредить!

Не торопись, читатель, с выводом. Впечатление это обманчиво, как любит повторять Софья Рон перед тем, как открыть нам более глубокую суть политических явлений. Давай внимательнее вчитаемся в её художественный текст.

Шарон – победитель. Шарон – Сфинкс. Шарона любит Фортуна. Шарон, в отличие от Мицны, способен умело проплыть между Сциллой и Харибдой.

Но почему образы – сплошь из античной мифологии? Нет ли здесь какого-нибудь подтекста или шифра, как это иногда бывает в художественной литературе? Читаем дальше: «Шарону в последнее время везёт. К чему он ни прикоснётся – всё превращается в золото». Всё превращается в золото… Но это ведь тоже из какого-то античного мифа. Стоп! Да ведь речь тут о царе Мидасе! Так Шарон – ещё и Мидас? Однако дарованная Мидасу способность превращать в золото всё, к чему ни прикоснись, вовсе не стала его везеньем. Эта способность превратилась в проклятье для него и его близких!

Но была у Мидаса, как и у Шарона, великая тайна: его ослиные уши. У Мидаса – ослиные, а у Шарона… – ословские? Осло! – вот где собака зарыта! Соглашение Осло звучит в ушах Шарона столь же неотвратимо, как в ушах Александра Блока – музыка революции! Ословские уши – неотъемлемая часть головы Шарона! Он пытается их спрятать, но не в состоянии, как царь Мидас, от них избавиться!

Читатель, ты предупреждён! Что и требовалось доказать!

Можно назвать вереницу известных деятелей, которых Софья Рон в своих произведениях рассматривает то под увеличительным стеклом, то через перевёрнутый бинокль, то в кривом зеркале, а то через мушку своего дамского пистолета. Иногда это завершается сочинением на полный газетный разворот, а иногда лишь меткой характеристикой в одной фразе, которую тоже иначе как художественным образом не назовёшь. Зачастую эти образы мало похожи на общеизвестные оригиналы, но, кажется, характеризуют своих прототипов ярче и точнее, чем толстые книги их биографий.

И рубрика её в «Вестях» не зря называется «На сцене и за кулисами»: банальная политическая интрига там то и дело расписывается по ролям, как «сценарий» (любимое слово Софьи Рон) увлекательного театрального действа. И действительно увлекает!

Иногда из-под её пера выходят лапидарные эссе. А иногда – аналитические статьи, где героями становятся уже не человеческие личности, а популярные в нашем обществе идеи. Но эти идеи приобретают у неё свои образные характеристики и биографии, после чего начинают в сознании читателя жить собственной жизнью, как вставшие на ноги дети Софьи Рон.

Она и мастер интервью, в которых личность автора присутствует не менее индивидуально и рельефно, чем интервьюируемого. Некоторые литературные образы своих известных героев она создала именно в этом жанре.

Её наблюдательность и прозорливость, оперативность и смелость, ответственное отношение к слову и вместе с тем раскованность, тончайшее знание и понимание политических реалий страны, чистота и образность речи – удивляет и поражает.

И вместе с тем в её публикациях настойчиво и очевидно присутствует мечта автора о возвращении к политической деятельности. Я хочу надеяться, что этого не произойдёт.

В кнессете, известно, незаменимых людей не бывает. А вся деятельность претендентов на их места порой основана исключительно на идее их заменимости.

Литературный талант Софьи Рон, как любой подлинный талант, уникален и неповторим. «Переквалификация» Софьи Рон в Софу Ландвер была бы просто глупейшим разбазариванием творческого достояния российской алии и всего Израиля. О возможности других печальных последствий говорить больше не стану.

Однако до сегодняшнего дня Софья Рон являет собой редкий, но обнадёживающий пример страстного политика, превращающего политику в литературу.

Уважаемый Авигдор! Я не хочу оказаться в трагикомической роли Тургенева, который в прощальном слове перед своей смертью умолял Льва Толстого-моралиста и общественного деятеля вернуться к литературе, от которой Толстой ни на день не уходил. Но Толстой-общественный деятель всё же успел создать самоубийственную секту толстовцев, к которой не принадлежал.

Вы, Авигдор, как выясняется, от своих литературных мечтаний тоже не ушли. Но ни одного кантона пока ещё создать не успели. Поэтому я с облегченьем воспринял известие о Вашем вхождении в нынешнее правительство и получении Вами должности министра транспорта. Эта скучная и незаметная роль потребует от Вас кропотливой работы, отнимая немало времени и сил. Из эффектной оппозиции у Вас, думаю, было бы больше шансов обрести однажды полноту власти. А теперь под строгим контролем Шарона идея кантонов и Новой Ближневосточной Швейцарии будет по-прежнему далека от практического воплощения. Автору этой высокохудожественной идеи придётся на время расстаться со своей мечтой о возвращении в литературу.

В заключение я хочу, уважаемый Авигдор, сказать, что литературный успех в области политики – это беда и катастрофа. Но неуспех в политической карьере может обернуться для литературного таланта высоким взлётом. Софья Рон – отличный тому пример. Может быть, этот пример станет для Вас вдохновляющим? Но тогда Вам придётся оставить практическую политику. Придётся сделать выбор. Без этого литературная слава Вам не суждена.

В любом случае от всей души желаю Вам добра и ещё раз хочу подчеркнуть, что с глубокой симпатией отношусь к возглавляемой Вами партии.

02.03.2003,
Иерусалим, Старый город

Hosting by