Евгения Кравчик

Post mortem

"По дороге из школы Юваль позвонил мне по сотовому. Последняя его фраза: "Папа, я тебя люблю", - внезапно оборвалась, но я не придал этому значения. И поехал домой. Поднялся - сына нет. Тут раздался звонок: "Слышал? Теракт на улице Мориа..."

Йоси Менделевич выскочил из дому. Не помня себя, сел за руль. Проехав километра три, приблизился к тому месту, откуда поднимался столб едкого дыма.

"Пропустите!" - умолял он полицейских.

"В тот момент я надеялся на лучшее, - расскажет Йоси сутки спустя корреспонденту 1-го канала телевидения. – Пусть Юваль ранен, пускай тяжело - лишь бы был жив".

Начались метания по больницам.

"Нет, среди неопознанных раненых мы не обнаружили тринадцатилетнего мальчика", - ответили в приемном покое близлежащей "Кармель".

"Нет его у нас", - отвечали в "Рамбам".

Круг замкнулся. Выхода нет. Надо ехать в Тель-Авив, в Абу-Кабир.

Такое, однако, по силам не каждому...

Опознание

Наша беседа со специалистами национального Института судебно-медицинской экспертизы проходит на другой день после того, как здесь были опознаны:

13-летний Юваль Менделевич,

12-летняя Камар Абу-Хамад, девочка из друзской деревни Далиат Эль-Кармель;

14-летняя Авигейль Лайтель (гражданка США);

16-летняя репатриантка из СНГ Элизавета (Лиза) Кацман и ее ближайшая подруга 17-летняя Таль Карман;

16-летний Даниэль Харуш, ученик одиннадцатого класса армейского интерната;

16-летний Том Гершко и его отец, Мордехай (41-го года);

17-летние Смадар Перстетер и Асаф Цур;

сержант ЦАХАЛа Барри Овед (21-го года);

сержант Элиягу (Эли) Лехем (22-х лет);

20-летняя Мейталь Катав;

Марк Такаш (54-х лет, репатриант из Санкт-Петербурга);

26-летняя Мирьям Атар, благословенна их память.

В Абу-Кабир были доставлены все пятнадцать жертв террориста-самоубийцы, взорвавшего автобус 37-го маршрута на проспекте Мориа, что на горе Кармель в Хайфе.

- Вчера я, как обычно, явился на работу в половине седьмого утра, - говорит доктор Рикардо Нахман, исполняющий обязанности директора Института судебно-медицинской экспертизы (директор - профессор Иегуда Хисс - находится за границей). – Требовалось провести несколько вскрытий, и я распределил обязанности. А в половине третьего сообщили: теракт в Хайфе. Мощнейший взрыв...

Сотрудники быстро, по-солдатски, освободили столы в прозекторской, разложили резервные инструменты.

- Опознание – задача в высшей степени ответственная, его следует провести четко и в максимально сжатый срок, - говорит доктор Нахман. - Наш институт - единственный в стране, сюда поступают жертвы всех терактов, здесь же выдаются свидетельства о смерти...

В пять часов с минутами в Абу-Кабир уже поступили останки пяти погибших. А вскоре были доставлены остальные. Всего 14 трупов и части расчлененных тел, уложенные в черные целлофановые пакеты. Врачи, ассистенты и технические работники приступили к осмотру...

Тем временем к тяжелым металлическим воротам стали подъезжать легковушки. Одна... Другая... Пятая... Юноши и девушки - смертельно бледные, с трясущимися руками; женщины в полуобморочном состоянии; оглушенные шоком мужчины.

По словам д-ра Нахмана, для него (как, впрочем, и для других сотрудников института) каждый теракт - это испытание, проверка на прочность.

- Как специалист по судебно-медицинской экспертизе, каждый из нас обязан четко и хладнокровно и делать свое дело, - говорит он. – И пока ты этим делом занят, заставляешь себя эмоционально дистанцироваться от чудовищной человеческой трагедии, нестерпимой душевной боли. Это дано далеко не каждому. С одной стороны, у любого человека есть защитные реакции, позволяющие на какое-то время отстраниться от происходящего, "закрыться", мобилизовав всю свою энергию на выполнение чисто профессиональных задач. С другой, все мы – обыкновенные люди...

При идентификации человека, скончавшегося естественной смертью, его родным обычно позволяют посмотреть на умершего. В специально отведенном помещении открывается небольшое окошко, к которому подвозят тело, и близкие подтверждают: "Да, это – он". После чего выдается свидетельство о смерти.

Процедура опознания погибших в результате терактов осложняется. При взрыве в закрытом пространстве - автобусе, кафе, здании - убитых можно идентифицировать только по косвенным приметам (начиненный гвоздями и "пулями" огненный смерч ударяет людям в лицо).

- К нам доставляют не только тела погибших, но и вещи, обнаруженные на месте теракта, нередко - на значительном расстоянии от эпицентра взрыва, - говорит Рикардо Нахман. – Добровольцы объединения "Опознание жертв катастроф" вместе с сотрудниками криминологической лаборатории полиции собирают не только частицы человеческой плоти, но и абсолютно все предметы, которые могут сыграть при идентификации какую-либо роль. Однако вещи разных пострадавших перемешаны в одну кучу: сила взрыва обычно такова, что рядом с трупом валяется удостоверение личности совсем другого человека, возможно, - раненого, поэтому полагаться на доставленные к нам документы при идентификации нельзя.

По словам доктора Нахмана, сложность процедуры опознания зависит от места взрыва, мощности заряда и многих других факторов.

- Нередко идентифицировать погибшего можно только по рентгеновским снимкам зубов, родинкам, татуировкам, пирсингу, отпечаткам пальцев и другим особым приметам, - продолжает д-р Нахман. – В экстремальных случаях (а с ними мы сталкиваемся после терактов, сопровождавшихся пожарами) приходится проводить экспертизу ДНК. Только на основании ее результатов можно установить личность убитого.

После теракта на перекрестке Мегидо в Институт были доставлены обугленные останки. Один из убитых так и не был опознан: никто не искал того человека, по крайней мере - среди жертв теракта. Минуло несколько месяцев, пока в Абу-Кабир не обратились престарелые родители мужчины, погибшего в том автобусе: в день теракта он должен был находиться совсем в другом месте.

- Идентифицировать его до обращения родных было невозможно: неоткуда получить медицинские заключения, рентгеновские снимки или генетический профиль, - объясняет Рикардо Нахман. – Сумки, рюкзаки, найденные на месте инцидента украшения могут ввести в заблуждение и направить по ложному следу. Другое дело, когда часы, например, остались на руке убитого. В этом случае они действительно могут сыграть при идентификации решающую роль.

- Рикардо Нахман приводит такой случай: после одного из терактов в институт, среди вещей пострадавших, был доставлен мобильный телефон.

-Он беспрестанно звонил, - говорит д-р Нахман. - Из объявлений, записанных на автоответчике, нам уже были известны имя и фамилия владельца. Однако сотрудникам института категорически запрещено вступать в контакты с членами семей убитых до тех пор, пока те не будут оповещены полицией. Абсурд: человека нет, но его мобильник продолжает жить своей жизнью. Более того, именно благодаря гибели владельца телефонный аппарат уцелел: сидевший в автобусе человек прикрыл его своим телом...

Еще один эпизод, который будет до конца жизни стоять перед глазами доктора Нахмана:

- После того как террористы застрелили нескольких учеников ешивы в Отниэле, к нам доставили молитвенник, лежавший в нагрудном кармане одного из юношей. Он был прострелен, все страницы в крови...

Дом, в котором разбиваются сердца

Когда ясно, что документы, обнаруженные на месте теракта, принадлежат кому-то из убитых, полицейские (при поддержке психологов) просят его родных заполнить специальный бланк, в котором, среди прочего, описываются особые приметы. Сотрудники Института судебно-медицинской эспертизы тем временем заполняют встречную анкету - post mortem (после смерти). И если данные двух документов совпадают, можно считать убитого опознанным. Но - не до конца.

Самый тяжелый и болезненный для врачей этап - это встреча с родными и близкими погибших.

- Пусть это и формальность, но члены семьи обязаны официально опознать родного, горячо любимого человека, смириться со смертью которого они не в силах, - говорит Рикардо Нахман. - В большинстве случаев мы воздерживаемся от показа родителям останков ребенка, стараясь ограничиться лишь словесными описаниями. Бывает, что кто-то из родных, прибывших на опознание, сходу заявляет: "Я не перепутаю руку своей дочери с тысячью других". Приходится подвести такого человека к окошку, через которое ему будет показана только рука – и ничего более. Лично я всегда пытаюсь убедить родных в том, что нет необходимости осматривать останки. Пусть лучше дорогие, любимые ими люди останутся в их памяти такими, какими были при жизни.

- Какие вопросы задают члены семей погибших?

- Многим необходимо знать, мучился ли перед смертью дорогой им человек, других интересует, где он сидел (если взрыв произошел в автобусе), какие получил повреждения...

- И вы вынуждены рассказывать родителям, как погиб их сын или дочь?!

- Да, постоянно. Теракт у Дизенгоф-центра в Пурим в 1996 году... Дельфинарий... А теперь – Хайфа... Зато большинство погибших в результате теракта в хайфском ресторане "Маца" были людьми пожилыми... Каждый теракт - это страшная национальная трагедия, но каждая жертва - это еще и чудовищная личная, семейная катастрофа.

Доктор Нахман никогда не забудет, как на опознание сына, погибшего в результате теракта на улице Дизенгоф в Тель-Авиве, прибыли относительно молодые родители.

- Тело и лицо мальчика уцелели, и мы, как принято в подобных случаях, попросили отца и мать идентифицировать его посредством осмотра, - говорит он. - Отец сходу заявил: "Нет, это не он". А мать сказала: "Да, это мой мальчик". Однако у нас возникла проблема: версии отца и матери разошлись. Ошибка - недопустима. Пришлось прервать процедуру опознания, попытаться успокоить шокированных родителей. По прошествии некоторого времени мы пригласили их в помещение вторично. Отец посмотрел и прошептал: "Да, это он". Но теперь уже смерть сына не принимала мать: "Нет, - кричала она, - это не он, не может быть!"

Как врач, Рикардо Нахман знает, что особенность психики обезумевшего от горя человека – это подсознательное отторжение информации, причиняющей страдание. Даже по прошествии многих лет невозможно смириться с потерей родных и любимых - что уж говорить о первом дне, самом страшном и мучительном?!

- Помните теракт в Петах-Тикве? Погибла малютка, была убита ее бабушка, а тяжелораненная мать девочки госпитализирована, - говорит Рикардо Нахман. – Чтобы опознать ребенка, приехала тетка. Убитая горем женщина требовала не только дать ей посмотреть на безжизненное тело, но и прижать, поцеловать. Теперь уже в шоке были мы. Вскоре, однако, выяснилось: незадолго до появления племянницы эта женщина родила двойню. У сестры не было молока, и она взялась кормить третьего ребенка. Б-г мой, как она оплакивала девочку, которую любила, как свою дочь... Душераздирающая сцена, свидетелями которой мы стали, может сломать самого сильного, самого бесстрастного человека, независимо от его специальности...

- Как же переносят эмоциональные перегрузки врачи и их ассистенты, работающие в Институте судебно-медицинской экспертизы?

- На службе, по крайней мере, нервных срывов не бывает ни у кого. Не знаю, правда, что ощущают мои коллеги по возвращении с работы домой...

- А что чувствуете вы после многочасовой смены?

Рикардо Нахман признается:

- В те минуты, когда я вынужден общаться с семьями погибших, я с трудом сдерживаю слезы. Мною владеет чувство, что и сам я - частица каждой такой семьи, и трагедия обрушилась на меня лично. Но кто-то в семье должен быть сильнее других. И на кого-то все равно ложится обязанность, тщательно подобрав слова, сказать всю правду в глаза осиротевшему сыну или родителям, потерявшим горячо любимого ребенка...

Когда я возвращаюсь домой после нескончаемой (подчас 12-14-часов) смены, я не могу уснуть, - продолжает Рикардо Нахман. - Перед глазами стоят не столько тела погибших (вскрытие и идентификация - это моя профессия), сколько лица их родных. Я не в силах включить телевизор, чтобы снова (но теперь уже в абсолютно ином ракурсе) увидеть тот ад, откуда только что вырвался. Дома, в отличие от института, защитные реакции уже не срабатывают. Здесь я - гражданин своей страны, человек с оголенными нервами и истекающим кровью сердцем.

Не поднимая глаз, Рикардо Нахман чуть слышно произносит:

- Увидев как-то на экране лежащие на мостовой целлофановые пакеты с останками, я не выдержал - и зарыдал. Да, весь этот непосильный (с чисто человеческой точки зрения) груз был доставлен к нам в институт, я касался каждой оторванной конечности, но на работе ты действуешь, как робот, а дома, стоит чуть-чуть расслабиться, - накатывает боль и накрывает тебя с головой.

Рикардо Нахман репатриировался из Аргентины.

- Сталкивались ли вы с чем-то подобным на родине?

- Нет, грохот взрывов я впервые услышал в Израиле, в начале 1991 года, когда находился здесь как турист. 15 января началась война в Заливе, ракетные атаки...

- Вы уехали домой, в Аргентину?

- Нет, принципиально оставался здесь три месяца. Тогда-то я и почувствовал, что мое место - в Израиле. Здесь мой дом! А вскоре (будучи уже дипломированным врачом) перебрался сюда.

- Могли ли вы себе представить, что в Израиле вам придется постоянно, почти беспрерывно заниматься не столько конвенциональной судебно-медицинской экспертизой, сколько опознанием жертв арабского террора?

- Как врач, мог. Но никогда не представлял, что в таких масштабах...

Испытание на прочность

В сопровождении врачей - Владимира Карасина и Констатина Зайцева - знакомлюсь с лабораториями Института (доктор Карасин 25 лет проработал в Московском бюро судебно-медицинской экспертизы, а его коллега Зайцев имеет 9-летний стаж работы в аналогичном учреждении Донецка).

- Постарайтесь не допустить крайне распространенную ошибку – ни в коем случае не называйте нас патологоанатомами, - предупреждает Владимир Карасин. - Мы - судмедэксперты, а патологоанатомы - это те, кто работает в больницах и определяет причины смерти больных.

Речь заходит о событиях последних двух лет.

- Мы достаточно редко сталкиваемся с членами семей погибших - с ними, как правило, общается директор института профессор Иегуда Хисс, - говорит доктор Карасин. - Но нам постоянно передают информацию, почерпнутую из бланков, которые заполнены в полиции, а мы уж ее дополняем. Совсем другое дело, когда жертвами теракта стали новые репатрианты, чьи родственники ивритом не владеют. После теракта у дельфинария нам пришлось – по совместительству – работать переводчиками. Но, поскольку мы – профессиональные судмедэксперты, в ходе бесед с родными нам удалось выяснить дополнительные детали, облегчившие процесс опознания. Общение с людьми, потерявшими близких, - страшное испытание. Большинство - в полном шоке. Очень плохо слышат, о чем ты их спрашиваешь, отвечают невпопад...

- Что вы ощущаете, когда слышите о теракте?

- Мы - обычные люди, - говорит доктор Карасин. - Теракт - это кошмар. Однако специфика профессии такова, что времени на обдумывание нет: тебя тут же вызывают на работу. Или, наоборот, - ты звонишь домой и предупреждаешь, чтобы тебя не ждали. Ни к ужину, ни даже к завтраку на другое утро.

- А я реагирую на теракты иначе, - говорит доктор Зайцев. - Тут же звоню домой, чтобы узнать, все ли в порядке. Родители у меня - пенсионеры, мало ли куда поехали... Дочке Маше - шесть с половиной лет... В общем, тревожишься за всех.

Прежде, чем мы спускаемся в прозекторскую, мне выдают накрахмаленный белый халат. Как в обычной больнице.

В помещении, где проводится вскрытие, знакомлюсь с Эли Липштейном, главным ассистентом Института. Накануне, когда сюда доставили останки жертв теракта, среди вещей убитых Эли обнаружил личный дневник девочки-подростка. Человек в высшей степени деликатный, он, тем не менее, был вынужден раскрыть тетрадку, чтобы узнать, чья фамилия указана на первом листе.

- Невероятно тяжело... - говорит Липштейн. - С одной стороны, ради ускорения опознания ты вынужден сознательно нарушать элементарные этические нормы: в любой иной ситуации читать чужие дневники ты не станешь. С другой, стоит пробежать несколько строк - оторопь берет. Пару часов назад человек жил полнокровной жизнью, любил, обижался, строил планы на будущее. Дневник – вот он, а человека нет...

Пауза... В двух шагах от нас, в залитом холодным неоновым светом помещении, идет обследование очередного (как здесь говорят) объекта.

- Казалось бы, все мы научились во время работы абстрагироваться от судеб тех, кого уже нет, - говорит Эли. – Но это впечатление обманчиво. Ты не в силах без слез читать дневник 14-летней девочки, а голос мальчика, записанный на автоответчике мобильного телефона, будет преследовать тебя во сне и наяву. Я работаю в Институте судебно-медицинской экспертизы 17 лет. И все эти годы постоянно сталкиваюсь с жестокостью во всех ее проявлениях – к нам отовсюду доставляют убитых, независимо от того, при каких обстоятельствах они погибли. Но жертвы терактов - это всегда шок. И мне с каждым разом все труднее и труднее справляться с той нечеловеческой болью, которую испытываешь. Возвращаешься домой, пытаешься уснуть - но через час-два просыпаешься в холодном поту, потому что снятся - кошмары...

На исходе субботы медики освидетельствовали шестнадцатую жертву теракта на проспекте Мориа: в хайфской больнице "Рамбам", не приходя в сознание, скончался 20-летний Анатолий Бирюков.

В воскресенье были преданы земле тела рава Элиягу Горовица и его жены Дины, застреленных в своем доме в Кирьят-Арба. А во вторник утром в больнице "Рамбам" скончалась 20-летняя Моран Шошан.

Крутится конвейер смерти. Перебоев – нет...

На снимках(фото автора):
Национальный институт судебно-медицинской экспертизы: в прозекторской
Доктор Владимир Карасин
Доктор Константин Зайцев
Эли Липштейн: "Опознание жертв теракта – это всегда шок"

Ожидание, подобное вечности

"Новости недели", 13.03.2003

Hosting by