Алекс Тарн

История одного перевода

Вы не подумайте, я не то чтобы литературовед какой или еще что. Но уж больно история невероятная. Ясное дело – никто не поверит. Я и сам себе не верю – вон, руки по локоть синие от щипков. Борхес – тот бы поверил... жаль – не дожил старик.

Давайте, я сразу перейду к сути, ладно? Был бы литературоведом – обязательно походил бы вокруг да около, попыхтел бы на разные общеобразовательные темы. Но я ведь – нет. Я ведь – простой парень, техник по счетным машинам, хоть и лысый, и еврей, но хороший. Так сказал о нас, компьютерщиках, поэт Александр Галич. Вот видите – двух абзацев не написал, а уже столько выпендрежу – тут вам и Борхес, тут вам и Галич... прямо литературовед, право слово. А все отчего? Страшно приступать – вот отчего.

Нет, вас-то я не боюсь. Чего вас бояться – свой брат-дебил... Темноты боюсь. Мне, знаете, так актер один знакомый описывал про страх сцены. Я, говорит, как на сцену выхожу – боюсь ужасно. Темноты, говорит, этой боюсь – там, сразу за рампой; провала этого жуткого. В нем, говорит, весь страх и ужас. Слава Богу, глаза понемногу привыкают, и тут уже начинаешь различать зал, а в зале – стулья, а на стульях – свой брат-дебил... Ага, все путем, свои все люди, а вовсе не какая-то дурная и темная бесконечность.

Вот и я так. Как ни крути, а есть в этой истории что-то... даже слова не подберу... что-то провальное, как в той темноте за рампой. И вот пялюсь я в эту темноту, в точности, как приятель мой актер, и силюсь разглядеть зал, и стулья, и вас, дебилов... и нету, нету, нету! Лишь в глазах черно, и сквознячок поддувает.

Короче. Как-то раз я гулял по Интернету и наткнулся на некую статейку. Статейка была неплохая, да что там... – замечательная была статья на совершенно злободневную тему, причем на английском языке. Английский язык характеризуется удивительной точностью; его не так-то легко распустить, не то что русский. Русский язык распускается с легкостью необыкновенной. Оттого-то писать все норовят по-русски, а читать – по-английски.

Автор статьи – американский еврей – русского то ли не знал, то ли подзабыл, в общем, вынужден был писать по-английски, что существенно облегчало задачу читателя, то есть – мою. И я - благодарный читатель - время от времени справляясь в словаре, благополучно и с удовольствием добрался до конца. А в конце стояло оно, это стихотворение. Стихотворение Киплинга.

Стихотворение поразило меня в самое сердце. Конечно, статья служила прекрасной подготовкой к тому. Безымянный автор писал об исламской угрозе, о диком шахидском прибое, заливающем наши набережные, о непостижимом и угрожающем культе насилия, о ржущих и режущих всадниках смерти на наших улицах, о поясах самоубийц – поясах верности ихнему подлому богу, о кривом, как ятаган, полумесяце у нашего горла.

Он писал о том, что хватит бздеть... нет, он не мог написать так – ведь он писал по-английски... но смысл был именно таков – хватит бздеть, давайте, вломим им, гадам, по первое число. Давайте, засадим им по самый черепок, так, чтобы извилистые коранские суры брызнули из их заросших грязью ушей. Он хотел войны, он звал ее во все свое неширокое англоязычное горло. "Война! – кричал он. – Война! Даешь войну!"

"Доколе?! – вопрошал он. – Доколе?!" И я соглашался с ним вполне, ибо возразить было нечего. Кулаки мои сжимались. Так, со сжатыми кулаками и со словарем я добрался до конца и увидел стих Киплинга. Это был апофеоз. Я прочитал его трижды, прежде чем перевести дух. Затем я перевел дух и понял, что мне нужно перевести еще и стихотворение. Потому что стихи в моем извращенном ухе звучат только по-русски. Вы можете считать это уродством – пусть. Вот такой я урод уродился.

В общем, как-то с разгона, как-то даже нечувствительно... да... в общем... да что там – перевел я его, этот стих, да, перевел, что поделаешь – сделанного не воротишь, бейте меня, режьте меня на части... перевел. Вот он, читайте, кто хочет. А кто не хочет, читайте только последнюю строчку, ибо в ней вся загвоздка.

За дочь и за жену,

За все, чем свят и жив,

Восстань и встреть войну,

И Гунна у межи.

Твой мир разрыт и смят,

Разграблен, осквернен...

Куда ни кинешь взгляд –

Руины, сталь и стон.

Лишь заповедь Отца

Стучит в твоем виске:

"Дай мужество сердцам,

И силу дай руке."

Ты снова слышишь речь,

Что слышал испокон:

"Свистящий страшный меч

Всему теперь закон."

Ты прежней нитью сшит

Со всеми, кто готов

Рубить, давить, душить

Неистовых врагов.

Комфорт, богатство, смех,

Утехи и мечты

Растаяли во тьме -

Остался только ты.

Чтоб встретить ужас дня,

Нагого, как напасть,

Чтоб, мужество храня,

Не дрогнуть, не упасть.

Лишь заповедь Отца

Стучит в твоем виске:

"Дай стойкости сердцам,

И силу дай руке."

Надежды ложной пшик

Не выведет к заре -

Лишь жертвенность души

На жадном алтаре.

На всех нас потому -

Судьба и жизнь одна.

Как выжить одному,

Коль рушится Страна?

Почему надо прочитать именно последнюю строчку? Потому что тут я погрешил против оригинала. Не то чтобы я был совсем безгрешен в прочих строчках... но там все-таки можно сделать скидку на любительский уровень. Однако в последней строчке я погрешил сильно, непростительно даже. Дело в том, что в этой строчке Киплинг писал не о какой-то абстрактной "стране", а о совершенно конкретной Англии.

Дойдя до "Англии", я призадумался. Нет, это была не техническая проблема. Моей нехитрого стихотворного умения вполне хватало на то, чтобы втиснуть туда исходную "Англию". Скажем так:

На всех нас потому -

Судьба и жизнь одна.

Как выжить одному,

Коль Англии – хана?

Или:

На всех – судьба одна -

Убогий иль гордец...

Нам жизнь на хрена,

Коль Англии – конец?

И так далее... уйма вариантов... Но! При чем тут Англия? При чем тут Англия, братья-дебилы, когда нас, нас с вами, жучат эти сволочи? Когда они взрывают своих толстогубых Фатьм и Ахмадов на входе в наши дискотеки, стреляют по нашим школьным автобусам, выцеливают младенцев в наших колясках? Когда непримиримая, колючая ненависть смотрит на нас с холмов Рамаллы и Монмартра, с набережных Газы и Антверпена? Когда дедушка-Шарон, держа в старческой веснушчатой горсти всю нашу страну вместе с нами со всеми, нетвердой походкой выходит навстречу сильным мира сего?

Разве не про нас написано все это стихотворение, про нас, а не про Англию? И я недрогнувшей рукою сменил "Англию" на "Страну", поставил точку, и уснул, счастливый. Мне снилась историческая справедливость, помноженная на литературную правоту.

Но утро, как известно, всегда встречает прохладой излишне разгоряченную предыдущим вечером голову. Проснувшись, я решил выяснить, а не озаботилось ли человечество внести свой скромный вклад в дело перевода данного стихотворения еще до моего решающего и капитального вмешательства? Увы... то ли я плохо искал, то ли и в само деле так оно и обстояло, но ничего похожего не находилось. Нет, вообще говоря, переводы Киплинга на русский занимали в Сети весьма не хилое место. "Баллада о Востоке и Западе", к примеру, существовала, по крайней мере, в десятке вариантов. "Пыль" поднималась тремя параллельными столбами, "Мандалай" лаял в семь глоток, "Марш хищных птиц" звучал шестиголосой какофонией, "Бремя белых" упятеренной тяжестью давило на темя, вымя, семя...

И только искомый стих, переведенный мною накануне, не всплывал из пучин Всемирной Паутины в русском своем варианте. Гордость первооткрывателя уже боролась во мне с нарастающим чувством одиночества... как вдруг... вон оно – что-то похожее... какой-то Сергей Андреев... ба! и первая строка - такая же, как у меня: "за дочь и за жену"... ну-ка, ну-ка...

Я щелкнул мышкой по строчке, и экран, поколебавшись, раскрылся. Я глянул, и в глазах моих потемнело. Возможно ли?! На экране был мой вчерашний перевод, дословно... да что там – дословно! – с точностью до запятой! С точностью до мелких фонетических удач и досадных падежных неряшливостей, до слова, до буквы... до "Страны" вместо "Англии"! Мистика какая-то... хоть в дурдом беги.

Поглазев еще некоторое время на таинственный экран, я обнаружил в правом нижнем углу надпись мелкими буквами: "По вопросам, связанным с переводом, обращаться по адресу ... " Далее шел адрес электронной почты.

Излишне говорить, что письмо мое было исполнено язвительного оскорбленного достоинства. Не соблаговолят ли авторы страницы объяснить покорному их слуге – каким таким макаром мой перевод, сделанный десять часов тому назад, вдруг оказался опубликованным – без всякого моего на то согласия, да еще и под чужой подписью? Да и кто он такой, этот Сергей Андреев? Помню, футболист был такой, в Ростове; но он, вроде, переводами Киплинга не баловался... хотя, чем черт не шутит.

Ответ пришел быстро. В нем стояло: "С 10 до 19 по свердловскому времени." И номер телефона.

Мне ответил слабый старческий голос. Это был сам Андреев, Сергей Сергеевич, пенсионер из города Екатеринбурга. История, которую он мне поведал, невероятна. Впрочем, об этом я вас уже предупреждал, так что не обессудьте. А было так.

Книжку Киплинга семнадцатилетний Сережа раскопал в домашней библиотеке, во время большой войны. Мама его преподавала английский в одном из свердловских вузов. Вообще-то Сережа любил Маяковского, но англичанин был тоже неплох. Далек до ужаса – все эти Мандалаи и яркие звезды над южными широтами представлялись другой планетой в серошинельной, голодающей, истекающей кровью стране – но неплох. Да и в конце концов – что ж такого, что другая планета? Неужели нельзя на минутку отвлечься, отдохнуть от повседневного кошмара, прополоскать глаза в цветных киплинговских картинках? А реальность – она никуда не денется... запад есть запад, восток есть восток...

Но одно стихотворение, напротив, поразило Сережу своей замечательной актуальностью. Враг у ворот... мужество в сердце... сила в руках... закон меча... жертва во имя Родины... Написанное в самом начале предыдущей мировой бойни, в 1914 году, оно звучало удивительно свежо и уместно именно теперь, когда немцы неумолимо накатывались на Волгу и Кавказ, и похоронки сыпались безостановочным серым дождем в почтовые ящики друзей и знакомых.

Сережа прочитал стихотворение несколько раз, а затем как-то автоматически взял карандаш и написал перевод. Конечно, он и до того немного баловался стихами – возраст такой, сами понимаете... но тут все было иначе – перевод шел легко, как под чью-то диктовку. За какие-то полчаса Сережа добрался до последней строчки и призадумался. Нет, это была не техническая проблема. Его нехитрого стихотворного умения вполне хватало на то, чтобы втиснуть туда исходную "Англию". Но при чем тут Англия? При чем тут Англия, спрятавшаяся за своим спасительным Ламаншем? Разве ее землю, а не нашу топчут поганые вражеские сапоги?

Итак, Англия решительно не подходила. Сережа еще немного поразмыслил и решительно вывел: "Как выжить одному, коль рушится Страна?" Вот так. И никакой Англии. Пусть сначала второй фронт откроют, а там посмотрим...

В местной газете стих приняли "на ура". Киплинг был у властей не в моде, поэтому Сережа – исключительно ради пользы дела – подписался собственным именем. В конце концов, ему было чем гордиться. Пионеры читали его перевод на импровизированных концертах в свердловских госпиталях - наряду со стихами Симонова и Суркова.

Концерт-то его и сгубил. Правда не госпитальный, другой – праздничный, на День Чекиста. Сережу арестовали по обвинению в распространении контрреволюционной пропаганды в военное время. На первом же допросе следователь предъявил ему пожелтевший от времени листок крымской белогвардейской газеты 1919 года. Там красовался – слово в слово – сережин перевод злосчастного стихотворения Киплинга, подписанный, понятно, кем-то другим. Текст выглядел удивительно актуально на фоне прочих заметок, описывающих зверства красных, массовые расстрелы, тотальное наступление торжествующих хамов на гибнущую Россию... В последней строчке, вместо "Англии", стояло: "Страна".

Андреев счастливо избежал расстрела, но прошел через все адовы круги Черной Планеты – Колымы. После смерти Усатого Вурдалака он вернулся в родной Свердловск – искать разгадку неимоверного совпадения, стоившего ему двенадцати лет лагерей. Рылся в библиотеках, читал специальные исследования и популярную литературу, съездил в Крым, в попытке отыскать следы сгинувшего белогвардейца... Все впустую. Наконец, Сергей Сергеевич махнул рукой и смирился с необходимостью продолжать жить в недоумении. Правда, время от времени он еще просматривал новые материалы по Киплингу, но делал это скорее по инерции.

Новый след всплыл почти двадцать лет спустя, в середине семидесятых. В некоей полузакрытой диссертационной работе Андреев наткнулся на перепечатку из израильского русскоязычного журнала времен Войны Судного Дня. Перевод был подписан неизвестным именем – видимо какой-то любитель поразился неимоверной актуальности киплинговского текста и решил перевести его на русский. Тогда и в самом деле Израилю приходилось несладко: египетские дивизии форсировали Канал, сирийские танки стояли на Голанах, готовясь к решающему броску на Хайфу... Что же касается перевода – он слово в слово повторял до боли знакомый вариант Андреева и безымянного беляка. Включая деталь со "Страной".

И тут Андреева осенило. Как это он раньше не догадался? Ошибка его заключалась в том, что все предыдущие поиски начинались с Киплинга, вернее, с 1914 года – даты написания стихотворения. Стихотворения? Дудки! Киплинговский текст не мог быть оригинальным. Скорее всего, это был перевод, возможно даже – перевод с перевода! Сергей Сергеевич привлек к работе знакомых специалистов по европейской литературе. Первый же поиск дал несколько результатов – французский текст времен Прусской кампании, итальянский – времен Наполеоновских походов, немецкий – периода Тридцатилетней войны...

След явно уходил еще глубже, в средневековье, даже в античность, к первым письменным образцам. Конечно, переводы модифицировались в соответствии со временем, менялась терминология, названия мест... В той самой, последней строчке, сменяли друг друга китайские царства и индийские княжества, Ашшур и Вавилон, египетские города и греческие полисы... Лишь одно оставалось неизменным, из века в век: призыв к оружию, к защите Родины, как самой главной, самой дорогой святыни; закон обнаженного разящего меча; постоянная готовность к жертве; избавление от пустых, лживых иллюзий; молитва о мужестве в сердце и о силе в руках.

Андреев сказал мне, что собранная им коллекция насчитывает уже несколько сотен текстов. Самый старый из них – на санскрите. Он даже любезно предложил выслать несколько копий по факсу. Я поблагодарил и отказался. Что мне – санскрит? Что я – санскриту?

"Тогда – прощайте, – сказал старик и, засмеявшись, добавил – поздравляю вас со вступлением в клуб." Я пожелал ему доброго здоровья и повесил трубку. За окном куролесили птицы. Шарав сломался еще позавчера, пыль ушла, и теперь прозрачная звонкая синева висела над моей Самарией, и над всем этим странным, загадочным и таким простым по сути своей миром. День был еще молод; времени – хоть отбавляй... податься, что ли в клуб?.. я ведь теперь – в членах.

Зайду так запросто – привет, мол, бичи!.. и они кивнут, оторвавшись на секунду от своих кружек, чарок и черепков. Блеснет обширной лысиной усатый бомбеец Редьярд Киплинг, положивший сына на алтарь своей войны; улыбнется двумя ровными рядами металлических зубов бывший свердловский комсомолец, лагерный придурок Сережа Андреев; качнет золотом погон безымянный крымский белогвардеец; весело подмигнет кудлатый сержант, сгоревший на Синае вместе со своим танком в октябре семьдесят третьего...

Этих я знаю, да... но вон их еще сколько – сотни, тысячи... в костюмах, фраках и хитонах, в бушлатах и медных доспехах... Подожди... как же они понимают друг друга – многоязычная эта братия? "Азов, хавер*, - смеется сержант и по-свойски хлопает меня по плечу. – Мы ведь тут все переводчики... Ты что, забыл?"
________________________
*Оставь, друг (иврит)

20.06.2003

Ася Энтова о статье Алекса Тарна Стихотворение Киплинга: перевод и оригинал

Другие статьи Алекса Тарна

Hosting by