|
Алекс Тарн
День Рождения Переса
Я шел себе по улице. Впереди, метрах эдак в пятидесяти, из дому
вышел человек с дубинкой и мешком. Такие мешки теперь не носят, а
он нес. Наверное, поэтому я стал к нему присматриваться. Что у него
там, в мешке? По нынешним временам... не приведи Господь... но на
араба, вроде бы, не похож. Я на всякий случай отстал, но глаз с
этого типа не спускал. Мы шли по бульвару Бен-Цион, в сторону
Габимы. Мне-то нужен был киоск – там, на углу. Я хотел купить и
съесть яблоко. А что он хотел – неизвестно.
Тут я заметил оцепление и вспомнил, что сегодня отмечают день
рождения Переса, и в честь этого понаехала куча народу, включая
Клинтона. Но киоск мой был вне оцепления, а на остальное мне как-то
начхать, включая всех. Я уже подошел к киоску и начал выбирать
яблоко, как вдруг вспомнил про этого, с мешком. Он стоял около
оцепления и базарил с полицейским. Сначала они разговаривали тихо,
но потом принялись размахивать руками и кричать. Мне стало
интересно, и я подошел поближе.
Мужик хотел пройти на празднование, а полицейский его, естественно,
не пускал. Полный идиот – не полицейский, конечно, а этот, с
мешком. Я потом по телевизору видел, что многие даже с
приглашениями не попали, что уж говорить про этого задрыгу.
Полицейский пытался ему втолковать, что, во-первых, нужен пропуск,
а, во-вторых, вход не отсюда, а тут только оцепление, так что – не
будет ли господин так добр оставить его в покое, потому что это не
в его власти, и старшего он не позовет, потому что приказ ясен; и
неужели надо повторять двадцать раз одно и то же? - нет, я же вам
это уже в пятидесятый раз объясняю – нельзя, и точка; я очень не
советую вам нарываться на неприятности, вы знаете, любому терпению
есть предел; ну ты что, мужик, человеческого языка не понимаешь? –
я ведь могу и по-другому; ну ты, падла, кончай, последний раз
говорю – вали отсюда, пока цел.
А мужик – чокнутый на всю голову – отвечал ему что-то совершенно
несуразное – что, мол, пропуска у него нету, да и не нужен он ему,
пропуск; что он всего-то и хочет что встретиться с Шимоном – он так
и сказал: «с Шимоном» - и передать ему подарок ко дню рождения;
неужели непонятно, ведь это так просто; и немедленно прекратите
меня отталкивать, это произвол; знаю я вашего брата, сиживал в
ваших подвалах, сволочи, чтоб вас всех. Дальше он перешел на
русский, потому что материться на иврите – все равно что дуть без
воздуха, и матерился так красиво и вдохновенно, что я заслушался.
Но полицейский пришел от всего этого в состояние активной
депрессии, а может – опрессии, но скорее, все-таки, – агрессии.
Короче, он как-то судорожно перепрыгнул через ограждение, схватил
мужика за грудки и начал трясти, и сразу стало видно, что
полицейский намного сильнее, а со всех сторон еще и бежали другие
менты, ему на подмогу. А мужик трясся в сильных полицейских руках,
как яблоня, и мешок трясся на нем, как яблоко, а я тем временем
жевал свое яблоко, которое, слава Богу, не тряслось, но, тем не
менее, странным образом роднило меня с этим несчастным шизиком.
Потом яблоко все-таки упало, то есть не яблоко, а мешок, и в самом
деле, далеко не откатилось – не врет пословица; и набежавшие менты
принялись активно шмонать их, то есть мужика и его мешок, с
каким-то садистским удовольствием вывернув их содержимое, то есть
мешка и мужиковских карманов, прямо на мостовую. Самое смешное,
что, помимо растрепанной стопки бумаг, в мешке оказалось несколько
яблок. Порывшись в этом, для них не интересном, менты побросали все
обратно в мешок, погундосили минуту-другую по своему воки-токи,
собрали в одну кучку мешок, мужика, палку и запихнули всю троицу в
подлетевший воронок.
Воронок покаркал дизельным двигателем и улетел в сторону улицы
Дизенгоф, менты как-то удивительно быстро приняли штатный ленивый
вид, представление кончилось. Я доел яблоко и уже повернулся
уходить, как вдруг заметил листок бумаги – единственное напоминание
о нелепой сцене, разыгравшейся на моих глазах. Подобрав листок, я
вопросительно посмотрел на полицейского. В тяжелом взгляде
господина мента не читалось ничего, кроме хумусной отрыжки. Я
истолковал это как разрешение, сунул листок в карман и пошел
восвояси.
Дома я развернул листок, прочитал, и Тель-Авив поплыл перед моими
глазами. Там стояло:
«...до ста двадцати?
* * *
Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Миру даже надоело. Бывало,
только на соревнованиях объявят: «Борец с красным поясом – Мир...»,
как, откуда ни возьмись, выскакивает Шимон Перес и кричит страшным
голосом: «Нет! Нет! Я за него!» А потом отталкивает Мир в сторону и
ну за него бороться. Ну а Мир что... – плюнет, да отойдет. Что тут
поделаешь? Не драться же с ним, со стариком?
* * *
Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Но не умел. Все схватки
проигрывал «на туше.». Иногда еще говорят: «проигрывал вчистую».
Или: «чисто проигрывал». Но это – не про Переса. Перес такого слова
– «чисто» - не признавал. Он проигрывал «на туше.».
* * *
Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Он даже Рабина в это дело
втянул. А Рабин любил виски, и ничего не заметил. А когда заметил,
то заплакал и начал жаловаться: «Как же так, - говорит. – Никого
умного вокруг не осталось. Раньше хоть Игаль Алон был. Эх, Игаль,
Игаль, как же мне тебя не хватает! Игаль... Игаль...»
А Перес услышал и как закричит страшным голосом: «Игаль? Игаль? А
Мир?» Ну, тут Игаль Амир подумал, что это его зовут и пришел. Видит
– Перес кричит, а Рабин плачет. Пожалел он Рабина и пристрелил,
чтоб не мучался.
* * *
Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Но не умел. Зато
склочничать он и любил, и умел. Как склока где заваривается, так
Перес туда – шасть, и ну кричать страшным голосом: «А вы кто
такие?» Это он научился у великого русско-еврейского актера Гердта
Паниковского из фильма еврейско-русского автора Ильфа Петрова.
Перес и сам когда-то был белорусско-белоеврейским пареньком Семой
Перским. Но он в себе эту двойственность изжил. Теперь можно было
бы назвать его «чисто-еврейский склочник». Можно, но нельзя. Потому
что такого слова – «чисто» - Перес не признавал из принципа.
* * *
Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Но звезд с неба не хватал.
До неба допрыгнуть надо, а Перес ведь был не прыгун, а борец.
Поэтому Перес хватал звезды со стола. Чуть где звезды или там
медали на стол навалят, - Перес тут как тут, и ну звезды хватать.
Да так ловко, что никому больше не достается. Ну, тут, понятно,
склока начинается. Другие ж тоже хочут.
* * *
Шимон Перес очень любил бороться за Мир. А великий русский
полководец Суворов любил войну и не любил Переса. Суворов говорил:
«Там, где Перес – там склока.» А склоку Суворов не любил. Поэтому
все звезды так или иначе доставались Пересу. В конце концов,
Суворов рассердился и объявил голодовку, пока звезду не получит. Но
кто ж ему даст звезду-то, если Перес все расхватал? Так и помер
бедняга, не емши.
* * *
Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Но он всем так надоел
своей склочностью, что никто уже с ним бороться не хотел. Тогда
Перес стал искать П`артнера, но все отказывались. Как-то он пришел
к Арафату и говорит:
«Давай, ты будешь Па`ртнером, и мы станем бороться вместе.»
«В каком месте?» - спросил Арафат.
«Не все ли равно?» - сказал Перес.
«Нет, - сказал Арафат. – Ты, Перес, склочник, и все звезды себе
отхватываешь. Вон – даже Суворова голодом уморил. Не буду я твоим
П`артнером.»
«А я тебе тоже звезду дам,» - сказал Перес.
Так Арафат согласился стать П`артнером.
* * *
Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Еще он любил Арафата,
потому что тот согласился быть его П`артнером. Они стали искать
место где бороться, но все их гнали вшею, и по холке, а то и в рыло
заедут. Тогда они пришли к Рабину. А Рабин любил виски и ничего не
заметил. А как заметил, так говорит: «А чего это вы тут делаете?»
А они говорят: «Мы за Мир боремся!» и звезды показывают.
«А почему здесь?» - спрашивает Рабин. А они посовещались и говорят:
«А мы тебе тоже звезду дадим.» А Рабин говорит: «Я звезды не люблю,
я люблю виски.»
Тогда они говорят: «Будем пить на троих.»
Рабин подумал и согласился, потому что когда покупать, то поровну,
а когда пить – то Арафат мусульманин, а Перес - трезвенник. Прямой
профит от таких П`артнеров.
* * *
Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Еще он любил Арафата,
потому что тот согласился быть его П`артнером. Но больше всего он
любил свой День Рождения, потому что никто к нему не приходил в
гости из-за его склочности, даже жена, и поэтому все, что было на
столе, доставалось ему одному. Правда, отсутствие жены его все-таки
угнетало – ведь посуду приходилось мыть самому. А он ведь не любил,
когда чисто. Но потом Арафат стал ходить к нему, как П`артнер, и
бить всю посуду. Так что проблема решилась сама собой.
* * *
Шимон Перес очень лю...»
Я вдруг обнаружил, что стою перед окном, и, тупо глядя на
проплывающий Тель-Авив, повторяю, как заведенный: «Даниил
Иванович?.. Даниил Иванович?.. Даниил Иванович?..» Черт, как это я
сразу не догадался – с дубинкой и мешком... кретин! Не помню, как я
оказался около оцепления, на том же месте. Полицейский был еще там.
«Простите, офицер,» - обратился я к нему на американский манер, как
в кино. Мент почувствовал респект и приосанился.
«Вы не могли бы подсказать, где я могу найти того типа... ну, того
ма.ньяка, что бузил тут полчаса тому назад? Мне очень нужно...»
«А хрен его знает, – равнодушно отвечал полицейский. – Наверное,
отвезли куда-нибудь подальше, да и выбросили.»
Я заставил себя заглянуть в его глаза. Там была все та же давешняя
хумусная отрыжка и более ничего.
...Я шел домой, волоча по тротуару свое окровавленное сердце. Как
же так?! Вот так просто?! Так вот просто – выйти из дому и
исчезнуть? Совсем как тогда, шестьдесят два года тому назад? И я
тоже хорош, идиот, кретин немилый... ведь сколько знаков было,
явных, понятных: и дубинка, и мешок, и яблоки... просвистал,
прощелкал... эх!
Сзади что-то упало. Я обернулся. Из окна третьего этажа медленно,
но верно высовывалась старуха, с чрезмерным любопытством пытаясь
разглядеть свою ранее выпавшую подружку.
1.10.2003
|
| |
Статьи
Фотографии
Ссылки
Наши авторы
Музы не молчат
Библиотека
Архив
Наши линки
Для печати
Наш e-mail
|
|