Власть в Ягуре находилась в руках элиты. Элита состояла из выходцев из Польши (поляков) и из людей “фракции Бет” Ицхака Табенкина. У моих родителей и у их товарищей из Бессарабии не было права голоса,только право соглашаться. Между ними и поляками не было равенства. Бессарабцам было дано только одно право: говорить элите "да!". Бессарабцы были из “фракции Гимель” Бен-Гуриона. Бен-Гурион не сумел овладеть киббуцами объединения “hа-Киббуц hа-Меухад”, потому он расколол их и создал параллельное киббуцианское движение. Но мои родители остались в Ягуре, они были в оппозиции. Если бы я родился в семье поляков, я бы стал начальником генерального штаба и министром в каком-нибудь правительстве.

Все счета в хозяйстве киббуца вела незамужняя женщина по имени Хума. Она была любовницей Табенкина. Быть любовницей Табенкина - это все равно что быть любовницей Мао-Дзедуна или наложницей царя Давида: это значит служить социалистическому сионизму. Хума была музой Табенкина. Тот, кто прочтет писания Табенкина, поймет кем была Хума.

Ягур находился в кармане у Хумы и в кармане у Табенкина. Никто из товарищей киббуца не знал, что происходит на самом деле. Даже поляки не знали. Хуму охранял сам Господь Бог, Мария из Назарета не находилась на одной ступени с Хумой. Это была сильная женщина, одинокая и суровая. Только сильная, одинокая и суровая женщина считалась женственной в то время. Табенкин рассказал Мильштейну, что он любил Рахель. Рахель любили все. Хуму любил только Табенкин.

Хума не перемолвилась словом с кем-либо в киббуце. Она только раздавала указания. Речь ее была бедна, указания отличались лаконичной краткостью. Товарищи киббуца Ягур их не понимали, но выполняли. Семья Табенкина жила в киббуце Эйн Харод. В киббуце Ягур у него была любовница и глупые адепты. Только Хума знала, что стоит за экономической деятельностью: прибыли или убытки. За 30 лет до этого только чиновники барона Ротшильда знали, что происходит в поселениях Галилеи. Даже сам барон не знал. Табенкин не знал, что происходит в его киббуцах. Табенкин - это отец Зосима из "Бесов" Достоевского. Табенкин был святым, был Богом-Киббуцианского-Движения.

Хума жила долго. После ее смерти открылись тайны Ягура. Люди начали понимать, что у них не хватало смелости понимать. Смелость понимать находится на самой высокой ступени человеческой смелости. Мои родители были в оппозиции к полякам, к Хуме и Табенкину.

Ягур и сегодня невероятно консервативен. В годы моей юности, до мобилизации, большинство членов киббуца были простые люди, они без колебаний принимали законы господ из семей основателей. “Масса” должна была работать на полях и поднятием руки на общем собрании в конце недели, утверждать решения господ. Пятьсот человек прошло через Ягур. Многие из них уехали заграницу. Они работают таксистами и грузчиками в Нью-Йорке. Не для этого был создан киббуц. Можно было удержать детей. Я спросил секретаря хозяйства: “Что они предпочли бы, возвращение детей или присоединение новых товарищей?" Ответ был: "Новых товарищей". Господа не хотят детей; дети слишком хитры, сомневаются, требуют ответов на трудные вопросы и могут устроить переворот, как устроил его в Гистадруте Хаим Рамон. Господа выталкивают детей вон, оставляют послушных, принимают безропотных или новых олим для работы и для поднятия руки раз в неделю: "Кто за, кто против?" Они рекламируют лозунг: "Присоединись к киббуцу, и тебе будет хорошо".

Детство и юность я провел в Ягуре и не знал там человека, которому было бы хорошо. Я не могу вспомнить счастливого киббуцника. В Израиле эти слова считаются ересью. Поэтому разваливается Израиль.

Основатели посчитали, что мои родители будут работать, что они будут принимать решения руководства, что они не попросят для себя должностей - и поэтому их приняли в киббуц. Основатели не искали лидеров и руководителей. Руководителей, директоров и ответственных лиц выбирали Хума и Табенкин, остальные должны были вставать по утрам и работать. И не важно приносит работа прибыль или убытки. Большинство рабочих в киббуце ненавидят свою работу и секретарей. Поэтому киббуцное хозяйство не эффективно. Поэтому большинство киббуцев сегодня - банкроты и требуют милостыню у правительства.

Вшколе мы мало чему научились. Будущие извозчики и кузнецы не должны слишком много знать, даже если они пробьются в секретари хозяйства, члены управления Банка Рабочих, министры правительства. Я смотрю на министра сельского хозяйства по имени Яаков Цур. Я вижу члена киббуца в прошлом, извозчика рабинской телеги в настоящем; кузнеца, обученного подковать кобылу, запряженную в эту телегу. Яаков Цур не обязан думать, потому что Табенкин уже думал за него. Когда Исраэль Галили был представителем Табенкина на грешной земле - Яаков Цур стоял за Неделимую Землю Израиля. Когда Ицхак Рабин перенял эстафету из рук Табенкина и принял таблетку допинга по имени Йоси Сарид, Яаков Цур стал поддерживать отступление с территорий. Всегда найдется кто-нибудь, кто укажет извозчикам и кузнецам, как надо думать. Исполнители воли Табенкина верили, что если мы будем образованы - мы неизбежно оставим религию партии. Если будем извозчиками и кузнецами - мы распространим эту религию по всей стране.

Школьные годы в Ягуре тянулись однообразной и скучной чередой. Во втором классе снизошел некий хаотический проблеск: каждое утро мы выходили с учительницей Ципорой Хэфец смотреть на природу. Ципора была уроженка Иерусалима, десятое поколение в стране. Она учила меня философии пространства. Так я стал разведчиком, так я приобрел потенциал понять тактику боя. На курсах командиров отделения и взвода в ПАЛЬМАХе, на курсах командиров батальона в ЦАХАЛе я получил неизмеримо меньше, чем получил от Ципоры Хэфец в возрасте восьми лет.

Курсом комбатов командовал Ласков. Мои товарищи по курсу стали генералами ЦАХАЛа, начальниками генерального штаба. Их тактические действия были ошибочны. Они не понимали знаков пространства, не умели читать карту, не видели за картой местности. Поле боя оставалось для них серией чисел с добавлением сторон света. Они не учились у Ципоры Хэфец. Для меня местность была холмом, скатами, долиной, мертвым пространством, ключами воды, непроходимыми участками.

Однажды я, Ури Мильштейн и генерал Исраэль Таль поехали искать место, где стояла когда-то деревня Дир-Мухсейн. Талик (Исраэль Таль) был в роте, которая заняла деревню в 1948 г. Мы собирались восстановить ход боя для Ури, который писал историю войны. Ури вел джип, Талик сидел рядом с ним и указывал дорогу, а я сидел на заднем сидении и молчал. Поездка затянулась до чрезвычайности, и мы никуда не приехали. Талик путался в дорогах, взбирался на холмы, спускался в балки. Я знал дорогу, но молчал. Талик был заместителем начальником генштаба, сейчас он попросил меня показать ему, где был Дир-Мухсейн. Генерал, который не может найти места, где он сражался, не достоинсвоих погон.

Когда Талик командовал 7-й бригадой, я командовал у него танковой ротой. Из его приказов мне было ясно, что он не понимает местности и не умеет руководить силами, находящимися под его командованием. На одном из учений я использовал условия местности и захватил цель в начале учения. Если бы он действовал, как настоящий солдат, ему пришлось бы окончить учение и на разборе сказать, что он плохо спланировал упражнение. Он был очень зол на меня за то, что я не следовал его схематическим указаниям,отказался от моего успеха и продолжал учение как ни в чем не бывало. На разборе он безжалостно "пропесочил" меня перед всеми командирами.

На другом учении я послал пехотное подразделение очистить вади от сил противника прежде, чем пустить по нему танки. Талик рассердился, он утверждал, что я действую в разрез с теорией действий танковых войск. Теорию разработал он сам. За это учение меня вышвырнули из ЦАХАЛа. Согласно теории Талика танковые войска должны были действовать и побеждать без тесного взаимодействия с пехотой и артиллерией. Теория потерпела полный крах в Войне Судного дня. ЦАХАЛ понес тяжелейшие потери и упустил возможность победы.

В четвертом классе у нас был учитель, “оле хадаш” из Вильно. Он преподавал нам историю рабочего движения в сионизме и во всем мире. Он читал нам лекции об утопиях и о коммунах, сравнивал Карла Маркса с Боруховым, находил в Библии оправдания и основания для идеи киббуца, как общественной единицы, где будет воплощена социальная справедливость. На ломаном иврите он излагал нам религию труда, составленную Гордоном, как высшее выражение человеческой души, а мы запускали бумажных голубей. Учитель грустно улыбался. Он понимал печальный юмор ситуации, в которую он влип, но он знал, что Хума вышвырнет его из киббуца, если он не будет воспитывать нас в духе Табенкина. Тогда на его чело возложат каинову печать, и ему не будет места в Стране Израиля. Спустя много лет наш учитель стал видным профессором в Еврейском университете в Иерусалиме. Тогда я понял, что в Израиле и профессора назначаются Хумой.

Члены киббуца видят в своих детях извозчиков и кузнецов следующего поколения. Так киббуцу удается обеспечить преемственность - навсегда. Так создается новая ивритская нация. Извозчики и кузнецы создадут государство Табенкина и станут в нем образцом для подражания.

В киббуце у детей нет отцов. Киббуц это своего рода детский дом, где только по случаю воспитатели могут оказаться биологическими родителями. Это самая худшая альтернатива воспитания детей. Предпочтительнее отдать ребенка в монастырь. Отец проверяется день за днем способностью обучать своего сына. В доисторические времена отец учил сына быть охотником. Теперь он учит его воевать или работать. Когда отец доволен сыном, он поощряет его. Сын был подмастерьем отца. Сына короля учили быть королем, сына генерала - генералом, сына кузнеца - кузнецом. Сегодня отец дает сыну деньги. В киббуце отец не может дать сыну ни гроша, если только он не действует в разрез с нормами поведения в киббуце. Это - принципиальный вопрос в отношениях отцов и детей. Это принципиальная ошибка в структуре киббуца, и это изначально определяет его самоликвидацию, потому что передача материального дара из рук в руки определяет преемственность, семейную и общественную.

Говорят, что отец в киббуце передает сыну общественные и духовные ценности. Это семантическая манипуляция, лишенная смысла. Мой отец передал мне обычай носить длинные штаны по праздникам. И это все. И это не определяет связь или преемственность.

Мой отец ни разу не дал мне карманных денег. Когда мне было 14 лет, я встретил его в Тель-Авиве. Он дал мне 10 грошей (лира делилась на 1000 грошей) и сказал: пойди в кино. Мне нужно было больше, он не дал мне. Я не мог этого вынести.

Когда мне нужны были деньги, я обращался к секретарю киббуца. Этот странный человек в комнате с телефоном, исследовал меня вдоль и поперек, как будто он отдавал мне из семейного наследства. Сейчас я знаю, что деньги, которые он давал мне, лишали его возможности поразвлечься в городе. Встречи с секретарем были постыдны. Я предпочитал отказывать себя в необходимом. От отца я не получил ничего, у нас и не было отношений, пока он не решил развестись с матерью и взять себе другую жену. Я полностью встал на сторону матери. В течение многих лет я не разговаривал с отцом, почти до самой его смерти. Когда я оставил киббуц, он не помог мне купить квартиру, достать машканту. Помощь в приобретении квартиры определяет связь родителей и детей на всю жизнь. В киббуце этого нет. Поэтому киббуцники, по большей части,оторваны, лишены корней, не имеют друзей и никому не доверяют.

Чтобы общество людей могло вести уравновешенное существование, в нем должна быть известная доля братства, которая сможет компенсировать естественный эгоизм индивидуального выживания. Биологи Мильтон и Вильсон объясняют этот секрет теорией "отбора родных". Живые существа вырабатывают практику опасного для себя поведения или даже самопожертвования, если эти альтруистические действия увеличивают их генетический потенциал, принося пользу их кровным родственникам. В основе альтруизма лежат кровные узы.

Жизнь в киббуце отменяет семью и лишает узы крови общественной и культурной значимости. Поэтому члены киббуца не хотят рисковать ради своего киббуца. Может быть, из-за этого киббуцники ищут себе "родственников" в ЦАХАЛе, и там они проявляют храбрость, достойную восхищения.

В киббуце Ягур я знал только одного храброго человека. Мой отец в свое время был командиром позиции, но он был трус, потому что в этом обществе у него не было причины быть храбрым. Моя мать была очень смелой и была готова идти на риск. Я сын моей матери. Она не давала мне денег, но для меня она была мужчиной в доме. Это сформировало мою личность. Опасные задания, которые я выполнял в ПАЛЬМАХе и ЦАХАЛе, и готовность рисковать собой, объяснялись не патриотической мотивацией, но статусом, который был установлен моей матерью. Женщины определяют характер мужчин. В древние времена германские женщины палками убивали мужчин, бежавших с поля боя. В пещерный век десять охотников повстречали медведя. Девять застыли от ужаса. Десятый пересилил страх и повел за собой остальных; вместе они одолели зверя. Десятый тоже боялся медведя, но еще больше он боялся своей жены.

Много лет я провел в ПАЛЬМАХе и ЦАХАЛе и не встретил храброго мужчину - их храбрость не сравнима с храбростью женщины, защищающей плод своего чрева. Только немногие мужчины преодолевают страх, способны анализировать обстоятельства и действовать в условиях опасности. Не под влиянием отца, а под влиянием матери, я взорвал мост Алленби в 1946 г. и отбросил арабскую атаку на Гуш-Эцион в 1948 г.

Товарищи из Ягура служили в Ночных Ротах Вингейта. Я их хорошо знал и следил за их поведением. Все они попали в обстоятельства, которые были им не по плечу. Йеhошуа Глуберман из Ягура был одним из высших командиров Хаганы. Он работал в каменоломне и специализировался на взрывах. Поэтому его послали в Хагану. В 1946 г. по окончании курсов командиров отделения, он экзаменовал меня. Мне было ясно, что он не понимает и полслова в военном деле. Он спрашивал меня о морских десантах и о форсировании рек, как будто мне предстояло командовать дивизией в Европе. В Войне за Независимость он не понял, как обеспечить движение от Тель-Авива до Иерусалима, он не понял тактического значения холмов Баб эль-Вад. Но ему было поручено разработать тактику войны за дороги, и он создал систему конвоев. Он и погиб на иерусалимском шоссе, одним из первых. Вместе с ним в машине были Меир Паиль и Биньямин Джибли. Арабы открыли огонь, эти двое выскочили из машины и убежали. Глуберман остался и был убит. Глуберман был представителем Табенкина в штабе Хаганы так же, как Хума была его представителем в Ягуре. С высшими командирами такого типа невозможно было построить настоящую военную силу и всерьез готовиться к Войне за Независимость. Их интересовала только власть и борьба с влиянием Бен-Гуриона.

Одного храбреца я все же встретил в детстве. Это был Гершон Коплер, в прошлом сержант физической подготовки в австрийской армии. Он привез с собой технику рукопашного боя, которая была усвоена потом Хаганой.

В детстве я научился метать камни из пращи, я был способен ссадить всадника с коня. Коплер не понимал к чему все это, в австрийской армии не бросали камней. Хотя я был молод, он "усыновил" меня и брал на операции. В возрасте 14 лет я вышел с ним на пахотные земли киббуца Эйн hа-Шофет в горах Эфраим. У них был спор с арабами за эти поля. Мы отправились в путь: Коплер, десять парней, которых он обучил технике рукопашного боя, и я. Мне он дал следующие указания: "Киббуцники Эйн hа-Шофет начнут пахать. Арабы начнут бросать камни. Ты отвечай им. Постарайся в кого-нибудь попасть. Если кто-нибудь умрет - это хорошо, он навсегда перестанет мешать. Отвлеки их на себя, а я с моим десятком обойду с тыла, и мы их крепко побьем".

Когда мы приехали на место, нас уже ждали британские полицейские. Они приехали наблюдать, чтобы не применялось огнестрельное оружие. Начали пахать. Десятки арабов сократили дистанцию и начали бросать камни. Я вышел им навстречу и задержал атаку точными попаданиями моей пращи. Их командир упал с коня, потерял сознание, и его вынесли его с поля боя. Коплер приказал своим парням начать маневр. Ни один из них не поднялся. С чего бы это было им подняться? Они были трусы. Некоторые из них стали командирами в Хагане и затем "строили" ЦАХАЛ. На линии огня их охватил смертельный страх. Мужчина боится на линии огня, но еще больше он боится, что его жена узнает об этом.

Коплер обошел с тыла в одиночку, избил несколько арабов и прогнал остальных. Коплер и я, мы вдвоем, обеспечивали охрану пахоты в Эйн hа-Шофет. Когда мы ехали назад в Ягур, он сказал мне: "Расскажи своей маме, отцу не говори ничего". Мать знала, куда я ходил, и гордилась мной. На горах Эфраим я понял что такое бой, лучше чем на всех армейских курсах, пройденных мною потом.

В период арабского восстания 1936-39гг. арабы обстреливали хозяйство. Когда арабы ушли, я пошел осматривать их позиции и принес оттуда гильзы. Члены киббуца были против этого. Лица, ответственные за безопасность были против, они угрожали мне наказаниями, если я снова пойду туда. Моя мать знала и не запретила мне ходить.

В 1941 г. мне было 15 лет. Мои родители постоянно ссорились, а начальство киббуца хотело избавиться от меня. Так я попал в школу "Микве-Исраэль". Это была сельскохозяйственная школа, как и "Кадури", и не менее престижная. Среди ее выпускников были не менее знаменитые люди, например, Хаим Бар-Лев был на два класса старше меня. К нему я еще вернусь в моем рассказе.

Учеба в школе меня не интересовала, я провел в ней только один год (1941 -1942) и помню, в основном, церемонии унижения, которые заставляли нас проходить старшеклассники. Однажды они схватили моего одноклассника и устроили ему "зубур": покрасили его половой орган стойкой и едкой красной краской. Такие церемонии стали частью негласной израильской культуры, и я, как командир роты в бригаде "Голани", возлагаю на них долю ответственности за низкую боеспособность этой бригады. Старшеклассники имели обыкновение нападать на нас в столовой и забирать еду. Мы оставались голодными. Руководство школы пыталось бороться с этой атмосферой, но оказалось бессильным. Так сформировался тип израильского сабры. В начале 1942 г. к нам приехал Элиэзар Лиф. Он "вербовал" добровольцев в 4-ю роту...