Ася Энтова

Закрученные влево экстремисты!

( Замечания к статье Зеэва Гейзеля "Закрученные влево")

Всем нам приходилось и неоднократно сталкиваться с экстремистскими теориями людей, называющих себя левыми либералами и интеллектуалами. К сожалению, когда эти теории воплощаются в практику, это приводит к убийственным, и в переносном и в прямом смысле слова, результатам. С присущим ему артистизмом Зеэв Гейзель описал наблюдамый нами феномен. Его описание составлено в лучших традициях современных точных дисциплин: вот феномен, он проявляется так-то и так-то, вот примеры. (Физики в таких случаях говорят «Мы не знаем, что такое магнитное поле, но при определенных условиях оно подчиняется таким-то и таким-то законам».) «Настоящая работа не является попыткой изучения образования левой идеологии, ни ее распределения»- пишет Зеэв. Попробуем же дополнить его блестящую работу и, возможно, с меньшим артистизмом и бо`льшим занудством, вскроем корни этого явления, его историю и механизм работы.

Традиция употребления термина «левый»

Феномен левого экстремизма и утопизма имеет длительную историю, но только в последнее время и только в демократических или развитых странах, о чем и упоминуто в статье, он принял ту форму, которую Гейзель формулирует в основных принципах (Л-1,Л-2,Л-3).

Когда-то «левый» означало либеральный, то есть ратующий за бо`льшую свободу каждого индивида против жестких рамок традиционного общества. Либерализм связывался с идеологией индивидуализма, свободных рынков, главенства закона, ограниченного правительства и права на жизнь, свободу и собственность. Потом словом «левый» стали обозначать социалистические идеи – социальную помощь общества слабым слоям населения, и, следовательно, ограничение в некоторой степени свободы тех, из чьих доходов эта помощь должна оказываться и увеличение роли госаппарата. Сегодня представление о необходимости как свободы, так и социальной помощи давно входят в идеологию любого политического движения как либерального, так и нео-, или просто консервативного – вопрос только в степени проявления того и другого. Сжатый и точный анализ отличия сегодняшних либералов от консерваторов дает Хантингтон в статье «Здоровый национализм». «Настоящей антитезой консерватизму», - пишет он – «сегодня является не либерализм или социализм, а радикализм». Действительно, проблема сегодня в том, что свойственный ранее небольшой части общества радикализм распространился в массы. «В наше время все компоненты некогда антифилистерского набора - сексуальная революция + левая идеология + феминизм + литературно-журнальная агрессивность и т. д. и т. п. - до конца совпали с филистерством, стали с ним не то что совместимы, а просто ему тождественны» - писал известный российский культуролог Сергей Аверинцев (статья «Моя ностальгия»). И добавляет: «Современного человека трудно уговорить быть верующим, но легко уговорить быть фанатиком».

Бо`льшую часть человеческой истории традиции уважались, и, для оправдания каких-либо нововведений, ссылались на «возвращение к истинным корням» и «восстановление неправильно понятых первоисточников». И только в последнее время, когда высокотехнологическое общество вынужденно меняться с большой скоростью, слова «новый», «прогрессивный», «современный» и др. стали носить очевидную положительную коннотацию, а «консервативный» - отрицательную.

Описываемый Гейзелем феномен «левизны» заключается в том, что сегодня модное словосочетание «прогрессивно-лево-либеральный» (в смысле более свободный и более приспособленный меняться с окружающей действительностью) применяют вовсе не те, кто действительно мог бы претендовать на создание какой-либо либеральной теории, а по большей части те, кто хотел бы прикрыть свои радикальные взгляды красивыми лозунгами. И в этом смысле у всех, называющих себя «левыми», наблюдаются сходные признаки радикализма, точно описаные Гейзелем под названием Л-1,Л-2,Л-3.

Сегодняшняя проблема левого экстремизма не связана более какими-то кровавыми идеологиями (фашизм, коммунизм и др.) Прерогатива обильного кровопускания перешла к экстремистскому фундаментализму, в первую очередь исламскому. Разбираемая Гейзелем проблема «левизны» заключается в другом: в легитимности радикализма для масс. И это не смотря на господство идеологии постмодерна, который обжегшись на экстремистах, дует на воду любой системы ценностей, утверждающей, что это - хорошо, а это – не очень. Рассмотрим же, как теоретическая толерантность приводит к идеологии нетерпимости и экстремизма.

Новые «левые» – это идеологи масскультуры.

Теоретически для постмодерна все идеи – равноценны, а все ценности – равноидейны! (На практике, как мы видим, некоторые, необходимые кому-либо сильному идеи оказываются «равнее») Над всеми ценностями возвышается только БОГ ОБЩЕСТВЕННОГО СОГЛАСИЯ и ангел его с пылающим мечом ЗАКОНА. В такой ситуации могут сохраняться идеологии старого типа или появляться новые консервативные идеологии, но новой постмодернистской или деконструктивной идеологии просто быть уже не может: новое - это именно отсутствие всякой идеологии, коль скоро идеология утверждает, что «то предпочтительнее этого». Теории, которые появляются взамен классических идеологий, выводимых из определенной системы ценностей, называют себя обычно какой-либо прогрессивно-лево-либеральной идеей (примерно, как «самым лучшим в мире Карлсоном») и являются не более чем рекламным продуктом современной массовой культуры и пророка его СМИ. Не следует искать марксистские или, например, христианские корни этой «левизны»: и Маркс и евангелие нужны этим «левым», как Моцарт рекламе пелефона – знакомо и красиво звучит. Отсюда вытекают и три основных принципа Л-1, Л-2, Л-3: определим произвольно и интуитивно слабую сторону в конфликте, скажем что слабый слаб всегда и со всеми и, значит, всегда прав! Не нужно думать, не нужно знать историю, не нужно иметь какую-никакую систему ценностей. Просто, доступно, основывается на уже созданных стереотипах.

Вот как описывает этот феномен «левой идеологии» американский профессор Олег Проскурин (статья "Постмодернистская война и кризис репрезентации" ):

"Дело в том, что философия чистой деконструкции и тотального недоверия как поведенческая стратегия возможна только в теории. На практике — особенно в чисто американских условиях университетской институализированности — сами приемы деконструирующего подхода ко всем “дискурсивным практикам” неизбежно превращаются в новые клише. “Деконструкция” фантомов сознания порождает новые фантомы, в свою очередь претендующие на универсальную объяснительную силу. От старых фантомов новые отличаются особенностями, тесно связанными со спецификой современной “постмодернистской кондиции”, — подчеркнутой внеисторичностью и подчеркнутой примитивностью.

"Старая" история, претендовавшая на "референтность" и на "реалистическое" отражение мира, оказалась уничтожена. Отказ от истории ("история была придумана господствующими классами как объяснительная парадигма их господства") обернулся радостным забвением исторических фактов (сбывшаяся мечта троечников). Новая картина мира стала конструироваться не по моделям престижных литературных жанров, как прежде, а по моделям массовой культуры (подлинной "духовной родины" американских интеллектуалов). Рядовому потребителю массовой культуры неинтересны сложные герои и ситуации "скучных" романов ушедших эпох. Предпочтение отдается комиксу, фантастическому фильму, компьютерной видеоигре, где все сразу понятно, где краски набросаны резко и определенно, где персонажи и коллизии упрощены почти до схемы, где этические проблемы разрешаются с легкостью - точнее, перестают существовать как проблемы (играя в видеоигру, где мне приходится "убивать" сотни виртуальных "врагов", я ни на минуту не сомневаюсь в том, что правда на моей стороне: распределение добра и зла заложено в товарную цену игрушки). Обычно считается, что культура постмодерна, усваивая модели массовой культуры, иронически отстраняется от них, играет с ними, заставляет их выполнять новые функции и т. д. и т. п. В действительности связь эта гораздо более диалектична. "Элитная" культура, ищущая источники вдохновения в поп-культуре, неизбежно усваивает и ее фундаментальные (а не только внешние) особенности."

Герой одного из романов Томаса Манна объяснял, что в противовес его внутреннему интеллектуальному хаосу, в обычной жизни ему требуется строгий порядок. Так и высоколобые деконструктивисты и постмодернисты, в теории крушащие все устои, на практике предпочитают простые и однозначные картинки: зло-добро, «мир сейчас», «кто не с нами, тот поджигатель войны».

Зеэв Гейзель пишет о популизме левых принципов, но здесь следует поменять местами причину и следствие. В моде новое, левую идеологию всегда связывали с бо`льшими изменениями – вот откуда желание современных псевдоидеологов от масскультуры взять именно эти модные слова.

Существуют (хоть и немного – нет спроса) псевдоправые масскультурные течения (напр., Дугин в России).

Происхождение трех основных принципов.

Рассмотрим теперь эти основные три принципа и попробуем понять, есь ли у них связь с либерализмом или социализмом.

Принцип Л-1: «Слабый всегда прав» безусловно будит воспоминания о евангельском «Блаженны нищие духом» или о еще ветхозаветном призыве не обижать вдов и сирот. Принцип защиты слабого от сильного («лежачего не бьют», «все на одного не набрасываются»), так же как и понимание того, что от каждого следует требовать максимальных усилий, а практический результат будет «от каждого по способностям», по-видимому, пришло в европейскую культуру из Торы. Христианство переформулировало это как: «Блаженны нищие духом», в том смысле, что от них требуется гораздо меньший практический результат. Но при этом христианство отбрасывает необходимость максимальных усилий, а также практические рекомендации по защите слабого от сильного, и даже, наоборот, рекомендует «подставлять вторую щеку».

В европейской культуре христианские теории («Богово») не описывали существующее социальное устройство, которое относилось к области «Кесарева». На практике действовал принцип силы – силы оружия, силы закона, силы большинства и др. В сегодняшнем западном богатом обществе проще не заставлять, а подкупить или откупиться. Замена принуждения заинтересованностью в массовом масштабе - это явление достаточно новое, но при этом сила всегда остается на страже. Чем-то это действительно напоминает христианские принципы любви и всепрощения , но христианство призывало отдать ближнему последнее, в ущерб себе, сегодня отдают лишнее и к собственной выгоде.

Проблема защиты одиночки от массы, меньшинства от большинства, слабой страны от сильной, еще далека от своего практического разрешения. Исходя из сформулированных выше принципов, «левые» делают следующее логическое построение:

Слабый что-то хочет, чем-то недоволен; Как его защитить, законны ли его требования не знаем; Даже если он неправ - проще откупиться от него – СЛЕДОВАТЕЛЬНО- нужно всегда стараться слабого удовлетворить, то-есть, практически, исходить из принципа «Слабый всегда прав»!

Логическая уязвимость подобного вывода очевидна, но на уровне чувств он работает хорошо, том смысле, что его удается выгодно подать публике.

Принцип Л-2 – упрощения конфликта, лишения его пространственной и временной перспективы, как мы уже писали, вытекает из особенностей масскультуры. Перегруженному информацией потребителю СМИ предлагают обзор десятков конфликтов за день. От обозревателей-специалистов требуется за 3 минуты четкое объяснение кто прав и кто виноват, на объяснения типа «с одной стороны ..., а с другой...» нет ни времени, ни желания.

Принцип Л-3 («слабый всегда и со всеми слаб») вытекает из простого закона массовой психологии – говорить всегда уверенно, а если даже ты ошибаешься, упорствуй в этом, возможно твою ошибку мало кто заметит. Экстремизм не терпит полутонов, всегда выражается однозначно и всегда чувствует себя правым. Если мы выбрали кого-то в союзники – значит он этого достоин. Оказался недостоин – значит подло обманул нас, поворачиваемся на 180 градусов. Эта особенность экстремизма как нельзя лучше подходит масскультуре, и, поэтому, как это подробно описал Гейзель, известностью в этой культуре пользуются в первую очередь экстремисты. Опасность интеллектуального экстремизма подробно проанализировала Ханна Арендт(см. "Уроки Ханны Арендт"), когда изучала как радикальная интеллигенция помогла нацизму и коммунизму прийти к власти:

«Представители элиты совсем не возражали заплатить ценой разрушения цивилизации забавы ради видеть как те, кто был исключен из нее, силой прокладывают путь в это общество». Слова Арендт о «недостатке чувства реальности и извращенном самоотречении» у интеллектуальной элиты должны быть высечены на стенах каждого университета в знак предупреждения о реальной опасности интеллектуальной игры в радикализм.

Как феномен известности только леворадикальной гуманитарной интеллигенции, так и левизну ассимилированных евреев Гейзель описал достаточно подробно и с примерами. Действительно, еврейская левизна объясняется тем, что для ассимиляции нужно больше свободы от традиционных ограничений. Консерваторы же эащищают традиции и питают опасения к вторгающимуся инородному элементу ассимилированных евреев – они опасаются (правильно или нет – другой вопрос), что люди, разрущающие свои национальные традиции, так же поступят и с чужими. (Евреи же, придерживающиеся традиций, достаточно мало внимания уделяют светским идеологиям гоев, хотя они лично скорее сочувствовали бы консерваторам, если бы не подозревали их в антисемитизме.)

Однако не зря эти две группы – леворадикальные интеллектуалы и ассимилированные евреи часто упоминаются вместе. И дело не только в том, что даже численно среди первых непрпорционально велико количество вторых. И та и другая группы являются социальным меньшинством, у тех и у других возникает проблема самоопределения и наблюдается феномен самоненависти. На первый взгляд он иррационален, но психологи открыли его тесную связь с неопределенностью социального самоопределения и невротическим поведением. Блестящий анализ такой еврейской самоненависти содержится в статье проф. Левина «Ненависть к самим себе в еврейской среде».

Заключение: необходимо осуждение левого экстремизма.

Итак, разобрав основные признаки этой современной «левизны» мы убедились, что с либерализмом и социализмом у них не больше общего, чем с радикализмом, скажем, исламских фундаменталистов. Популярность радикальных идей в массовой культуре, мода на слова – «левый», «либеральный», «прогрессивный», больший либерализм элиты по сравнению с ообществом (см. данные по Америке в статье Хантингтона) – вот главные причины этой экстремистской «закрученности», называющей себя «левой». Экстремизм отталкивающ в любом проявлении – правом, левом, центристском (у нас в Израиле есть и такой). Проблема заключается в том, что правых экстремистов в демократических странах давно и прочно прижали (если, только они не являются исламистами), а вот левые экстремисты пользуются вниманием и одобрением, и этим напрочь дискредитируют либеральную идею. Будем надеяться, что маятник уже начал свое движение вправо.

"Вести", 17.12.2001

К списку статей

Hosting by