Марк Хелприн

Война в отсутствие стратегической ясности

Америка вступила в войну с терроризмом, как будто выйдя из двух миров грез - либерального и консервативного. В мире либеральном абсурдное понимание причины и следствия, привычка капитулировать перед иностранным влиянием, мягкий неизбывный антиамериканизм, рефлекторная аллергия на военные расходы и богословски обоснованное отвращение к самообороне - все это в совокупности привело к политике, трудно отличимой от капитуляции. Что касается мира консервативного, то в нем все должно быть в ажуре, пока в Белом доме пребывает самопровозглашенный консерватор, - невзирая на то, что война ведется из рук вон плохо; что республиканская администрация, обуреваемая электоральными страхами, склоняется вправо и нарушает свое обещание восстановить вооруженные силы; что из-за министра обороны, решившего, что ему не нужна готовность к ведению двух войн одновременно, не существует адекватного резерва для того, чтобы разобраться, например, с Северной Кореей. И между этими двумя мирами грез, паралича и некомпетентности находится уязвимое место, - как говорят французские военные, la soudure, стык, в который Аль-Кайеда, плевавшая на нашу узость взглядов, ударит в следующий раз.

Война началась как бы случайно, и это неудивительно. По внутриполитическим причинам и для сохранения приемлемых отношений с арабским миром Соединенные Штаты отказались назвать врага по имени. Он настолько лишен формы, авантюристичен и как тень неуловим, что, очевидно, мы не можем представить его достаточно определенно, чтобы объявить ему войну, хотя он объявил войну нам. Объясним себе это чувствительностью Карла Роува (Karl Rove)¹ к электоральным расчетам в ключевых штатах с серьезным процентом арабо-американских избирателей, современной неприязнью к этническому большинству, желанием не оскорбить арабский мир, чтобы он не подверг нас еще более жестокому нападению, опасением говорить правду нефтяным королям, страхом перед взятием заложников и нападениями на посольства, сумятицей в умах, обусловленной подверженностью вежливому и подобострастному шантажу, а также отсутствием многолетней привычки к строгому мышлению. Но отказываясь идентифицировать врага, мы едва ли можем правильно оценивать его слабость и его силу. И получается, что из-за недостатка политической храбрости наших солдат посылают на далекие поля сражений, чтобы они участвовали в случайной, хаотичной войне, а Вашингтон, как он делал это и во Вьетнамской войне, объясняет отсутствие ясной стратегии предполагаемым отсутствием четкой военной концепции у противника. С самого начала Америка заявила, что это новый вид войны, которая не может вестись со стратегической ясностью, что стратегия и сопутствующая ей философия больше не применимы. В результате того, что мы не в состоянии достаточно изучить характер недостаточно определенного врага, наши действия механистичны, непродуманны и порождаются противоречивыми теориями в кругах наших бюрократов, которые действуют так, будто их военные планы давно смоделированы и перечислены в списке типа "что сделать", прилепленном на холодильнике в доме обывателя.

Врага нужно и можно назвать по имени. То, что он - террорист, признают почти все, но этого мало: как в свое время Соединенные Штаты распространили вину пилотов, атаковавших Перл-Харбор, на тех, кто их послал, так и теперь они обязаны выявить санкционирующие структуры, чтобы принять решение - против кого и против чего нужно бороться. И если учитывать грандиозный размах войны против гражданского населения, атаки на наши военные корабли, посольства, промышленность, столицу, правительство и наиболее густонаселенный город, это решение - и по необходимости, и по праву - должно быть либеральным и свободным, а не осторожным и ограниченным. Враг затеял войну в специфической форме, стремясь оградить свой центр от контрудара, но такую привилегию ему предоставлять нельзя. Ибо в той же мере, в какой врагом является террорист, осуществляющий данную стратегию, врагами являются еще и разведслужбы, помогающие ему, страна, предоставляющая территорию для его тренировочных лагерей, государство, финансирующее его, пресса, расточающая лесть в его адрес, люди, танцевавшие на улицах, когда совершилась бойня, и режим, закрывающий на это глаза.

Неудивительно, что воинствующий ислам возник и базируется на арабском Ближнем Востоке. Вот почему первая цель войны должна быть такая: предложить каждому государству в этом регионе выбор: ликвидировать поддержку терроризма в пределах своих границ или перестать существовать как государство. Ясно, что отдельные террористы после этого побегут на периферию, но первым делом их нужно лишить глубокого тыла и крепостей.

Осознав, что врагом является воинствующий ислам с центром на арабском Ближнем Востоке, мы можем разработать последовательную стратегию. Силы врага нельзя недооценивать. У него есть историческая память, куда более крепкая, чем у Запада, забывшего свою тысячелетнюю войну с мусульманской цивилизацией. Мусульманская цивилизация, однако, не забыла, что на протяжении столетий она была, главным образом, стороной побежденной. Этой памяти присуща ясность, ожесточенность, она подстрекает к действию. Она вполне соответствует духовному пониманию времени (весьма отличному от такового у Запада, где уже секунды порождают нетерпение), поскольку враг полагает, что тысяча лет по отношению к вечности, о которой его научили размышлять и которую он принимает, есть ничто. Тесно связанным с таким пониманием времени является характерное для ислама духовное понимание миссии, которую никогда нельзя недооценивать, и традиционный для ислама ореол мученичества.

Эта воинственная одержимость, осознанно или неосознанно, платит дань уважения разливавшимся волной арабским завоеваниям, почти достигшим Парижа, ворот Вены, пограничных районов Китая, Индии и глубоко вклинившимся в Африку. Война, основанная на понятии исламской судьбы, в данный момент ведется на Филиппинах, в Индонезии, провинции Синцзян, в Кашмире, Афганистане, Пакистане, Чечне, Ираке, Палестине, Македонии, Алжире, Судане, Северной Африке, - во всем мире в форме терроризма безо всяких ограничений или гуманитарных тонкостей, все поставлено на службу концепции гораздо более последовательной, чем кажется впавшим в спячку западным странам. Цель, давно озвученная бин Ладеном и другими, состоит в том, чтобы занять позиции в тысячелетней войне. Чтобы делать это, арабы должны разжечь то, что историк Х столетия Ибн Халдун² назвал "асабийей"³, труднопередаваемой комбинацией групповой солидарности, наступательного порыва, esprit de corps⁴ и восторга от победы. Это, а не какая бы то ни было побочная политическая задача, и является целью врага в войне, в которой мы пребываем в настоящее время. Несмотря на многие вспышки во всем мире, это - пожар, далеко еще не разгоревшийся, но пока Запад воспринимает каждую вспышку как частный случай, врага это будет только раззадоривать, поощряя стремление раздуть эти вспышки в пожар, в войну, которая никогда не кончится.

Вот почему надлежащая стратегическая цель для Запада это - погасить пламя "асабийи" в арабском тылу и оплотах воинственности, что предполагает необходимость расчленения, временного правления, и прежде всего - деморализации. Все это кажется непривлекательным, но ввиду смертельной альтернативы это - помимо капитуляции - единственный вариант.

Итак, ошеломление противника, несущего угрозу, - наш единственный шанс. Как использовать его? Дело в том, что те, кто ведут войну против Запада, в той же мере черпают силы в арабской истории и мусульманской традиции, в какой обременены их недостатками. Живя в мире страстной субъективности, где логический аргумент постоянно опрокидывается спонтанной реакцией, эти люди страдают от разногласий внутри разногласий и от ересей внутри ересей. Хотя всеуничтожающая горячность может соответствовать некоторым аспектам богооткровенной религии, она делает политиков и руководство сторонниками абсолютизма. Деспотическая политическая культура, в свою очередь, уменьшает возможности сильных союзов и убийственна (часто буквально) в отношении к инициативе - технической, военной или иной. И это немаловажный фактор, приведший к тому, что Ближний Восток в своем развитии оставался невосприимчивым к технологии.

Естественная окружающая среда обитания арабов настолько обширна, что идея территориального овладения всем ареалом просто отпадает и подчинение и передел остаются единственно возможными вариантами; ведь для Ближнего Востока не характерно сельское хозяйство, производящее избыточный продукт, которое позволило Европе пройти стадию индустриализации, не располагают они и металлами и древесиной - сырьем, на основе которого возникла машинная культура. Технология рассматривалась ими не как система взаимозависимых принципов, а скорее как законченное на всех стадиях дело, не искусство, которое нужно практиковать, а изделие, которое можно купить. Волшебные машины прибывали туда в готовом виде, ничего не сообщая о своей истории: о сети фабрик, цехов, шахт и школ, о столетиях борьбы, о человеческом гении, необходимом, чтобы построить их. Ислам обеспечивает успешное духовное равновесие, и все мусульманское общество стремится защищать его. Запад, по своей природе, все перемешивает и изменяет в "созидательном разрушении". Не желая участвовать в этом, Ближний Восток, как указывает историк экономики Чарлз Иссави (Charles Issawi)⁵, "верил, что дух ислама допускает управляемую модернизацию; из Европы можно заимствовать вещи, не прибегая к заимствованию идей", видимо, поэтому в XIX веке в Египте студентов для овладения каким-либо ремеслом иногда учили европейскому языку, но затем требовали от них, чтобы те "забыли" иностранный язык.

Другой чертой, возможно, еще более роковой для арабов, чем их неспособность выиграть технологический поединок с Западом, является их манихейская тенденция воспринимать все либо в черном, либо в белом свете. На Ближнем Востоке промежуточные позиции практически не различаются и целые популяции исповедуют изменчивые экстремистские взгляды. Это, пожалуй, связано с суровостью пустыни и кочевой жизни и является одним из сильных соблазнов и притягательных особенностей ислама, - суровость, уверенность, требующие либо решительных действий, либо справедливого и осознанного воздержания от них. В арабо-исламской культуре к делу всегда приступают самым решительным образом, но всегда есть сострадание к побежденным, к мученикам, пока они не нарушили кодекс чести. На Западе главное - успех, на арабском Ближнем Востоке главное - честь, причем она может прекрасно сосуществовать с неудачей. У арабов за плечами благородная история поражений, они приспособились к этому. В том числе, к этому приспособились, их культурные и религиозные структуры, гораздо менее светские, чем наши. Хотя они стремятся к победе, их так же привлекает поражение - они понимают, как понимали мы на Западе, что побежденный ближе всего к Богу.

Запад, похоже, не знает, Джордж У.Буш, похоже, не знает, и Дональд Рамсфелд, похоже, тоже не знает, что в войне против терроризма имеется единственная эффективная стратегия - и она заключается в том, чтобы перевести арабо-мусульманское общество в одно из двух его состояний - из нарождающейся "асабийи" в удобный фатализм и резиньяцию. Британцы делали это неоднократно, и Соединенным Штатам почти удалось это во время Войны в Персидском заливе. Цель такой практики не в том, чтобы нанести поражение арабам, а в том, чтобы разубедить их, отговорить их от ведения войны против нас, причем сегодня у этой стратегии больше шансов на успех, чем в те годы, когда она сочеталась с религиозной войной в крестовых походах или с имперским расширением Европы. Теперь мы хотим только торговать с нефтяными странами, пусть даже со скандальными издержками, а не обращать, править или колонизировать. Но как можно перевести арабо-мусульманское общество в другое состояние?

Если можно было бы оценить a fortiori⁶ масштаб военных усилий, затраченных в XIX в. на расчленение Оттоманской империи и на последующее господство Европы на Ближнем Востоке, мы бы, конечно, предположили, что европейцы располагали большими военными флотами и огромными армиями. Более 30 лет назад один аспирант спросил ныне покойного выдающегося оксфордского историка Альберта Хурани (Albert Hourani), какова была фактическая численность европейских войск. Тот пообещал изучить этот вопрос и через неделю сообщил, что, к его удивлению, единственное европейское военное присутствие в пределах Оттоманской империи, которое он смог обнаружить, от Наполеона до конца XIX в., были 1500 британских и 500 австрийских солдат в 1840 г. и 6000 французов в 1860 г. Таким образом, крохотные экспедиционные отряды могут побеждать обширные империи - ацтеков, инков или турок. Но не сегодня, как было бы разумно заключить. Ибо в прошлом столетии арабы организовались в самостоятельные самостабилизирующиеся государства; они создали большие вооруженные силы, так что теперь в регулярных частях Египта, Иордании, Сирии, Саудовской Аравии и (неарабского) Ирана насчитывается 1,5 миллиона солдат; эти страны создавали и часто применяли по назначению огромные материальные запасы приобретенного на Западе современного оружия; они вели войны за независимость и революционные войны, гражданские войны, шесть раз воевали против Израиля, и против великих держав; и благодаря T.E.Лоуренсу, Mao Цзедуну, и Хо Ши Мину они усвоили по крайней мере элементы асимметричного ведения войны.

Однако базовое соотношение не изменилось, и перевести Ближний Восток в состояние покоя по отношению к Западу все еще возможно. Это вопрос, главным образом, пропорций. Колоссальный военный и экономический потенциал даже одних только Соединенных Штатов, к настоящему времени так несовершенно используемый, является подходящим инструментом. Если довести военные расходы до уровня последних 50 мирных лет прошедшего века, то расходы возрастут от приблизительно 370 миллиардов долларов до приблизительно 650 миллиардов. При желании Соединенные Штаты могли бы поставить под ружье 20 миллионов солдат, построить 200 авианосцев, или почти мгновенно превратить любую арабскую столицу в груду расплавленного стекла. Арабы знают это. И невзирая на успехи в региональном влиянии, положение арабского Ближнего Востока по сравнению с положением Соединенных Штатов столь же невыгодно, как положение арабского Ближнего Востока по сравнению с положением европейских держав в XIX в. Но, учитывая изменения, перечисленные в предыдущем абзаце, сила сигнала, передающего полезное сообщение, теперь гораздо больше.

Огромной армии, собранной коалицией для войны в Персидском заливе, могло бы хватить для такого сигнала, если бы эту армию не остановили преждевременно и не вывели поспешно, великодушно предоставив и Саудовской Аравии, и Ираку необъяснимую свободу действий. Последние, вероятно, были ошеломлены своей удачей.

Перед Иракской войной высшие должностные лица всерьез считали достаточными силы вторжения в 500 военнослужащих, поддержанных авиацией. Численность войск устойчиво росла: 5000, 10000, 20000, 25000, 40000, 50000, 60000 и так далее, вплоть до ретроградной "большой армии", одерживающей верх, и 300000 солдат в активной зоне боев. Когда был предложен безумный совет войти в Ирак с огромной армией и средствами, многократно превышающими необходимые, один блестящий и ответственный чиновник высокого ранга заметил, не скрывая скептицизма: "Для чего нам такая мощь, которую вы рекомендуете, если во время Войны в Персидском заливе мы использовали только 10 процентов из того, что мы имели?" Но в той войне мы не оккупировали страну с 23-миллионым населением.

На время написания этой статьи армия, по официальным данным, имеет 23 боевых бригады, восемь из которых развернуты в Ираке и Афганистане, три находятся на переформировании, одна - в Косове и две - в Корее; остается девять бригад, или приблизительно 45000 военнослужащих, чтобы заполнять дыры то тут, то там. Хотя отдельные воинские части и морская пехота увеличивают это число во много раз, они не имеют достаточного транспортного и материально-технического обеспечения, и даже если бы оно имелось, этого было бы недостаточно. Все это - во многом результат неудачной попытки администрации Буша существенно увеличить военные расходы и реформировать вооруженные силы до (и даже после) 11 сентября. Схожим образом, отсутствие реального "шока и трепета"⁷ явилось результатом желания администрации вступить в войну в соответствии с парадигмой "вооружиться вовремя". Будучи скорее менеджерами, а не стратегами, они не поняли сущности своей задачи, которая заключалась не просто в победе над Ираком, но в деморализации арабского мира. Хотя возможно победить, обладая только достаточными силами, невозможно ошеломить, обладая только достаточными силами. Война в Ираке должна была стать экспедицией, исходящей из безопасной базы Саудовской Аравии, откуда Соединенные Штаты могли с огромными умело используемыми силами легко достичь любой точки в регионе. Восточная часть страны, вдали от Мекки и Медины, выходящая на море, с хорошо развитой инфраструктурой и большим пространством для маневра, базирования и противовоздушной обороны, является идеальной. Если бы саудовцы не предложил это нам, мы могли бы взять это сами, что, вероятно, было бы излишним, поскольку наше высказанное намерение, вероятно, повлекло бы за собой приглашение. Во всяком случае, мы были готовы оттолкнуть весь мир, чтобы увязнуть в трудной ситуации в Ираке, но не готовы достичь командных позиций в Саудовской Аравии из страха оттолкнуть саудидов. Это столь же удобно, как носить одежду задом наперед, а потому такую политику можно было бы назвать "стратегическим хип-хопом".

В любом случае тут имел место некоторый преднамеренный минимализм. Девизом была достаточность. Министр обороны хотел показать, что новая преобразующая сила может функционировать без обращения к массам. Президент хотел достаточности и не более того, потому что сам он не продвинулся вперед и не имел никаких планов поднять уровень военного руководства выше планки, установленной его предшественником.

Война в Ираке была войной достаточности, тогда как должна была стать - войной избытка, поскольку надлежащей целью было не просто дойти до Багдада, но произвести впечатление на арабский и мусульманский мир в масштабе тысячелетней войны, которая все еще продолжается - по отношению к ним, если не к нам. Если бы Соединенные Штаты сделали удачный ход вскоре после 11 сентября и в соответствующем масштабе, и если бы президент 12 сентября попросил Конгресс объявить войну и предоставить ему все, что нужно для ведения войны, и если бы вся страна поднялась на свою защиту, как она это делала не раз, война с терроризмом была бы теперь в основном закончена.

Но страна не поднялась, и наши враги знают, что мы боролись с ними по дешевке. Они знают, что мы не терпели, не терпим и не будем терпеть разрушения нашего нормального образа жизни. Они знают, что они так и не приковали к себе всецело наше внимание. Они знают, что мы просто слегка разволновались. И пока они знают все это, они не уступят и не отступят. Нас же ожидают беды, причем их будет больше, чем бед, которые мы пережили.
----------------------------------------------

¹ Карл Роув (р. 1950), советник нынешнего президента Буша. - Прим. перев.

² Ибн Халдун, Вали Ад-Дин Абд Ар-Рахман Ибн Мухаммад (1332-1406), арабо-мусульманский историк, философ, государственный деятель. - Прим. перев.

³ Принцип "асабийя" в исламе предполагает "сплоченность" по кровно-родственному или этническому признаку. - Прим. перев.

⁴ Кастового духа (фр.).

⁵ Чарлз Иссави - британский востоковед. - Прим. перев.

⁶ С тем большим основанием; тем более (лат.).

⁷ Намек на "Shock and Awe" (Шок и трепет) - операцию США и союзников в Ираке в 2003 г. - Прим. перев.

Перевел А.Григорьев, russ.ru

"Claremont Review of Books", 2003 г.

Статьи по теме:Война с Ираком

К списку статей

Статьи