Друг сказал: "Ты еще не видел новый канал?" Я насторожился. С друзьями всегда следует быть настороже, ибо они полны неожиданностей, как улица. "Это просто издевательство над интеллектом!" – сказал друг. Я кивнул, хотя канала не видел, но дал себе честное слово посмотреть при случае.

 

Издевательств я не боялся. Дело в том, что вообще-то я – полный дурак, так что поиздеваться надо мною у них не получилось бы в любом случае. Быть умным плохо. Впервые я понял это в младшей группе советского детсада, когда пожилая усатая нянечка, приподняв меня над пустым горшком, устало и с досадой сказала: "А ты, абрам, что – умнее всех?"

 

По малости лет я тогда понятия не имел, что такое "абрам", но интонацию уловил и там же, над горшком, сам себе поклялся никогда не быть умным. И вот он результат, вот он я, перед вами – дурак дураком, зато верный той своей детской клятве, как Герцен – Огареву. Известные мне телевизионные каналы передавали в основном футбол и баскетбол, и это исчерпывающим образом отвечало потребностям моего интеллекта. Впрочем, иногда – чисто для разнообразия - я отвлекался также на лыжи и легкую атлетику.

 

И все бы хорошо, но, знаете, общественное давление вынуждает расширять горизонты. Мне, знаете, многие достойные люди так и говорили: мол, хороший ты, Леха, парень, но уж больно ограниченный. Надо тебе расширять горизонты. Что ж, надо – значит надо. В общем, переключился я на тот самый канал. Как раз был перерыв. "Малага" с "Сельтой" играли, как сейчас помню; игра никудышная, у них там как раз по полкоманды травмированы были, Мостовой дисквалифицирован, перерыв опять же... вот я и переключился.

 

Так я впервые увидел Его. Он говорил что-то, не важно что, слова какие-то. Или даже не слова, а какой-то текст, речь какую-то толкал, так что слова были, в общем-то, неразличимы. Его лицо лучилось доброжелательством и любовью ко всем, имеющим уши. Или даже их не имеющим – этих он тоже любил, потому что, как я понял позже, ему было решительно все равно – слушают его или нет. Он просто говорил, говорил, говорил... Если чистое искусство существует, то Он был его олицетворением.

 

Его речь лилась светлым, непрекращающимся потоком. В ней слышался звон пионерского горна, баян сельского массовика, крики октябрят из открытых окон школы, звяканье стаканов на заводском дворе. Густые усы добродушно топорщились, смешливые морщинки весело прыскали от глаз к мерно двигавшимся челюстям. Я закрыл глаза. Музыка продолжала звучать, радостно и размерено.

 

Когда она оборвалась на какой-то вопросительной интонации, я испугался – неужели чудо кончилось? Но нет, слава Богу, опасения мои оказались напрасными. Кроме усатого волшебника в студии были еще какие-то люди, и потому время от времени он вынужденно прерывался, чтобы задать вопрос. К счастью, стоило им только открыть рот, как мой любимец немедленно возвращался. Собственно говоря, он не давал им вставить ни слова, и это было замечательно. Ведь все, что они могли бы сказать, неизбежно прозвучало бы жутким диссонансом, разрушило бы столь хрупкое очарование.

 

Приоткрывая время от времени смеженные негой веки, я видел, как эти ненужные гости сменяли один другого на аляповатых студийных диванах. Надписи на экране возвещали: министр такой-то... писатель такой-то... гость из такого-то дальнего зарубежья... Иногда они все-таки прорывались в слитную ткань Его речи, и это выглядело так грубо, так неуместно! Хорошо, что эти моменты были относительно редки.

 

Убаюканный мерным рокотом Его голоса, я уснул и увидел славный сон о Первомайском субботнике, когда все дружно и весело тащат знакомую корягу из того места, куда ее притащили в прошлом году - туда, где она находилась в позапрошлом. А потом все усаживаются под ласковым солнышком и пьют спирт, настоянный на клюкве, которая, всякий знает, здорово оттягивает сивуху... хотя водка, конечно, лучше, но у кого на нее деньги есть, на водку-то...

 

Когда жена меня разбудила, передачи уже кончились, я погулял с обиженным псом, и пошел спать, и спал крепко и счастливо. Наутро я проснулся с предвкушением праздника. Кое-как дождавшись конца рабочего дня, я помчался домой, и, не переодеваясь, включил новый канал. Он был там! И говорил! Так же слитно и музыкально, как и вчера! Я упал в кресло и закрыл глаза.

 

С тех пор жизнь моя изменилась кардинально. Я даже забыл про футбол. Спросите меня, к примеру, кто сейчас тренирует "Вест Бромвич Альбион" – стыдно сказать – не отвечу... Потому что теперь я все время с Ним, с моим чародеем, с моей усатой музыкальной шкатулкой. К сожалению, на канале есть и другие передачи. Мало, но есть. Я стараюсь уйти в сладкий мир грез еще до того, как они выходят в эфир, и тогда любимая мелодия Его речи - как бы по инерции - звучит внутри спящего меня, заглушая чужие неприятные голоса.

 

Хуже всего в такой ситуации очнуться и оказаться наедине с грубой действительностью. Как-то пес почуял через окно кошку, начал лаять, и я проснулся. Его не было, какая-то дикторша читала новости. Я посмотрел на ее лицо и заплакал. Она была похожа на нянечку из моего детства, ту самую, с "абрамом"! Я поскорее выключил телевизор, но весь вечер был безнадежно испорчен.

 

В другой раз я наткнулся на двух мужиков. Эти выглядели даже симпатично, особенно тот, что молчал, постарше. Он все время кивал мне с сочувствующим выражением лица – видимо, как и я, скучал по Усатому. Потом он сказал единственную осмысленную фразу – единственную, слышанную мною за все время моего многолетнего телевизионного стажа, исключая, конечно, спортивный комментарий, но это не в счет. Он сказал: "А хорошо бы нам сейчас выпить!" и облизнулся. Камера переехала, и третий мужик строго сказал, что, мол, нельзя; мол, на службе, не положено, мол. И я снова заплакал от нестерпимой жалости к мужику, к себе, к дисквалифицированному Мостовому и ко всему остальному бесприютному человечеству.

 

Попадались и другие программы, и другие дикторы. Некоторых я не понимал, что странно – ведь канал был объявлен как русскоязычный. Потом жена мне объяснила: оказывается, это такие диалекты русского языка, которые и не сразу разберешь, ежели без опыта. Вот ведь как – век живи, век учись. Я стал вслушиваться и довольно скоро, неделю на третью, обнаружил, что кое-что понимаю. Не все, конечно, но отдельные слова, особенно короткие.

 

Но это все мелочи, издержки... неприятные, что и говорить, но терпимые, жить можно. Главное – знать, что есть Он, мой дорогой волшебник. Что каждый день, придя с работы и уютно устроившись в кресле, я включу телевизор, и милое усатое лицо с прямым ярославским пробором взойдет над моею жизнью и судьбой, подобно ясну солнышку. И я привычно вслушаюсь в слитный поток неразличимых слов, в давнюю музыку детства, в бормотание радиоточки на стене коммунальной кухни, в пионерские зорьки, победные рапорты, вести с полей, и дружеские пожелания международной прогрессивной общественности. И засну, счастливый.