Алекс Тарн
Не верю!
Он
сидел на уличной скамеечке, старый, в антикварной соломенной шляпе и ауре
бессмертного величия. Я было прошел мимо, но тут меня стукнуло – Господи,
да это же он! Может ли быть? Я подошел и вежливо поклонился.
"Константин
Сергеевич?.."
Станиславский, улыбнувшись, кивнул.
"Да вы присаживайтесь, молодой человек,
что вы - как окаменели? Я вас не скушаю..."
Я примостился на краешке скамьи рядом с крупнейшим
режиссером Нового Времени. Мы немного помолчали. Я не мог вымолвить ни слова
от глубокого потрясения, вызванного невероятной встречей; он – великодушно
давал мне время свыкнуться с ситуацией. Наконец я почувствовал, что вновь
обретаю дар речи и открыл рот, точно зная, что сейчас сморожу какую-нибудь
невообразимую глупость.
"А где же Владимир Иванович?" – выдавил
я и поперхнулся. Но Станиславский и бровью не повел.
"Немирович-Данченко? - переспросил он. –
Он в Газе. Сегодня его смена. А я, как видите, отдыхаю."
"В Газе? Что же он делает в Газе?"
"Как это - что? – удивился старик. – То
же, что и я. Ставит спектакли, репетирует, обучает молодежь..."
"Спектакли, в Газе... поразительно... мне
даже не приходилось слышать..." – пробормотал я растерянно. Константин
Сергеевич негодующе выпрямился. Было видно, что он искренне поражен моим
невежеством.
"Не приходилось? – он смерил меня
взглядом с головы до ног, как бы недоумевая – откуда это я такой взялся. –
Странно, оч-чень странно, молодой человек. Что же вы – телевизор не
смотрите? Наши спектакли показывают по нескольку раз в день – почти в
каждом выпуске актуалий. А уж новостные каналы... – Станиславский
присвистнул. – BBC, CNN, Fox… эти, почитай, круглые сутки крутят."
Не сводя с меня глаз, он полез в жилетный кармашек,
вытащил часы на тусклой золотой цепке и величественно щелкнул крышкой. Часы
сыграли тему борща из кинофильма "Броненосец Потемкин". Станиславский
вгляделся в циферблат и покачал головой.
"Играть – играют, а время не
показывают... – сказал он грустно. - Который час, молодой человек?"
"Пять часов десять минут," -
подобострастно отрапортовал я, радуясь случаю замять неприятный инцидент.
Великий режиссер милостиво кивнул.
"Ровно через пятьдесят минут, по второму
каналу местного телевидения вы можете увидеть мою новую постановку. Она
называется "Плач шахидской вдовы на развалинах дома". Я ее почти
неделю репетировал."
Он прищурился, откашлялся и, глядя в туманное
пространство между бульваром Ротшильда и Чистыми Прудами, продолжил
размеренным академическим баритоном.
"Видите ли, молодой человек, работать с
непрофессиональными актерами крайне сложно. Моя система предполагает глубокое
внутреннее вживание в образ, высокую степень интрагранулярной
достоверности. Мне претят всякие модернистские эксперименты. Пфуй! К
примеру, в Дженин они пригласили этого дешевого клоуна Мейерхольда. Ну и
что получилось? Вы только вспомните ту цирковую буффонаду с выпрыгивающим
из носилок мертвецом! Позор... Конечно, не спорю – задача у него была
непростая – инсценировка массового убийства трех тысяч человек при
минимальном количестве актеров. Мы с Немировичем сразу отказались. Вы
только подумайте – при наличии единственных носилок требуется как минимум три
тысячи раз пройти перед телекамерами! Несерьезно...
Но Мейерхольд-то взялся! Ну ладно, пока они
там носили по кругу одного и того же паренька, время от времени переодевая
его за кулисами и поливая свежим томатным соком – это было еще куда ни
шло... хотя тоже, честно говоря, тянуло только на уровень сельского клуба.
Но потом, когда Всеволоду Эмильевичу наскучило, и он решил оживить картину
за счет сценического движения "мертвеца"... когда он заставил несчастного
актера дважды соскакивать с носилок и снова забираться на них, и все это в
течение одного прохода... это было уже чересчур даже на взгляд самой
доброжелательной критики."
Станиславский презрительно фыркнул. "Всякому
новаторству есть предел, молодой человек! Предел, за которым оно становится
просто дешевым трюкачеством. Да-с..." Он поднял к небу указательный
палец и выдержал долгую величественную паузу. Мне стало неловко, что я не
конспектирую. На всякий случай я похлопал себя по карманам, но ручки, как
назло, не было.
К счастью, Константин Сергеевич продолжил, не
обращая внимания на жалкие мои телодвижения. "Правда жизни – вот
основа любого творчества! Правда – бог свободного человека! Впрочем, это из
другой пьесы... Возвращаясь к последней нашей постановке – я имею в виду
"Плач шахидской вдовы " – должен признать, что нам пришлось-таки
повозиться с образом главной героини. На репетициях я постоянно чувствовал
недостаточную глубину проникновения в характер. Как потом выяснилось, на
роль прислали бабку какого-то хамасного начальника. Посудите сами, как она
могла играть, когда по жизни у нее этих домов пять и все целы? Ну? Что вы
молчите?"
Станиславский добродушно рассмеялся. До меня,
тем временем, начало доходить: так вот о каких постановках говорит
Константин Сергеевич! Я судорожно потер ладонью лоб и пробормотал: "Не
верю..."
"О! – одобрительно подхватил классик. –
Вот и я сказал то же самое: не верю! Не верю! Нет правды жизни, нет и все
тут! На наше счастье, как раз накануне генеральной репетиции бабкин внучек
подорвался при изготовлении самодельной бомбы. А бомба-то оказалась
приличной... полквартала - как корова языком слизнула. В том числе и два
бабкиных дома. Два из пяти – это уже сорок процентов; немного, но - для
первоначального вживания в образ - достаточно. Да... Тут-то моя бабка и
заиграла, всеми цветами радуги. Генеральная репетиция прошла неплохо, а уж премьера
– просто так на ура. Корреспондентов собралось – видимо-невидимо! Я уже
видел первые отзывы критики. Хвалят..."
В улыбке Станиславского законная гордость
грациозно сражалась с незаконной скромностью. Незаконная, как это часто
случается, победила. Он смущенно откашлялся. "Конечно, этот спектакль
несколько не дотягивает до моих лучших образцов... Взять хоть
"Чайку"... или "На дне"... или "Смерть Мухаммеда ад-Дуры"...
Особенно - "Смерть Мухаммеда ад-Дуры". Тут без всякого
преувеличения можно сказать, что мы с Немировичем поднялись до недосягаемых
высот классического трагизма..."
Бульвар Ротшильда поплыл перед моими глазами.
"Подождите, Константин Сергеевич, - пробормотал я. - Вы хотите
сказать, что вся эта история с мальчиком, застреленным на перекрестке Нецарим,
была Вашей постановкой?"
"А чьей же еще? - возмутился
Станиславский. - Конечно, моей. Кто, кроме меня, смог бы добиться такой
пронзительной правдивости? Конечно, пришлось поработать с папашей на
репетициях. Тут мне слегка помогли ассистенты из палестинской полиции – а
иначе, как бы ему удалось так потрясающе вжиться в образ? Зато какой
эффект! Какая критика! Весь мир писал хвалебные рецензии на этот спектакль
в течение нескольких месяцев! Это было, без преувеличения, единодушное
восхищение. Хотя знаете, всегда находятся завистники, всякого рода
ничтожества - эти так и норовят подпустить свою ложку дегтя. Тем
поразительнее всеобщее славословие, которого мы удостоились после той постановки...
Только в последнее время, тут и там, стали появляться неблагоприятные критические
отзывы; но их немного, да и касаются они, в основном, второстепенных
деталей сценографии. Вот, полюбуйтесь."
Великий режиссер полез в карман пиджака, вынул
несколько сложенных вчетверо листков и протянул их мне. Это была распечатка
с известного интернетовского сайта "WorldNetDaily". Заголовок
статьи гласил: "Уличный театр". Я начал читать, переводя с
английского:
"Мученическая смерть 12-летнего
палестинца Мухаммеда ад-Дуры от рук израильских солдат, смерть, которая
получила широчайшее освещение в международной прессе и подстегнула нынешнюю
интифаду, вдохновляя бесчисленных шахидов-самоубийц – была на самом деле
срежиссированной постановкой уличного театра. Так утверждает журналистское
расследование, опубликованное в мартовском номере журнала "WhistleBlower".
Этот спектакль палестинского "театра"
похож на драматические похоронные процессии, продемонстрированные
палестницами прошлым апрелем после операции израильской армии в Дженине. Во
время этих процессий так называемый "труп мученика" дважды падал
с носилок – только для того, чтобы, временно ожив, снова занять свое место "мертвеца".
Палестинцы утверждали, что в Дженине погибло свыше 3000 человек – реальное
число погибших оказалось 52.
Результаты детального журналистского расследования
опубликованы в книге, вышедшей на французском языке в издательстве
"Рафаэль" и переведенной на английский Нидрой Поллер - специально
для журнала "WhistleBlower". Расследование проводилось группой журналистов, включая парижского
корреспондента агентства Метула-Ньюс Жерара Юбера и редактора агентства
Стефана Юффа.
"Что в действительности произошло на
перекрестке Нецарим?" – спрашивает Юбер и продолжает: "Одна вещи
несомненна – учитывая позиции участвующих в перестрелке сторон, совершенно
невозможно предположить, что мальчик мог быть поражен израильскими пулями.
Мухаммед ад-Дура не был убит израильтянами. При этом остается открытым
другой, еще более интересный вопрос: а был ли убит Мухаммед на самом деле?
Израненный труп подростка предъявили корреспондентам врачи больницы Шифа в
Газе. Подросток действительно был мертв, но это был совсем не тот мальчик,
которого весь мир видел на знаменитом видеоклипе..."
Я
дочитал последний листок, перевел дух и повернулся к своему собеседнику.
Что за чертовщина?.. Скамейка была пуста. Я оглянулся – старика как не
бывало. Станиславский бессовестно испарился в стиле Мейерхольда. Надо же...
а еще разглагольствовал о правде жизни! Я вздохнул и выбросил листочки в
урну. На бульвар Ротшильда наезжал час пик наперегонки с сумерками. Пора
было двигать домой, к шестичасовому выпуску новостей с Ошрат Котлер.
< < К оглавлению < <
|
