Алекс Резников

Иерусалимский след

Книга 2

Художественно-документальные эссе:

Об авторе.

Алекс Резников – иерусалимский писатель, член Союза русскоязычных писателей Израиля. Репатриировался в 1991 году. В Израиле вышли в свет книги: «Иерусалим: улицы в лицах», кн. 1 (1 изд. 1996, 2 изд. – 1999); «Иерусалимский след» (2000), «Клады Иерусалима» (2001); «Застолье с поэтами» (2002); «Иерусалим: улицы в лицах», кн. 2.

В настоящее время готовится к печати «Иерусалимский след», кн.2, в которую войдут более 100 новых художественно-документальных эссе о паломниках и выдающихся людях - гостях города.

КУДА ИДЕТ РАВВИН

Раввин Моше Бен-Мордехай Басола (1480-1560) еще раз внимательно перечитал кондотту и отложил ее в сторону. Судя по умело составленному тексту этого особого договора, гарантирующего еврейским финансистам удовлетворительную прибыль, а главное - возмещение убытков в случае нападения черни, власти Падуи не прочь бы заполучить рава вместе с принадлежащим его семье банком в городе Рокка. Но у раввина - другие планы, ему сейчас не до падуанских купцов. И если кто-то из евреев Рокки поинтересуется, куда он на сей раз направляется, то ответа не услышит. Пусть сам догадается, куда снова спешит неутомимый раввин. Это ведь и так ясно: в Эрец Исраэль.

...В середине 30-х годов минувшего века большой любитель еврейской старины, будущий президент Государства Израиль Ицхак Бен Цви заинтересовался старинной рукописью неизвестного автора, в которой он описывал своё паломничество на Землю предков. Во вступлении сообщалось, что «это было путешествие благочестивого и даровитого человека, чье имя не нуждается в обнародовании; он исходил всю Эрец Исраэль в 5282 [1522] году». Поскольку паломничество началось с Апеннинского полуострова, Бен Цви с присущим ему тщанием проштудировал всю имевшуюся под рукой литературу об итальянских раввинах и по обрывочным признакам установил, что речь идет о Моше Басоле – человеке удивительнейшей скромности, который никогда не подписывал даже своих галахических предписаний. Сведения же о нем дошли до нашего времени только благодаря упоминаниям в трудах его современников, высоко ценивших образованность и целеустремленность раввина.

И только в наши дни исследователь Авраам Давид в своей книге «В Сионе и Иерусалиме» поместил комментированное издание путевого дневника Басолы, являющегося уникальным свидетельством жизни иерусалимских евреев в XVIвеке. Что заставило Басолу направить свои стопы в Святой город? Ведь для того времени это был не просто прекраснодушный жест, но и серьезный поступок, поскольку далеко не каждый итальянский еврей рискнул бы совершить подобное тяжелейшее и по физическим, и по нравственным меркам паломничество. И тем не менее раввин решительно отверг все предубеждения, сопутствующие такого рода предприятию. Быть может, это было влияние отца - Мордехая Бен-Реувена Басолы, неприметного корректора в еврейской типографии итальянского городка Сонсино. Вычитывая гранки раввинских фолиантов, тот возносился мыслями к Иерусалиму, куда ему попасть было не суждено. Но если бы сын осуществил эту мечту!..

Дальние предки Моше Басолы в 1394 году были изгнаны из Франции и осели в швейцарском городе Базеле. Отсюда, кстати, и фамилия их рода - Басола, к которой иногда он приписывал слово Царфати, то есть Француз. Учился будущий раввин в иешиве известного каббалиста Йосефа Ибн-Шраги. Одолев премудрости Торы и Талмуда, он побывал во многих городах Центральной и Северной Италии, нигде, однако, не задерживаясь надолго, пока, наконец, не собрался посетить Землю предков.

И наступает этот день - 20 августа 1521 года. Басола отплывает из Венеции на Восток. Это его первое морское путешествие, и поэтому раввину интересно все: и устройство корабля, и назначение груза на борту, и города, где судно делает остановки, и даже переменчивая погода.

Из Триполи Басола продолжает свой путь посуху. Он движется вдоль морского побережья, по дороге посещая Бейрут, Сидон, Тир и другие города. Наконец-то раввин в Цфате. Прожив здесь неделю и детально ознакомившись с бытом местной еврейской общины, он отправляется дальше, пока не достигает Верхней Галилеи, а уже потом перед взором путника предстаёт Иерусалим. Нужно где-то приклонить голову – и раввин снимает комнату в так называемом Доме Пилата, расположенном в то время на северо-восточном склоне Храмовой горы. Именно в этом доме, как следовало из источников согласно христианской традиции, Пилат судил Христа. Но, думается, не это побудило нашего путешественника выбрать его для своего пристанища: не исключено, что, поселившись в Доме Пилата, раввин просто хотел остановиться как можно поближе к тому месту, где в незапамятные времена высился еврейский Храм.

...Когда вдали в душном мареве показались крепостные стены Иерусалима, Басола остановился, разорвал на себе одежды и предался стенаниям: «Дом освящения нашего и славы нашей, где отцы наши прославляли Тебя, сожжен огнем, и драгоценности наши разграблены!» Этот плач пророка Исайи, с которым на устах паломники-евреи испокон веку вступали в Иерусалим, очищал душу от будничных мелочей, придавая высокий смысл встрече со Святым городом.

«Иерусалим находится на возвышенности напротив Храмовой горы. Узкая долина пролегает между ними; это долина Иосафата. В одном конце ее есть большая дыра, представляющая из себя пещеру. Говорят, что это уста Геенны огненной, которые откроются в будущем, когда явится Мессия. Ниже идут еврейские могилы; нижние склоны Масличной горы полны могил, и немало их на склоне горы, где собственно стоит Иерусалим. Полумилей ниже находится источник Силоам. Много красивых садов на этой равнине, орошаемых источниками, которые берут свое начало под Иерусалимской горой. Но происхождение их неизвестно. Говорят, они сохранились со времен Храма».

Это - одна из первых «дневниковых»записей Басолы, относящихся к Иерусалиму. Здесь, в Кидронской долине, он осмотрел также мавзолей Авессалома, могилу пророка Захарии; увидел яму под названием «Яма Дочерей», - по преданию, во время захвата Иерусалима римлянами туда бросались еврейские девушки, чтобы не стать добычей врага; затем поднялся к гробницам пророков Аггея и Малахии.

«У подножия Масличной горы, - неспешно продолжает Басола свой рассказ, - стоит большое здание. В центре его пророчица Хульда лежит в мраморном гробу в красивом павильоне. Тут, как и всюду, следует платить мусульманским стражникам за вход четыре динара, и платить за масло для лампад, которые горят все время. Когда человек стоит у подножья Храмовой горы и смотрит в сторону Иерусалима, он может увидеть всю Храмовую гору, ее площадь и ее крыши. С этой же, западной стороны, Храмовая гора имеет двое закрытых железных ворот, немного утопленных в землю. Они зовутся Воротами Милосердия. Говорят, что новобрачные входят через них, тогда как скорбящие идут через другие ворота. И в южной части Храмовой горы есть строение, именуемое Мидраш Шломо [в то время евреи так называли место, где находилась мечеть Аль-Акса - А.Р.]».

Обследовав Храмовую и Масличную горы, Басола направился на гору Сион, где находилась резиденция тогдашнего нагида (то есть предводителя, духовного наставника евреев) Ицхака Шолаля. Он сообщил любознательному гостю, что Еврейский квартал Иерусалима простирается от горы Сион до подножья Храмовой горы. Здесь находится закрытое здание с железной дверью,в котором якобы захоронены Давид и Соломон. А рядом - дом, также с постоянно закрытой железной дверью, где, по слухам, есть захоронения всех царей Дома Давида. Но мусульмане не разрешают евреям посещать эти места. С другой стороны горы Сион Басоле была видна укрепленная цитадель с широкой низкой башней, именуемой Башней Давида.

В один из последующих дней благочестивый паломник отправился помолиться на могиле праматери Рахили. «Памятник на ее могиле был недавно отстроен, - записывает он, - над гробом находится купол, поддерживаемый четырьмя колоннами». Побывал он также в Хевроне, в Пещере Махпела, а возвращаясь в Иерусалим, осмотрел место захоронения Симона-праведника.

Хотя в крепостных стенах города устроено шесть ворот, запираемых на ночь, только одни из них, со стороны горы Сион, охраняются евреями. Неподалеку находится единственная в Иерусалиме синагога, по мнению Басолы, очень красивая, с четырьмя поддерживающими здание колоннами. Здесь в специальном помещении хранятся более шестидесяти свитков Торы. Молящиеся обращены лицом к Храмовой горе. Естественного освещения синагога не имеет, кроме разве что небольшого окошка над западными дверьми. Но благодаря развешанным повсюду лампам можно без напряжения читать священные тексты.

Раввина из Италии занимало, почему этот город и сегодня волнует воображение пришельца. И главная, по его мнению, причина: живущие здесь евреи хранят иудейский дух Иерусалима, не сломленный даже самыми тяжелыми испытаниями. Басола с огромным интересом знакомится с местными законоучителями – врачом и раввином Давидом Ибн Шошаном, возглавляющим сефардскую иешиву, раввином Исраэлем, главой ашкеназских евреев, даяном(главой раввинского суда) рабби Давидом Акрохом. Эти люди производят на него столь сильное впечатление, что для каждого из них в дорожных записях находится немало теплых слов.

...Вернувшись в Италию, Басола снова переезжает с место на место, из одного города в другой. Почетные должности в иешивах, которые ему предлагают, не устраивают раввина, процветающий банк, где он ведет все дела совместно с сыном, не доставляет удовлетворения, еврейская жизнь в Италии видится ему ограниченной. Сердцем он - с той далекой землей, которая и является единственной родиной иудеев, где бы они ни обитали.

В 1560 году 80-летний Басола в сопровождении своего племянника, знаменитого каббалиста Мордехая Дато отплывает из Венеции в Эрец-Исраэль. «Теперь-то вы знаете, куда идет раввин, - с лукавинкой говорит он провожающим и добавляет: - Не плывет, не едет – а именно идет, иначе никак не добраться до Иерусалима». Но ему больше не суждено увидеть этот город. Он, как и в первое свое паломничество, попадает сначала в Цфат, где его со всеми почестями встречают местные раввинские авторитеты. Он, как и в первое свое паломничество, предполагает немного пожить в этом возведённом в горах святом городе, а потом уже взойти в Иерусалим.

Однако неожиданно подкрадывается болезнь. Силы убывают, подле ложа больного неотступно находятся племянник и местный врач, в синагогах города возносят молитвы к Всевышнему о выздоровлении почтенного гостя. Время от времени впадающему в забытье Басоле кажется, что он идет, идет, идет...

Раввин идет в Иерусалим.

ГОРИ, ГОРИ, МОЯ ЗВЕЗДА

Этот телефонный звонок застал меня врасплох: - Здравствуйте! С вами говорит Вениамин Додин, я живу в Маале Адумим, - представился человек на том конце провода. - Известно ли вам такое имя - граф Николай Владимирович Адлерберг? А книга «Из Рима в Иерусалим», выпущенная им в Санкт-Петербурге в 1853 году?

Я вынужден был признаться, что до сих пор таковые ни имя, ни книга в паломнической литературе мне не встречались. - Что же, - сказал мой телефонный собеседник, - тогда приглашаю вас в гости и обещаю преинтереснейшие открытия.

...Было за что Александру Сергеичу схлопотать пощечину от своей жены Натальи Николавны. Уж больно он, по мнению ревнивицы, приударял за светской красавицей Амалией Адлерберг. Однако та не удостоила его взаимности. Впоследствии Пушкин писал даже с некоторой долей зависти о «прелестных романах» этой поистине обольстительной женщины.

Другой русский поэт - Тютчев посвятил Амалии Адлерберг прекрасные стихи, ставшие широко известными романсами: «Я помню время золотое...», «Я очи знал...», «Я встретил Вас, и все былое...» Муж Амалии - граф Николай Владимирович Адлерберг (1819-1892) был также необычайно привлекателен и пользовался успехом у женщин, однако амурные похождения претили ему, ибо природа одарила этого человека страстью к жизни деятельной и полной высоких нравственных устремлений. В 19-летнем возрасте после окончания Пажеского корпуса он был назначен флигель-адъютантом царя, потом принимал участие в военных действиях на Кавказе (1841-1842 гг.) и в венгерской кампании 1849 года. За проявленное мужество был произведен сначала в штабс-капитаны, потом – в полковники, награжден именным золотым оружием.

Но спустя несколько лет, тяжело заболев, граф подал прошение об увольнении его с военной службы и определении в гражданскую, каковое и было удовлетворено. Адлерберга причислили к министерству внутренних дел и одновременно пожаловали звание камергера Двора Его Величества. И потекли будни, заполненные по утрам отправлением занудливых чиновничьих обязанностей, а по вечерам посещением званых вечеров и балов, также не отличавшихся большим разнообразием. Для человека острого ума и глубоких духовных запросов подобный образ жизни оказался тяжелым испытанием.Быть может, все это и заставило графа осуществить в 1845 году поездку по странам Средиземноморья, конечным пуктом которой явился Иерусалим.

...Проведя католическую Пасху в Риме и получив благословение самого Папы, Адлерберг выехал в Афины. Здесь осмотрел исторические памятники, после чего морским путем отбыл в Александрию. «Я пробыл два дня в Александрии. Между тем Пасха (православная - А.Р.) приближалась, и я более чем когда-либо горел нетерпением встретить ее в Иерусалиме, - писал Адлерберг в своих путевых впечатлениях. - Задача была нелегка: все сведения, которые я мог собрать, явно доказывали мне совершенную невозможность достигнуть Иерусалима к желаемому времени. Мне предстояли два различные пути: один морской, для чего надлежало ожидаться еще пять дней в Александрии и потом на срочном пароходе плыть в Бейрут, выдержать там трехнедельный карантин и, наконец, либо верхом, либо морем, на арабской же лодке, добраться до Яффы, откуда оставалось еще двенадцать часов езды верхом до Святого города. Другой путь - посуху - лежал через пустыню Суэцкого перешейка, но на это требовалось едва ли еще не больше времени».

Выход из создавшегося положения подсказал прусский посол в Египте Думрейхер, к которому Адлерберг имел рекомендательное письмо. Он посоветовал обратиться к находящемуся в Каире султанскому паше, чтобы тот захватил графа с собой на своем корабле и помог ему побыстрее добраться до Яффы.

...И вот уже Адлерберг преодолевает последние версты на пути к Святому городу: «Пространство, отделявшее меня от Иерусалима, было неровное; его пересекали подъемы, горные спуски, рвы, лощины. Пыл знойнаго солнца налагал сквозь нежную пелену воздуха на всю окрестность какой-то невыразимый оттенок, и эта единственная для души панорама представилась мне как бы в солнечном, радужном тумане... Начиная от спуска главной горы, дорога делается еще затруднительнее, а в некоторых местах, заваленная каменьями, изрытая конскими копытами, запущенная, она, можно сказать, почти не существует вовсе, и я полагаю, что на обыкновенных лошадях, непривычных к подобным переходам, эта дорога была бы непроходима; но арабские добрые кони,отдаваемые туземными подрядчиками в наем исключительно для этого переезда, выдерживают его по привычке как нельзя лучше, и даже по самым трудным местам редко скользят и спотыкаются. Мало-помалу Иерусалим опять исчезал у нас из виду, и лишь в самом близком расстоянии от ограды города мы увидели его вновь. Итак, 20 апреля 1845 года в 11 часов и 22 минуты я остановился под стенами Иерусалима». Но буквально у самых ворот Святого города путника ожидало первое испытание. Оказалось, что в пятницу на время молитвы мусульман на Храмовой горе все городские ворота запираются и все стражи покидают их.

Стоя в толпе приезжих у запертых ворот, Адлерберг стал рассматривать крепостные стены: «Иерусалим обнесен довольно плохими зубчатыми каменными стенами, за которыми в главных пунктах, на углах и городских выездах поставлены чугунные орудия разных калибров. Вдоль стен пролегают рвы, некогда глубокие, ныне же полузасыпавшиеся, за исключением тех мест, где природные овраги служат им дном. По настоящим понятиям военного искусства, укрепление Иерусалима не только весьма слабо, но почти ничтожно».

...Когда, наконец, стража открыла ворота, граф со спутниками, не без труда преодолевая напор толпы с обеих сторон, въехали в городские пределы, где царила «мертвая, скорбная тишина и уныние».

Но для обитателей местного греческого монастыря «приезд иностранцев, особенно в сопровождении консула - происшествие замечательное в тихой, однообразной жизни иерусалимского духовенства». Гостей из России удостоил своим вниманием сам наместник патриарха иерусалимского, преосвященный митрополит Мелетий. Он ввел их в помещение, которое мне показалось великолепным дворцом после всех лишений, которые мы претерпели в дороге, и в сравнении с той бедностью и нечистотою, которая со всех сторон поражала нас при въезде в Иерусалим».

Адлерберг хотел сразу же после короткого отдыха направиться в Храм гроба господня, но ему сообщили, что арабы - держатели ключей отпирают его по своему разумению, когда им заблагорассудится. А посему посещение святой обители пришлось отложить. «В 8 часов пополудни нам сказали, что храм отперт. Перекрестившись, мы последовали за проводниками-монахами по крутым темным улицам, по направлению к Храму Воскресения Господня. Никогда не забуду я этого таинственного шествия. Весь город, покрытый непроницаемою темнотою ночи, уже дремал в глубокой тишине; все улицы были пусты; мы шли медленно, как бы ощупью, по неровным, размощенным закоулкам. Монахи в черных длинных рясах сопровождали нас с зажженными факелами; они шли молча, с поникшими головами; легкий ветерок развевал длинные концы покрывал их черных клобуков. Нетерпение наше росло с каждым шагом; казалось, мы проходили бесконечное пространство. Наконец, выходя из узкого переулка, мы остановились на небольшой площадке, обрамленной высокими строениями разнообразной древней наружности».

Адлерберг провел в Храме гроба господня долгие часы и не только молился здесь, но и основательно изучал его архитектуру и расположение находящихся здесь часовен.

Столь же внимательно присматривался он и к другим христианским святыням Иерусалима, соотнося их со знакомыми с детства библейскими сказаниями. Посещение Иерусалима стало для Адлерберга большим событием. В своих путевых впечатлениях он писал: «Не довольствуясь священными воспоминаниями Иерусалима…, я просил преосвященного Мелетия указать мне, каким истинно-полезным христианским делом мог бы я достигнуть своей цели... Он посоветовал основать храм в Кераке, …расположенной против Мертвого моря на высоких горах Моавитских». По согласованию с российским консулом К.Базили было избрано место и в 1847 году положено основание церкви святого великомученника и победоносца Георгия, средства для строительства которой пожертвовало семейство Адлербергов. Освящение церкви состоялось 17 июля 1849 года.

И еще одно необычное обстоятельство поездки Адлерберга в Палестину. Здесь, в одной из часовен Храма гроба господня, он увидел великолепное старинное издание «Витязя в барсовой шкуре» Шота Руставели с иллюстрациями Али Сеида Хаккима (Августа Дорнье ван Гельбдта). И... загорелся: изучить грузинский язык (шестнадцатый в списке языков, которыми владел!), дабы перевести эту книгу на русский и французский языки. Свою мечту он осуществил, проработав над переводом шедевра Руставели четырнадцать последующих лет.

...Книга Адлерберга «Из Рима в Иерусалим» (1853) сразу же после выхода получила сочувственный отзыв в журнале «Современник» и стала популярной среди читающей публики. Но ее автор не подался в профессиональные литераторы, хотя и имел все необходимые для этого данные. После поездки в Иерусалим он, несмотря на свою болезнь, твердо решил вернуться на поприще служения отечеству.

10 июня 1853 года Адлерберг получил назначение на пост таганрогского градоначальника. Во время Крымской кампании с 4 ноября 1854 года по 15 мая 1856 года он является военным губернатором Симферополя и гражданским губернатором Таврической губернии, далее состоит при Русской миссии в Берлине.

В 1860 году граф предпринимает второе путешествие в Иерусалим. Оно описано в двухтомном труде «Восток: впечатления и воспоминания», изданном на французском языке в Петербурге в 1867 году.

Начиная с 1866 года, Адлерберг на протяжении шестнадцати лет служит генерал-губернатором великого княжества финляндского. В 1881 году его, отмеченного за заслуги перед отечеством бриллиантовыми знаками ордена Святого Александра Невского и орденом Святого Владимира 1-й степени, назначают членом государственного совета.

...Наша встреча с Вениамином Додиным в Маале Адумим длилась несколько часов, пока не наступил вечер, и над Масличной горой, возвышающейся на горизонте, показалась первая звезда.

- Причудливо складываются людские судьбы, - сказал мне на прощание Додин. - Вот Адлерберг. Он ведь мало того, что любил Иерусалим, еще и очень сочувственно относился к евреям. Но, наверное, и представить себе не мог, что его потомки будут жить на этой земле! Сын графа Николай Николаевич до революции был полномочным послом российского двора при дворе правителя Баварии. А когда после большевистского переворота он отказался принять предложение Чичерина работать в комиссариате по иностранным делам, впал в немилость у властей. Был выслан вместе со своей внучатой племянницей Мелититой на Украину. Вскоре он умер, а Мелитита в 1931 году была арестована как потомок дворянского рода и сослана в Сибирь. По дороге, прямо в теплушке идущего в Красноярск эшелона, она родила дочь Нину… Много лет спустя Нина стала моей женой. А наша с Ниной дочь, пра-правнучка Николая Адлерберга Фанни Сильницки, сегодня строит мосты в городе, восславленном ее замечательным предком. Два ее старших сына (наши с Ниной внуки) отслужили в рядах ЦАХАЛа.

Я слушал своего собеседника и смотрел на звезду, поднимающуюся все выше и выше на иерусалимском небосводе...

СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ, ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

...Говорят, он плакал всего раз: когда узнал о гибели отца и сестры в концентрационном лагере во время Второй мировой войны. Но если бы - чисто гипотетически - допустить, что ему предложили спасти родных, перевезя их в Палестину, где среди своих еврейских единоплеменников они смогли бы выжить, он бы наверняка отказался, заявив, что эта земля существует только для арабов, и евреи не имеют ни малейшего права находиться здесь. Сегодня эта личность вновь оказалась в центре благосклонного внимания неких израильских интеллектуалов. Оказывается, возможно отречься от своего народа, если при этом руководствуешься идеями якобы вселенского добра и справедливости. Оказывается, возможно не замечать рек еврейской крови, если погромы и теракты устраиваются якобы во имя высокой цели национального освобождения. ...После него осталась книга мемуаров «Дорога в Мекку» - 380 страниц набранного убористым шрифтом текста. Читая эту историю не только физического, но и духовного хаджа (паломничества) к черному камню Каабы, невольно вспоминаешь бунинские строки:

Но шли века - со всех концов вселенной К нему неслись молитвы, и рекой Текли во храм, далекий и священный, Сердца, обремененные тоской... Аллах! Аллах! Померк твой дар бесценный - Померк от слез и горести людской!

...Начало двадцатого века для известного в Лемберге (ныне Львов в Украине) еврейского адвоката Карла Вейса ознаменовалось рождением сына. О, этот мальчик далеко пойдет! Ведь его дедом является Рабби из Черновиц, старейшина одной из самых почитаемых раввинских династий, насчитывающих несколько поколений.

В 13-летнем возрасте Леопольд Вейс (1900-1991) уже свободно ориентируется в ТАНАХе, разбирает сложные места из Мишны и Гемарры. Вместе с родителями он часто посещает Вену и Берлин, путешествует в Альпах, бывает на Северном и Балтийском морях.

Юность Лео (так зовут его родные) выпадает на сложные годы интеллектуального безвременья. «Долой любую идеологию, да здравствуют любые развлечения!», - провозглашает «золотая молодежь» Вены, куда после Первой мировой войны переехала семья Вейсов. Юноша поступает на отделение истории искусств местного университета, но большую часть времени проводит не в учебных аудиториях, а в венских кафе, где увлеченно спорит об основах зарождающегося метода психоанализа и одновременно заводит многочисленные интрижки со сторонницами популярной в те годы теории «раскрепощенного секса».

Когда Лео исполняется двадцать, он решает оставить семью и едет в Берлин, чтобы стать журналистом. У него в кармане золотое кольцо, унаследованное от умершей годом раньше матери, и «трогательная» прощальная записка отца, в которой тот пророчествует, что каждый человек, пишущий в газете, закончит свои дни нищим в водосточной канаве.

Но Лео верит в свою удачу. Спустя всего несколько недель жизни в новом городе счастливый случай сводит его с известным кинорежиссером Мурнау, чьим личным ассистентом он становится. Тем не менее ему претит быть мальчиком на побегушках, хоть это занятие и хорошо оплачивалось.

Лео без колебаний расстается с возможной кинокарьерой, поступив на работу в одно из берлинских информационных агентств. Долгое время ему не удается проявить себя, но вот в германскую столицу прибывает жена Максима Горького, и Лео благодаря почти маниакальной настойчивости удается встретиться с ней и взять интервью. В результате он наконец-то признан как профессиональный репортер.

Весной 1922 года Лео получает письмо из Иерусалима от своего дяди Дориана Фейгенбаума, одного из первых студентов Зигмунда Фрейда. Доктор, работающий в местной психиатрической клинике, он скучает по интеллектуальному окружению. «Почему бы тебе не приехать и не побыть со мной несколько месяцев? Я оплачу тебе обратный билет; ты сможешь вернуться в Берлин, как только этого пожелаешь. Но пока ты будешь здесь, к твоим услугам восхитительный старый арабский дом, прохладный летом (но ужасно холодный зимой). Мы будем проводить время вместе. У меня тут масса книг, и когда ты устанешь осматривать необычные виды вокруг, то сможешь предаться чтению». Как ни странно, это приглашение возымело действие на подающего надежды столичного репортера, и он отправился в дорогу: из Берлина в Румынию, оттуда по морю через Александрию на корабле в Яффу, и далее поездом прямехенько в Иерусалим, где в доме у Яффских ворот его с нетерпением поджидал дядя. Экзотика Святого города заинтриговала Лео, но внимание молодого человека привлекают отнюдь не евреи-единоверцы, а арабы. Глядя на неподвижно стоящего в живописной позе бедуина, он чувствует прилив душевной симпатии к этому страннику пустыни. В своих статьях для газеты «Франкфуртер Цайтунг», чьим корреспондентом на Ближнем Востоке ему предложено стать, Вейс не только выступает против Декларации Бальфура, поддержавшей создание еврейского национального очага в Палестине, но и протестует против любых посягательств евреев на «арабскую землю». Он прямо говорит об этом и Менахему Усышкину, и доктору Хаиму Вейцману, и другим лидерам сионистов, с которыми встречается в Иерусалиме. Но все они уверены в правильности избранного пути и, более того, видят в перспективе возможность еврейско-арабского сотрудничества на почве общих политических и экономических интересов. Вейса же такая постановка вопроса не устраивает. Здесь, в Иерусалиме, он чувствует себя больше арабом, чем сами арабы, и готов без устали отстаивать их привилегии. Постепенно он приходит к судьбоносному для себя решению - принять ислам. Но прежде чем это произошло Вейс едет по служебным делам в Берлин. Там он встречает Эльзу, талантливую художницу, на 15 лет старше самого Вейса. У нее есть шестилетний сын от предыдущего брака, но это не останавливает молодого журналиста. Вскоре Эльза становится его женой. А спустя еще некоторое время Вейс заявляется в дом своего друга-индуса, возглавляющего маленькую мусульманскую общину Берлина, и в присутствии двух свидетелей провозглашает: «Я при сем удостоверяю, что нет другого Бога кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его». Новообращенный мусульманин выбирает себе второе имя - Ассад (в переводе с арабского соответствует «льву», то есть эквивалентно «Лео»), а первым становится Мухаммед. Спустя еще несколько недель в ислам обращают также Эльзу и ее сына.

...В январе 1927 года Мухаммед Ассад со своими близкими совершает хадж в Мекку. Но здесь его поджидает несчастье: отравившись, скоропостижно умирает Эльза. Ассад отправляет пасынка назад в Германию, а сам углубляется в изучение Корана. Одновременно, чтобы обеспечить себе средства на существование, он пишет обзоры для трех германских газет о положении на Ближнем Востоке.

Однажды в библиотеке Большой мечети Мекки Мухаммед знакомится с сыном тогдашего правителя региона Хиджи Ибн Сауда. Тот приглашает его во дворец, представляет отцу и после краткой беседы Мухаммад становится советником бедуинского короля.

Проходит время, и Мухаммеду уже тесно в рамках отведенной ему при дворе роли. Он честолюбиво полагает, что достоин большего. Но открыто заявить о своих притязаниях - значит, нанести королю оскорбление. И тогда Мухаммед под покровом ночи вместе с новой 15-летней женой Монирой, дочерью одного из местных шейхов, и новорожденным сыном бежит в Индию, чтобы несколько лет спустя объявиться в отделившемся от этой страны новом мусульманском государстве Пакистан.

...Журналисты прозвали этого человека «Леопольдом Аравийским» (обыграв прозвище английского разведчика Лоуренса). У его сына однажды спросили:

- Ваш отец горячо поддерживал создание мусульманского государства в Пакистане, однако противостоял основанию еврейского государства в Палестине. Как же это совместить?

- Тут нет противоречия, - уверенно отвечал Талал Ассад. – Отец действительно мечтал о Пакистане как мусульманском государстве, открытом для каждого, кто исповедует его идеологические принципы. Но идею создания Еврейского государства в Палестине он не принимал по той причине, что обосноваться оно должно было на землях, принадлежавших, по его мнению, местным арабам.

...В 1951 году пакистанское правительство назначило Ассада своим послом в ООН. Встречаясь здесь с израильскими делегатами, он демонстративно отворачивался от них, за что получил кличку «еврейский вероотступник».

В Нью-Йорке Ассад познакомился с молодой девушкой по имени Поля из польской семьи, эмигрировавшей в Соединенные Штаты, и влюбился в нее. Вскоре Поля тоже приняла ислам и стала зваться Хамидой, после чего Ассад вступил с ней в брак, а предыдущую, вторую по счёту жену - Мониру отослал к отцу в Саудовскую Аравию. Но пакистанским властям не понравилось, что высокопоставленный чиновник, представляющий в ООН интересы их страны, связался с американкой, хоть и обращённой в ислам.

Ассад не стал дожидаться вполне вероятных санкций и подал в отставку. Устав отсвоих перебежек, он уже давно собирался уйти на покой, и это время пришло.

...Странный, однако, город Иерусалим. Одних обращает лицом к собственным еврейским корням, а других разочаровывает в богоизбранности иудеев. Но если первым дано испытать счастье единения со своим народом, то вторые так навсегда и остаются изгоями - даже в среде тех, кому посвятили жизнь.

Тем и запомнился потомкам Леопольд Аравийский, что не только оказался столь редким среди современных евреев идеологическим последователем ислама, но и, скорее всего, что сполна испил горькую чашу судьбы, оставаясь до поры, до времени своим среди чужих и навсегда - чужим среди своих.

НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ВСТРЕЧА

«Послушай, я хочу сказать тебе что-то такое, что идет от самого моего сердца. Не отказывайся от своего еврейства и от еврейства своих детей, не осуждай его, не жалей о нем. В нем вся твоя сила. Это не значит, что ты должна готовить себя к подвижничеству, нет, ты только должна любить то, что дано тебе как большая честь, как награда. Это огромная, суровая ответственность. Не забудь, что можно убежать от чего угодно, но только не от самого себя».

Петер Швиферт (1917-1945). Из письма к матери. 6 декабря 1938 года.

...Немецкое консульство в Лиссабоне помещалось в старинном особняке на одной из тихих улиц португальской столицы. Хотя у входа в здание всегда дежурил полицейский, тем не менее еще несколько тайных агентов пристально наблюдали из своих укрытий за всем, что делается вокруг. Ведь в Лиссабоне живет немало евреев, бежавших из Германии, и не исключено, что они могут совершить здесь какую-нибудь провокацию, дабы поколебать авторитет рейха в дружественных ему странах. В один из январских дней 1939 года в это здание был беспрепятственно пропущен светловолосый молодой человек с голубыми глазами, предъявивший немецкий паспорт. Когда он вошел в кабинет консула, тот даже не поднялся со своего места, не протянул посетителю руки, а продолжал сидеть за столом, углубившись в бумаги. Потом он вытащил из нижнего ящика серую папку, где находился всего лишь один листок, пробежал его глазами и сказал, как бы ни к кому конкретно не обращаясь:

- Если заявление будет удовлетворено, то, согласно законам рейха, его подателю проштемпелюют паспорт буквой «И», а имя его будет сменено на «Израиль». Он больше никогда не вернется в Германию и навечно, - тут чиновник сделал паузу и снова повторил со значением: - навечно будет лишен германского подданства.

- Я понимаю, - сказал молодой человек, - и все же не отказываюсь от своего желания перейти в иудаизм и прошу оформить формальности этого перехода как можно скорее. И еще: с момента подачи заявления прошу считать меня евреем с вытекающей отсюда подверженностью всем законам относительно евреев.

При последних словах посетителя чиновник вздрогнул, как от удара электрическим током, и впервые поднял глаза на стоящего перед ним юношу. На своем посту он повидал немало людей, с пеной на губах открещивающихся от своего еврейства, предлагающих большие деньги за право называться истинным арийцем, молящих о германском паспорте, как о последней милости судьбы. Однако впервые сталкивался с человеком, не просто тайно исповедовавшем иудаизм, которому принадлежал по материнской линии, но и громогласно заявляющим об этом. И неожиданно для самого себя подумал: «Мать могла бы гордиться им».

Имя Петера Швиферта я впервые узнал из увидевшей свет во Франции книги «У птицы нет крыльев», которая включает всю переписку Швиферта со своей матерью. И выяснилось, что в неординарных судьбах двух близких людей «замешан» Иерусалим. Здесь должна была состояться, но так и не состоялась их долгожданная встреча, которой предшествовали не совсем обычные жизненные обстоятельства.

...У известного немецкого поэта и драматурга Франца Швиферта и его жены Эльзы был единственный сын - Петер. Родители расстались рано, Эльза выходила замуж еще три раза, и от второго и третьего браков имела по дочери. Петер, который жил с отцом, скучал по материнской ласке, которой ему так недоставало. Однажды подросток случайно узнал, что его мать - еврейка, и, согласно Торе, он тоже еврей. Тогда Петер и стал интересоваться книгами по иудаизму, начал посещать синагогу, беседовал с раввинами, пытаясь идентифицировать свою национальную принадлежность.

Новый импульс этим напряженным духовным поискам дали события «Хрустальной ночи» - первой массовой акции прямого физического насилия по отношению к евреям на территории Третьего рейха, произошедшей в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года. Не в состоянии долее оставаться в Германии, 21-летний Петер эмигрирует в Португалию. В одном из первых писем матери с чужбины юноша пишет: «Теперь я хочу сообщить тебе о решении, которое крайне важно для меня. Я перехожу в иудаизм. Мое решение твердо и непоколебимо. Я очень много над этим думал и пришел к выводу, что именно это я должен сделать - раз и навсегда определить свое положение. Я еврей. Я принадлежу к твоему народу и хочу, чтобы эта принадлежность была выражена внешне тоже».

Знакомый раввин делает Питеру «брит-милу» (обрезание). После этого юноша подает заявление в германское консульство в Лиссабоне, чтобы власти рейха признали его евреем. Поскольку согласно одному из «ноябрьских декретов», провозглашенных нацистской Германией после «Хрустальной ночи», все евреи обязаны были носить одно и то же имя (мужчины - Израиль, женщины – Сара), на паспорте Петера была поставлена буква «И», а сам он отныне стал именоваться, как и миллионы других германских евреев, Израилем.

А тем временем сгущаются тучи над головой матери Петера, оставшейся в Германии. Ей предстоит разделить участь своих соплеменников - быть убитой или заживо похороненной в лагере смерти. Однако последний муж Эльзы – бизнесмен Эрик Шробсдорф делает все, чтобы спасти любимую женщину. Он договаривается со своим болгарским партнером Димитером Лингорску, что тот вступит с Эльзой в Германии в фиктивный брак, после чего вывезет ее с двумя дочерьми (кстати, и не догадывающимися об истинной национальности матери) в Болгарию. Хотя эта страна и является союзницей Германии, но расовые законы там действуют не столь строго, и Эльза будет в безопасности. К тому же, за участие в тайной сделке Лингорску получит немалую сумму, что заставит его при любой ситуации держать язык за зубами.

«Молодые», чтобы не вызвать подозрений, должны венчаться в церкви. Способствовать им взялся отец Иоанн, русский князь, бежавший от большевиков и принявший в эмиграции духовный сан. Беседы с ним так подействовали на Эльзу, что она не фиктивно, а действительно переходит в христианство.

Когда Петер узнал об этом, он написал матери письмо, в котором прямо назвал всю историю с принятием новой веры «абсурдной». Он напомнил матери о нацистских штурмовиках, преследующих евреев на улицах германских городов с кличем «хеп-хеп» (начальные буквы римского приговора времен Иудейской войны - «Hierasolyma est perdita», что переводится как: «Иерусалим должен быть разрушен!»): «Хеп-хеп» нацелен не на еврейскую религию, как во времена инквизиции, а на еврея как такового. Отдан приказ: «Бей жидов!» - и их бьют. Еврей может либо позволить, чтобы его били, либо дать сдачи, либо улыбнуться и спросить: «Почему вы так со мной поступаете?..» Он может протестовать, он может молиться, он может быть осторожным и вообще не показываться на улице - он может выбрать любую из спектра человеческих реакций. Есть только одна вещь, которой он не может сделать. Он не может сказать: «Я не тот, за кого вы меня принимаете». Потому что он тот, тот самый, и останется им всю свою жизнь».

...В ноябре 1939 года начались гонения на проживавших в Португалии евреев. Петер был брошен в тюрьму, но через три месяца неожиданно освобожден из заключения и даже получил разрешение на выезд из Португалии. Матери он не писал ни слова о своих злоключениях, стараясь оберегать ее покой. Но выяснилось, что Эльза через своих лиссабонских друзей пристально следила за судьбой сына. Это она употребила все связи и деньги, чтобы вызволить Петера из тюрьмы. Потрясенный юноша написал ей: «Ты в самом прямом смысле спасла меня».

В феврале 1941 года Эльза получила краткое письмо из Иерусалима. Петер сообщал, что решил навсегда поселиться в Палестине. Однако из-за трудностей почтовой связи (Великобртитания, осуществлявшая правление в Палестине, находилась в состоянии войны с нацистской Германией) письма от него будут приходить ещё реже.

… Только четыре года спустя мать узнала, что же на самом деле произошло в это время с ее Петером:

«Я получила письмо от Ильзы [Ильза Гирш - общий друг семьи Шиферов, жившая в Иерусалиме - А.Р.], она говорила, что последней весточкой от тебя была телеграмма из Парижа, в которой ты просил, чтобы я приехала в Иерусалим, где бы мы увиделись. После этого ни она, ни я ничего от тебя не получали. Я думала, что ты был по-прежнему в Иерусалиме или в Сирии. Но теперь я все знаю! ...Ты прошел через столько опасностей, ты был ранен, и все это время ты слал извещения Красного Креста через Ильзу из Иерусалима!..»

...Еще в 1940 году Петер был принят в качестве иностранца-добровольца в Освободительную армию генерала де Голля, воевал против гитлеровцев и их приспешников в Сирии, Ливии и Тунисе, участвовал в итальянской кампании, боях на территории Франции. Находясь в Северной Африке, Петер несколько раз ездил в увольнительные в Иерусалим. Осенью 1941 года он разыскал старых друзей семьи - Ильзу Гирш и ее мужа Вальтера, которые впоследствии помогали ему держать связь с родными через местное отделение Красного Креста. Иерусалим виделся в его мечтах тем городом, где не только возможна - должна состояться встреча с горячо любимой мамой.

...Он погиб в Эльзасе, в двух километрах от Рейна, на другом берегу которого простиралась его бывшая родина. 27 ноября 1944 года, всего за две недели до гибели, он писал матери: «Ты знаешь, чего мне больше всего хочется - войти в Берлин. Я хотел бы быть там в тот самый момент, когда будут подводиться итоги и сводиться счеты. После этого я уйду, чтобы никогда больше не возвращаться туда». Эльза получила последнее письмо сына в свой день рождения. Она не знала, что Петера уже нет в живых, и поэтому сразу же села писать ответ. Стоял май 1945 года. Война ушла в историю, возрождались надежды на новую жизнь, приближалось время долгожданной встречи в Иерусалиме.

Письмо Эльзы заканчивалось так: «Дорогой Петер, я обнимаю тебя, я прижимаю тебя к себе, я горжусь тобой, мой мальчик! Мама».

Книгу можно заказать по тел. 02-6418498 или 058-684857 или по E-mail: vovkind@rambler.ru

Hosting by