Анна Файн

Стихи:

Сновидица

Люся совсем не знала английского, но ее сразу же приняли в инъяз, ведь она была членом партии. Партийные студенты – большая редкость. Она вступила в партию на заводе по производству подсолнечного масла, куда поступила работать сразу же после окончания школы. Она помогала матери кормить семью: отец ее давно умер от чрезмерного употребления алкоголя, а мать, кроме нее, растила еще двух сыновей-близнецов. Люся приехала в Москву из маленького городка, затерянного где-то на юге России. Была она приземистая, коренастая и незаметная, как ее родной городок. Передние зубы были у нее золотые, и это ее очень старило. Девчонкам-первокурсницам Люся казалась старухой, а было ей двадцать три года. Вначале она ничего не могла понять, плакала над домашними заданиями, но куратор группы – парторг факультета – взяла ее под свое крыло, и ко второму курсу Люся подтянулась, вышла на уверенную «тройку», и ей уже не стыыдно было представлять факультет на общеинститутских партсобраниях. Люся вдохновенно читала по бумажке, золотые зубы ее сверкали, и жизнь казалась ей сплошной сказкой.

На пятом курсе ей неожиданно предложили распределиться в КГБ. Люся была поражена. Туда ведь брали только отличниц, а тут вдруг она с ее «тройкой»! Но спорить не стала, подписала распределение и принялась ждать, когда ее вызовут на работу. Все девчонки, попавшие в эту организацию, оказались в одном отделе, и даже в соседних комнатах. Они иногда виделись, но Люськи среди них не было. Пропала куда-то, видно, заслали на периферию, туда, откуда она и пришла. Потоворили-поговорили о ней, да и забыли. Не та была личность, чтобы запоминаться надолго.

А была Люся совсем рядом, в Москве, за высоким забором воинской части, где проходила действительную службу в чине лейтенанта. Часть, которую все почему-то называли «базой», помещалась в стенах бывшего монастыря. Страшась мирских соблазнов, монахи выстроили здание, отгороженное от остального мира, повернутое спиной к шумному городу, глядящее всеми своими окнами вглубь двора. Для секретности такие здания подходят лучше всего, поэтому КГБ и прибрало его к рукам. Люся все время перебирала какие-то бумажки, причем все они были на русском языке, и самого неопределенного содержания. «Когда же работа с языком-то начнется? – думала она, - зря, что ли, инъяз кончала?» Однажды, посередине рабочего дня, ее вызвал к себе майор, ее непосредственный начальник.

В кабинете, кроме него, сидел еще один человек, в уродливом костюме, словно вынутом из сундука: узкий, стягивающий грудь, пиджак и широкие мешковатые брюки. Такие носили, Люся знала это по старым фильмам, в сталинскую эпоху. Костюм коверкал мужскую фигуру, делая ее задастой и узкоплечей, по-клоунски нелепой. Довершали впечатление очки в роговой оправе, тоже словно вынутые из запасников музея.

- Знакомься, Людмила, это наш профессор, - сказал майор развязно.

- Здравствуйте, Людмила Ивановна, - глухо сказал профессор. Говорил он тихо, но Люся невольно втянула голову в плечи, почувствовав скрытую в этом голосе неясную угрозу, - есть ли у Вас какие-либо пожелания?

- Хотелось бы работать с языком, - сказала Люся и потупилась. Личные просьбы к начальству были не в ее характере.

- Будете и с языком. Пока что вы нужны нам ночью.

Ночью? Люся оторопела. Да, она слышала про какие-то публичные дома, якобы открытые КГБ для иностранцев. Но предложить это ей - приземистой, коренастой, золотозубой Люсе, в свои двадцать восемь лет не знавшей мужчин!

- Не бойтесь, Людмила Ивановна, все будет пристойно, - усмехнулся Профессор, словно прочитавший ее мысли. - Вот вам ободочек. Когда пойдете спать, наденьте его на голову. А сны, какие появятся, запишите и доложите мне. Ничего особенного делать не надо. Просто будете спать и видеть сны.

Люся ничего не поняла. Какие сны? Да и не видела она снов никогда. С детства так уставала, что проваливалась в черную яму, едва голова касалась подушки. Но она ничего не спросила - не привыкла спорить с начальством. Молча взяла ободок и вернулась к себе в кабинет. Там она внимательно рассмотрела его. Ничего особенного - пластмассовый, тоненький. Цвет коричневый, в разводах, "под черепаху". Такие носили, когда она была на первом курсе. Для красоты, и чтобы волосы не падали на лицо.

Первый же сон, который приснился ей вскоре после разговора с Профессором, был кошмарный и до странности подробный и яркий.

Я ЖИЛА В ОГРОМНОМ КОНЦЛАГЕРЕ НА СКЛОНЕ ГОРЫ. КРОМЕ МЕНЯ ТАМ БЫЛИ ЕЩЕ СОТНИ, А МОЖЕТ БЫТЬ, ТЫСЯЧИ ЗАКЛЮЧЕННЫХ. НИКАКИХ БАРАКОВ ИЛИ ДРУГИХ СТРОЕНИЙ НЕ БЫЛО. ПРОСТО КАЖДОМУ ИЗ НАС ВЫДАВАЛИ УЧАСТОК ЗЕМЛИ, НА КОТОРОМ МЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ СПАТЬ. УЧАСТОК БЫЛ МАЛЕНЬКИЙ, ДВА МЕТРА НА МЕТР. ПИТАТЬСЯ ТОЖЕ НУЖНО БЫЛО С ЭТОГО УЧАСТКА - ТЕБЕ ДАВАЛИ ДЛЯ ЭТОГО РАССАДУ МОРКОВИ И СЕМЕНА КАКИХ-ТО РАСТЕНИЙ. ВОТ ТУТ-ТО НАЧИНАЛОСЬ САМОЕ СЛОЖНОЕ. ТЫ МОГ СПАТЬ НА ЭТОМ УЧАСТКЕ И ПРИМИНАТЬ СВЕЖИЕ ВСХОДЫ СВОИМ ТЕЛОМ. В ЭТОМ СЛУЧАЕ ТЫ УМИРАЛ ОТ ГОЛОДА. МОЖНО БЫЛО НЕ СПАТЬ, ТОГДА ВСХОДЫ ПОДНИМАЛИСЬ, И ПОЯВЛЯЛАСЬ ЕДА. НО В ЭТОМ СЛУЧАЕ ТЫ УМИРАЛ ОТ УСТАЛОСТИ. ВСЕ ЗАКЛЮЧЕННЫЕ ПОСТОЯННО ОБСУЖДАЛИ ЭТУ ДИЛЕММУ. Я ВИДЕЛА, КАК ДВОЕ УЗНИКОВ - МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА - ОБЪЕДИНИЛИСЬ МЕЖДУ СОБОЙ. СПАЛИ НА УЧАСТКЕ ЖЕНЩИНЫ И ПИТАЛИСЬ С НАДЕЛА МУЖЧИНЫ. ОХРАНА НАШЛА ИХ И ПРИСТРЕЛИЛА, А ИХ УЧАСТКИ ОТДАЛИ НОВЫМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ. ОДНАЖДЫ Я ПОДНЯЛАСЬ НА ВЕРШИНУ ГОРЫ, НА СКЛОНЕ КОТОРОЙ НАХОДИСЛЯ НАШ КОНЦЛАГЕРЬ. Я ПОСМОТРЕЛА ВНИЗ НА ДРУГОЙ СКЛОН И УВИДЕЛА, ЧТО ТАМ, ВНИЗУ ЗЕЛЕНЕЕТ ЛЕС. НИКАКОГО ЗАБОРА ТАМ НЕ БЫЛО. Я СПУСТИЛАСЬ ТУДА, ПРОШЛА ЭТОТ ЛЕС НАСКВОЗЬ И ОКАЗАЛАСЬ НА СВОБОДЕ. ЭТО БЫЛО ТО САМОЕ РЕШЕНИЕ, КОТОРОЕ ПРОСТО НЕ ПРИХОДИЛО В ГОЛОВУ ДРУГИМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ.

"Вот что значит - "свалить за бугор" - подумала Люся, просыпаясь.

- Свалили, значит, за бугор, Людмила Ивановна, - раздался голос из угла комнаты.

Люся вскрикнула и села в кровати. Она была в комнате не одна. Профессор сидел на стуле у окна, лицом к ней. В окне вставал серый рассвет, внезапно высветивший золотой купол высокой церкви, видневшийся из окон базы. Люся никогда бы не обратила внимания на эту церковь, будь она обычной горожанкой. Но в странной замкнутой жизни на базе так не хватало впечатлений, а церковь была красивая, ею можно было любоваться. - Вставайте и записывайте сон, Людмила Ивановна, - сказал Профессор, - надеюсь, я не очень смутил вас?

- Странно, что он вообще приснился. Раньше я никогда не видела снов.

- А вы видите то, что мы вам показываем, моя дорогая. Захотим, так и жители какого-нибудь штата Массачусетс окажутся в концлагере. Или инопланетяне на них нападут. Даже на космический корабль тратиться не надо. Просто нападут и заставят денежки перечислять на свой инопланетный счет в банке. Как вам идея? Они там фильмов ужасов насмотрелись, так что не удивятся.

- А почему вы мне это рассказываете? Разве это не секретно?

- Секретно-то секретно, но только вы отсюда уже не выйдете, моя дорогая.

- Как не выйду? У меня срок службы - три года! Я маму хочу видеть… Я замуж хочу и детей… , - Люся поняла, что плачет.

- Надо иногда читать то, что подписываете. Помните, в конце договора написано, что начальство может продлить его в одностороннем порядке на новый срок?

Весь день Люся не могла работать, плакала, курила, не стесняясь, прямо у себя в кабинете. Раздавальщицы в столовой делали вид, что не замечают ее заплаканного лица. Она пыталась ворваться к майору, но он куда-то запропастился, и кабинет оказался заперт.

Потом чувство долга возобладало в ней. Долг был у нее всегда на первом месте. Она села за стол и записала свой сон. Профессор ничего не сказал ей, просто взял бумаги и подшил их в какую-то папку. Потом она вернулась к своей обычной возне с бессмысленными справками о передаче кому-то объекта номер такой-то и проведении политзанятий с младшим командным составом.

Новые сны не снились ей очень долго. Месяцев через пять она увидела еще один, уже не такой яркий, как предыдущий, но не менее страшный.

Я РАБОТАЛА НА ОГРОМНОМ ЗАВОДЕ ВМЕСТЕ С СОТНЯМИ ДРУГИХ ЖЕНЩИН. ТОЧНЕЕ, ЭТО БЫЛ НЕ ПРОСТО ЗАВОД, А КОНЦЛАГЕРЬ. КАЖДОЕ УТРО СПЕЦИАЛЬНЫЕ АВТОБУСЫ ПОДВОЗИЛ НАС К ПРОХОДНОЙ, И НАЧИНАЛСЯ НЕСКОНЧАЕМО ДОЛГИЙ, ИЗНУРИТЕЛЬНЫЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ. МЫ ВЫВАРИВАЛИ В ОГРОМНЫХ КОТЛАХ, ПОХОЖИХ НА БАССЕЙНЫ, ЗЛОВОННЫЕ ТРЯПКИ. ОТ КОТЛОВ И ТРЯПОК ШЕЛ УДУШЛИВЫЙ ПАР. СТЕНЫ ЗАВОДА И ЛИЦА ЖЕНЩИН БЫЛИ ОДИНАКОВО СЕРЫМИ И СТЕРТЫМИ ОТ НЕПОСИЛЬНОЙ ТЯЖЕСТИ ПРОИСХОДЯЩЕГО. МЫ РАБОТАЛИ МОЛЧА, НЕ ПОДНИМАЯ ГЛАЗ. ТАК ПРОХОДИЛ ДЕНЬ. В КОНЦЕ ДНЯ ТОТ ЖЕ АВТОБУС ДОЛЖЕН БЫЛ ОТЕЗТИ НАС В БАРАКИ, ГДЕ МЫ ЖИЛИ. ПЕРЕД ПОСАДКОЙ В АВТОБУСЫ БЫЛО ПОСТРОЕНИЕ С КОНВОЕМ ПЕРЕД ПРОХОДНОЙ ЗАВОДА. ДО ЛИНИИ ПОСТРОЕНИЯ НУЖНО БЫЛО ДОБЕЖАТЬ БЕГОМ, И ОХРАНА КАЖДЫЙ РАЗ РАССТРЕЛИВАЛА ТЕХ, КТО НЕ ДОБЕГАЛ ВОВРЕМЯ. ТРУДНОСТЬ ЗАКЛЮЧАЛАСЬ В ТОМ, ЧТО БЕЖАЛИ МЫ БОСИКОМ ПО ГЛАДКО НАТЕРТОМУ КАМЕННОМУ ПОЛУ. УПАВШИЕ СЧИТАЛИСЬ ДОХОДЯГАМИ, И КОНВОЙ ТУТ ЖЕ ДОБИВАЛ ИХ ИЗ АВТОМАТОВ. НЕСКОЛЬКО РАЗ МНЕ УДАВАЛОСЬ ДОЙТИ ДО ЛИНИИ ПОСТРОЕНИЯ ВОВРЕМЯ, НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО Я НЕ ТОРОПИЛАСЬ - ТАК БОЯЛАСЬ УПАСТЬ. НО КАК-ТО РАЗ Я ПОНЯЛА, ЧТО ЭТОТ ДЕНЬ - МОЙ ПОСЛЕДНИЙ. ТОГДА Я СПРЯТАЛАСЬ В ОДНОМ И ЦЕХОВ И НЕ ВЫШЛА НА ПОТРОЕНИЕ. ВОПРЕКИ МОИМ СТРАХАМ, НИКТО НЕ ПОШЕЛ ИСКАТЬ МЕНЯ. ЧЕРЕЗ ЧАС, КОГДА АВТОМАТНЫЕ ОЧЕРЕДИ СТИХЛИ, Я ВЫШЛА ИЗ ЗАВОДА - ПРОХОДНАЯ ОКАЗАЛАСЬ НЕЗАПЕРТА - И ДОБРАЛАСЬ ДО БЛИЖАЙШЕЙ ОСТАНОВКИ ГОРОДСКОГО АВТОБУСА. Я СЕЛА НА АВТОБУС И ПРИЕХАЛА К СЕБЕ ДОМОЙ. НА ЭТОМ ЗАКОНЧИЛАСЬ МОЯ ЖИЗНЬ В КОНЦЛАГЕРЕ.

Люся сдала отчет об увиденном сне. После этого в течение нескольких месяцев ей ничего не снилось, и она расслабилась. Стала спать без ободка. В какой-то момент ей показалось, что оба сна приснились без постороннего влияния. Ведь наша ночная жизнь - всего лишь отражение дневной - так думала Люся ,- а днем я сижу взаперти на военной базе, с которой не имею права никуда отлучаться. Поэтому мне и снятся все эти сны про концлагеря. Она уже считала сном свой давний разговор с Профессором и начала строить планы, как закончит службу и вернется к маме в родной городок, а потом поищет себе нормальную работу. Вдруг ей приснился еще один сон. Она спала без ободка, и, можеть быть, поэтому третий сон разительно отличался от первых двух: он был неотчетливый, какой-то размытый. Когда Люся записывала его, ей пришлось додумывать некоторые подробности, казавшиеся ей логичными, для того, чтобы рассказ получился связным.

Я СИДЕЛА В ОГРОМНОЙ ПОДЗЕМНОЙ ТЮРЬМЕ, КУДА ПОПАЛА ЗА НЕИЗВЕСТНОЕ МНЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ. ВСЯ ЖИЗНЬ ЗАКЛЮЧЕННЫХ ПРОХОДИЛА В ПОЛУМРАКЕ - НЕЯРКИЙ СВЕТ ДАВАЛИ ЛИШЬ МАЛЕНЬКИЕ ЛАМПОЧКИ ПОД САМЫМ ПОТОЛКОМ. ХОРОШО ЕЩЕ, ЧТО КАМЕРЫ НЕ ЗАПИРАЛИСЬ, И ЗАКЛЮЧЕННЫЕ МОГЛИ СВОБОДНО ПЕРЕХОДИТЬ ИЗ КАМЕРЫ В КАМЕРУ. ВСЕ ПОМЕЩЕНИЯ СОЕДИНЯЛИСЬ МЕЖДУ СОБОЙ НАПОДОБИЕ АНФИЛАДЫ СТАРИННОГО ДВОРЦА. ОБИТАТЕЛИ ТЮРЬМЫ ЖИЛИ В НЕЙ ПО МНОГУ ЛЕТ, НЕКОТОРЫЕ ПРОВОДИЛИ ТУТ ВСЮ ЖИЗНЬ - ЖЕНИЛИСЬ, И ДАЖЕ РОЖАЛИ ДЕТЕЙ. РУКОВОДИЛ ТЮРЬМОЙ ЧЕЛОВЕК, КОГОРОГО ВСЕ НАЗЫВАЛИ ПРОСТО "НАЧАЛЬНИК". ОДИН РАЗ ЗА ВРЕМЯ ОТСИДКИ КАЖДОГО ЗАКЛЮЧЕННОГО ВЫЗЫВАЛИ К НЕМУ НА ИНТЕРВЬЮ. ОТ ИСХОДА ЭТОЙ БЕСЕДЫ ЗАВИСЕЛО, ОСТАНЕШЬСЯ ЛИ ТЫ В ТЮРЬМЕ, ИЛИ ВЫЙДЕШЬ НА СВОБОДУ. НИКТО НЕ ЗНАЛ ЗАРАНЕЕ, КОГДА ЕГО ВЫЗОВУТ В КАБИНЕТ НАЧАЛЬНИКА, ПОЭТОМУ ВСЕ ЗАКЛЮЧЕННЫЕ ПОСТОЯННО ГОТОВИЛИСЬ К РОКОВОМУ СВИДАНИЮ. СРЕДИ НИХ БЫЛИ ТЕ, КТО ПРОВЕЛ В ЭТОЙ ТЮРЬМЕ ПО НЕСКОЛЬКУ ЖИЗНЕЙ. ОНИ СЧИТАЛИСЬ СПЕЦИАЛИСТАМИ ПО ПРОХОЖДЕНИЮ ИНТЕРВЬЮ, И ВСЕ БЕГАЛИ К НИМ ЗА КОНСУЛЬТАЦИЯМИ. Я ЖЕ СРАЗУ РЕШИЛА, ЧТО НЕ БУДУ ГОВОРИТЬ С НИМИ, ПОТОМУ ЧТО ОНИ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮТ - ЕСЛИ БЫ ОНИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЗНАЛИ, КАК ВЕСТИ СЕБЯ С "НАЧАЛЬНИКОМ ТЮРЬМЫ", ТО УЖ ВЕРНО, НЕ СИДЕЛИ БЫ ЗДЕСЬ, А ГУЛЯЛИ НА СВОБОДЕ. И ВОТ НАСТАЛ МОЙ ДЕНЬ. Я НЕ ПОМНЮ ТЕПЕРЬ, КАК ВЫГЛЯДЕЛ "НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ", И НА ЧТО ПОХОДИЛ ЕГО КАБИНЕТ, ПОМНЮ ЛИШЬ, ЧТО ОН ЗАДАВАЛ КАКИЕ-ТО ВОПРОСЫ, А Я ДАВАЛА ОТВЕТЫ, И ОТ НИХ ЛИЦО НАЧАЛЬНИКА ВСЕ СВЕТЛЕЛО И СВЕТЛЕЛО, А ПОЛУТЕМНАЯ ТЮРЬМА ОЗАРЯЛАСЬ ЯРКИМ СВЕ- ТОМ ПОСЛЕ КАЖДОГО МОЕГО ОТВЕТА. НАКОНЕЦ ОН СКАЗАЛ "ВЫ СВОБОДНЫ", И Я ПОШЛА К ЛИФТУ. Я ПОДНЯЛАСЬ НА ПОВЕРХНОСТЬ ЗЕМЛИ, ОЗАРЕННУЮ ЯРКИМ СОЛНЕЧНЫМ СВЕТОМ, И ТУТ ПОНЯЛА, ЧТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СВОБОДНА. НА ПРОЩАНЬЕ "НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ" ПРЕДОСТЕРЕГ МЕНЯ: ОН СКАЗАЛ,, ЧТО Я СНОВА МОГУ ОКАЗАТЬСЯ В ЕГО ВЛАДЕНИЯХ, ЕСЛИ СОВЕРШУ КАКОЕ-ТО ПРЕСТУПЛЕНИЕ. ВОТ ТОЛЬКО КАКОЕ? Я НЕ МОГУ ВСПОМНИТЬ, Я ЗАБЫЛА ПОЛОВИНУ СВОЕГО СНА, КАК ТОЛЬКО ПРОСНУЛАСЬ.

Взяв у Люси папку с отчетом, Профессор прочитал запись сна и нахмурился. Он поглядел на Люсю без обычной доброжелательной ухмылки , и вдруг гаркнул так, что она чуть не выронила папки с документами.

- Надеть ободок, лейтенант Сидоренко! Разболтались! И не снимайте, черт вас побери!

Люся была готова заплакать. Увидев это, Профессор смягчился и добавил уже не так сурово:

- Наденьте, наденьте. Я скажу, когда снять.

Наступила осень. В один из ветреных, беспокойных дней Люсе не сиделось за столом в ее комнатенке. Она решила немного размяться, встала и подошла к окну. Она посмотрела вниз. Несколько стриженых солдат подметали сухие листья березовыми метлами. Скребущий звук словно царапал Люсе самую душу. Работа, которую выполняли солдаты, была совершенно бесполезна: как только им удавалось сгрести в сторону неудобными жесткими метлами часть опавшей листвы, новые сухие серые листья падали с высокого тополя, что рос посреди двора. Все солдаты смотрели вниз, а один почему-то задрал голову к небу, что-то высматривая в синеющей над головой крыше их замкнутого мира. Вдруг он перевел взгляд на Люсю. "Идиот", - поняла она. В тоо же момент она догадалась, что и остальные солдаты "не в себе" - они работали молча, бритые головы были втянуты в плечи, и не походили на головы мыслящих существ. Солдат, что смотрел на нее, провел себе по голове от уха до уха и что-то промычал. Люся повторила его жест. Рука ее наткнулась на ободок, выданный Профессором. Этот дебил знал про ободок! Значит, и его Профессор использовал для своих опытов. Но эти солдаты не могли быть сумасшедшими во время призыва в армию, потому что таких дураков не взяли бы даже в стройбат. Может быть, они сошли с ума из-за экспериментов Профессора? Люся представила себя бессмысленно мычащей, с головой, втянутой в плечи. Ее охватил страх, и она заметалась по комнате. Бежать, немедленно бежать, не строить никаких планов, иначе будет поздно. Ее паспорт и сберегательная книжка с зарплатой заперты в сейфе у майора, да не надо, она сбежит так, черт с ней, с зарплатой! Солдат в будке у входа знает ее, и ему известно, что она - офицер, а все офицеры выходят за пределы базы. Вдруг он не в курсе, что ей нельзя выходить? Люся сбежала вниз по лестнице, затем нарочито медленно и спокойно зашагала к выходу. Солдат в будке помахал ей рукой, и она беспрепятственно, как во сне, вышла за ворота базы. Никто не остановил ее, казалось, ее просто не видят, как не видят сухие листья на обочине дороги. Она оказалась на обычной московской улице, пошла вперед, дошла до поворота, свернула и увидела трамвайную линию с остановкой. "Доеду "зайцем" до ближайшей станции метро, выпрошу у кого-нибудь пятак, доберусь до знакомой бабки, у которой снимала квартиру на первом курсе, попрошу у нее денег взаймы и уеду к маме", - подумала Люся. Она пошла вперед. Вдруг над головой у нее раздался голос Профессора. Он был необычно громким, казалось, Профессор говорит в мегафон с крыши дома у нее за спиной. Было странно, что другие прохожие ничего не слышат, идут себе, и идут.

ИДИТЕ, ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА, ИДИТЕ. ДАЛЕКО НЕ УЙДЕТЕ ВСЕ РАВНО. КАК ГОВОРИТСЯ, ДОРОГАЯ ЛЮСЯ, Я МЫСЛЕННО С ТОБОЙ. ОБОДОЧЕК-ТО МОЖЕТЕ СНЯТЬ, ВЫ ЖЕ ТЕПЕРЬ СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК, НЕ ТАК ЛИ, ЛЮСЯ? ЗАМУЖ ЕЙ ЗАХОТЕЛОСЬ, И ДЕТЕЙ. СКОРО, СКОРО ВЫЙДЕТЕ ЗАМУЖ. МЫ ВАМ ПОРЕКОМЕНДУЕМ ЧЕЛОВЕКА. ЧТО, БОИТЕСЬ, ОН ВАС НЕ ПОЛЮБИТ? ПОЛЮБИТ ВНЕЗАПНО И СТРАСТНО, УВЕРЯЮ ВАС. АЛЬТШУЛЕР ЕГО ФАМИЛИЯ, ЗАПОМНИТЕ, АЛЬТШУЛЕР. И ЕЩЕ ВСЯ ЖИДОВСКАЯ РОДНЯ УДИВИТСЯ - МОЛ, ЧТО ОН В НЕЙ НАШЕЛ. И УЕДЕТЕ С НИМ КУДА НАДО. ТАМ И ЯЗЫК ВАМ ПРИГОДИТСЯ. А СЕЙЧАС ИДИТЕ. ВАШ ТРАМВАЙ - ОДИННАДЦАТЫЙ. ТРИ КОПЕЙКИ НАЙДЕТЕ В КАРМАНЕ. Я НЕ ПРОЩАЮСЬ С ВАМИ, МОЯ ДОРОГАЯ.

Люся сдернула с головы ободок. Он снялся, но потянул за собой волосы, и ей стало больно. От этой боли она вскрикнула и проснулась.

Стихи

Новый цикл, посвященный Пригову

(2)
Антисемит в Израиль переехал,
Чтобы к Еврею ближе быть ему.
Вы спросите, конечно,почему.
Он без Еврея - просто звук пустой,
Иллюзия, эфирная помеха.
С Евреем важен он, и занят делом,
Углем вооружился он и мелом,
Милицанер не спит, Антисемит рискует:
Он в синагогах свастики рисует.

(3)
Милицанер поймал Антисемита,
Ведет его по улицам Бней-Брака,
Прохожие кричат ему: - Собака!
Зачем уселся ты на нашу выю,
Ступай себе назад в свою Россию!
А он в ответ: - Я архетип,
Я экзистенциален,
Я вечен, изначален...
Они ему: - Какой ты архетип,
Ты просто наглый, полупьяный тип!
А он идет и солнцу улыбается,
И всем он виден. Он и не скрывается.

Сага о бамбе

Как прекрасно, что клятвы, обеты, зароки
Отменяет Господь в отведенные сроки,
Коль случится такое с тобою, еврей,
Не забудь в Йом Киппур прочитать "Кол Нидрей"!

Дмитрию Александровичу Пригову посвящается

2
Вот поселенцы строем ровным
Идут неведомо куда,
Над ними на щите огромном
Горит Давидова звезда.
Милицанер им путь прегородил,
На страже стоя чьих-то интересов,
Им приказал умерить пыл,
Пойти дорогой мира и прогресса.
Они же лезут в горы иудейские
И кличи испускают там индейские,
Собою заполняя отчий край,
Но им и сверху виден милиционер,
Он сверху виден им, ты так и знай.

3
Милицанер мне карточку вручил
Магнитную, чтоб время отбивать.
Уж не смогу, когда хочу, вставать,
В рабоче время где хочу, гулять.
Пойду направо - милиционер,
Пойду налево - милиционер,
Я в Сеть зайду - он там, как леший, бродит:
Мы несвободны, он один свободен.

4
Братишка носик свой сморкает,
В окно глядит милицанер,
Глядит-глядит он, и не знает,
Что нос братишкин - всем пример:
Не только воздух он вдыхает,
Но отдает стране соплю.
За это щедрого брательника
Большой любовью я люблю.

О счастье им, счастье...

О счастье им, счастье, о, горе нам, горе!
Стоим у таможни, висим на заборе,
Нас гонят, оттуда руками нам машут,
А там, за таможней, уже все не наше:
Людей не шмонают там шмоном постыдным,
Там все по-другому, но что там - не видно.
Наверно, там небо лазурного цвета,
И солнце, и звезды, и вечное лето,
И каждый, кто хочет, берет на вокзал
По десять подушек и сто одеял.

А здесь поглядели сурово на тетю:
- Зачем вы вторую перину везете?
А тетя рыдает:
- Вторую перину
Везу я в Израиль любимому сыну!
И вот уж родня подхватила перину,
И тащат обратно, пихают в машину...
В горах, на Голане, в селеньи Хиспин
На жестком топчане единственный сын.

Вот женщина едет, и в кожаной сумке
Везет за границу смешные рисунки:
На этих рисунках и вечное лето,
И солнце, и море лазурного цвета,
И каждый, кто хочет, берет на вокзал
По десять подушек и сто одеял.
Но тете сказали безумные дяди:
- Поставьте на эти картинки печати!
- Да это же, право, рисуночки дочки,
Вот подпись ее "Надя Лев" - в уголочке!
Но ей возражают:
- Нужна экспертиза,
Две подписи сверху,
Три подписи снизу.
А то, что художнику Наде пять лет,
До этого, граждане, нам дела нет,
А то, что в России терзали вам душу,
Про это в Америке скажете Бушу!

Но вот отмытарились дяди и тети,
Залезли по трапу, сидят в самолете,
И машут платочком земле разоренной,
Где бабок и дедок пихали в вагоны,
Где бабки не лезли с билетом по трапу,
А топали прямо в Сибирь по этапу.
А внуки сбежали в волшебные страны,
Где люди друг другу нужны и желанны.
Где небо и море лазурного цвета,
И солнце, и звезды, и вечное лето,
И каждый, кто хочет, берет на вокзал
По десять подушек и сто одеял.

Там вечное лето, там теплое море,
О счастье им, счастье, о горе нам, горе!

Молитва

Но бывает - молитву прочтешь ты, как надо,
А исламского все ж не избегнешь джихада.
О Всевышний! избавь нас от этого гада,
Прогони, обесславь Ты исчадие ада.

Пусть исчезнет Хамас и все прочие гниды,
И придет в добрый час некто М. - сын Давида!
Мы ему подадим нашей кухни изыски -
Питу с хумусом и индюшачьи сосиски.

Ты же буквой одной изменяешь миры,
Пусть же кары Твои превратятся в дары,
Сделай так, чтобы мир изменился -
Чтобы в хумус Хамас превратился!

Вход в гостевую книгу

Войди, скилатец виртуальный,
Неся привет из жизни дальней,
В наш яркий, пестрый, беспечальный,
Наш электронный гипер-дом.

Мы все сидим перед экраном,
А между нами - годы, страны,
Объединил нас Интернет,

Стрекочут умные машины,
И вьется длинный хвост мышиный,
И расстоянья больше нет.

Гимн самой себе

Эшет хаиль ми имца,
У того в печи маца,
Два говяжьих холодца,
Три соленых огурца
И четыре леденца.

Засветло она встает,
Всем работу задает:
Папа пашет, Мири жнет,
Эльазар коров пасет.

Как большой корабль торговый
В дом спешит она с обновой:
Папе - бархат, Мири - лен,
Эльазару - шеш (виссон),
А себе самой - парчу,
Всяк носи, чего хочу.

Всех накормит, всех напоит,
Рта без хохмы не откроет,
И доселе, как и встарь,
Муж - известнейший вратарь.

Встаньте, встаньте, муж и дети,
И пропойте: "Нет на свете
Лучше, краше, чем она -
Наша мама и жена!".

Нет, не встали, не пропели,
Что за люди, в самом деле!
Так спою, себя любя,
Песнь я в честь самой себя,
От начала до конца:
"Эшет хаиль ми имца..."

На праздничном столе горели свечи

В тебя швырнуть бы камень или палку
И приобщить к родимой, блин, культуре!
Не бросили. Пусть едет. Тачку жалко -
Еврейское имущество, в натуре.