Авторизированный перевод:Раиса Эпштейн
Моя новая Шира
Бен-Цион Намат
“Гацофэ”, 17 августа 2001
В ночь святой Субботы, после вечерней молитвы, я, как обычно, проверял знания своей дочери по недельной главе Торы. Шира ответила на вопрос, но чуть изменила формулировку Раши. Меня это не смутило. Когда люди немножко меняют формулировку, это иногда означает, что они задумались над ней.
Но зачем я беспокою читателя описанием столь знакомого всем ритуала? Разве не беседует так каждый отец со своим сыном или своей дочерью о недельной главе? Всё правда. Только что в моей ситуации есть особенность: особенность в человеке, времени, месте.
Место - палата реанимации в больнице “Шаарей цедек”.
Время - 24 часа после террористического акта в “Сбарро”.
И человек, моя дочь, Шира. Все тело перебинтовано и измучено после длительной и тяжелой операции, вернувшей ей в подарок жизнь. Моя дочь, которая уже никогда не будет той, прежней. Моя новая Шира.
***
Вечер Святой Субботы, реанимационная палата , “Шаарей цедек”, Иерусалим. Белый цвет - везде. Но он так не похож на субботний белый цвет, к которому мы привыкли. Этот больничный белый цвет давит, пугает, угрожает. Тот, - цвет Субботы, - успокаивает, дает чувсто величия и святости. Я не знал до сих пор, что могут быть разные виды белого цвета, и у каждого из них – свой, столь не похожий на другой, смысл.
Шира то засыпает, то просыпается. Ее сознание замутнено из-за множества успокоительных лекарств, которые она принимает. Но вдруг глаза ее становятся очень ясными и глубокими. Она дает понять, что хочет спросить меня о чем-то. Я наклоняюсь к ней.
“Папа, что случилось с той семьей, которая стояла перед нами в очереди за пиццой?”
Я знаю, о какой семье она спрашивает. В горле перехватывает. Но я беру себя в руки и говорю ей, что с Божьей помощью, что Господь поможет им. Я надеюсь, что таким образом смогу уберечь свою дочь от горькой правды хотя бы до того времени, когда она немного окрепнет.
Но через несколько минут Шира спрашивает снова: “Папа, что с этой семьей?”
Я спрашиваю её, почему ей так важно знать именно о них. И тогда Шира рассказывает, что когда произошел этот страшный взрыв, она успела увидеть, что дети из этой семьи были в пламени. Да, они прямо горели, я видела, - говорит Шира. И один из них, маленький мальчик на руках у отца, у него горело лицо, и он кричал так – “Папа, папочка, спаси!” И тогда его папа закричал ему в ответ: “Не бойся, не бойся, повторяй со мной вместе – ШМА ИСРАЭЛЬ, АД-НАЙ ЭЛОКЕЙНУ, АД-НАЙ ЭХАД!”.
И потом вдруг сразу наступила тишина, папа,- тихо сказала моя дочь.Скажи мне пожалуйста, - снова спросила она, - что с ними случилось?
И я, сын своего отца, почти единственного из всей большой семьи уцелевшего в Катастрофе, я ,выросший на “ШМА ИСРАЭЛЬ”, на этих словах, которые говорили евреи там, перед тем, как их убивали, - ведь я так хорошо знаю эти вводящие в озноб рассказы о святых мучениках, которые,идя на смерть, кричали это.
И вот теперь, здесь, я слышу от моей девочки такой же рассказ, - и Треблинка и “Сбарро” вдруг превращаются в одно.
Дед, внучка и я, отец – между ними. Тайный генетический код, несущий с собой такую невыносимую боль, соединяет святых Катастрофы и святых из “Сбарро”, когда весь грех тех и других - в том, что они евреи. Семья Схайвисхордер. Освящение Имени. Дети, уничтоженные там и сейчас. Мальчик тогда, как и мальчик сейчас, хотел, чтобы папа спас его. Отец, знавший сейчас, как знал отец там и тогда, куда они с сыном идут. И он, - как и тот, - кричит вместе со своим сыном Небесному Отцу: ШМА, ИСРАЭЛЬ!
ШМА, ИСРАЭЛЬ! – кричат они там и здесь из пламени ада . Там и здесь.Тогда и сейчас.
И слезы сдавливают горло, и сердце отказывается верить.
И я слышу голос мой девочки, Ширы, возвращающей меня сюда, к ней:
“Папа, я никогда не забуду эти голоса. Слышишь? Никогда”.
***
И тогда тяжелая мысль приходит мне в голову,больно бьется в моем сердце.
Она, моя дочь, сказала, что не забудет. А я? Я , может быть, все-таки забыл? Может быть, я, и другие в моем поколении, просто уснули на посту? Мой отец, дедушка Ширы, очень хорошо помнит, что “в каждом поколении встают на нас, чтобы нас уничтожить”.Помнит, потому что он был там, в том адском пламени. А я? Я и мои товарищи, - наше “возрожденное поколение”, - мы возомнили, что уже видим свет в конце тоннеля, что мир и гуманность, что спокойная жизнь без войн уже ожидает нас и наших детей на пороге.Что вот-вот он придет – этот мир, этот Новый Ближний Восток.
И я понимаю теперь, что картины пламени, и стобы дыма, и крики “ШМА, ИСРАЭЛЬ!” - все это видели и слышали в нашей семье уже два поколения, поколение моего отца и поколение моей дочери.
Я хочу, Шира, чтобы ты смогла забыть эти тяжелые картины, чтобы ты смогла жить спокойно и счастливо.Но в то же время я не хочу, чтобы ты забыла смысл того, что кричали тот отец и его маленький сын. Потому что вера, дающая силы кричать “ШМА, ИСРАЭЛЬ!” из языков адского пламени – это настоящая вера, чистая, не запятнанная ничем, мощная и сверкающая ярким светом, который никто не в силах погасить.
Но как же я могу просить тебя об этом, моя девочка, когда я сам был поражен забывчивостью, когда и я впал в грех иллюзий и поверил в Новый Ближний Восток?
Когда днем раньше врач показал мне снимки рентгена, который делали тебе, Шира, перед операцией, я увидел гвозди и болты, которые были частью взорвавшегося заряда, и предназначались для того, чтобы усилить эффект убийства. И теперь все это было в твоем теле, девочка моя. Твое тело стало таким маленьким магазином для строительных материалов. То, что у нормальных людей служит средствами строительства, - думал я, - эти нелюди используют, чтобы сеять разрушение и катастрофу.
И вдруг я узнал один из этих болтов. Да, я узнал его сразу – это был мой болт.
Так, бывало, посмеивались мы, подростки, друг над другом, когда ловили товарища на какой-нубудь глупости: “Эй, ты что не видишь, что у тебя болт выпал из мозгов? Эй, подбери его!”
Да, это был тот самый болт, который выпал уменя из мозгов. И вот теперь он оказался в теле моей девочки. Страшная, пугающая закономерность.
И вот я думаю, что, может быть, мы, мое поколение, сумеем все-таки избежать новых адских взрывов, убивающих наших детей. Может быть, мы сумеем избавиться, наконец, от этой невыносимой боли. Для этого нужно так немного. Нужно, чтобы мы научились, в конце концов, пользоваться болтами, которые еще остались в наших мозгах. Потому что если не научимся этому – то будем находить их снова и снова в телах наших любимых детей.
Я думал о том, что мы должны научиться пользоваться болтами, которые еще остались в наших мозгах, чтобы понять, с кем на самом деле мы имеем дело. Я думал, что в пантеоне кровавых зверств, когда-либо совершенных против моего народа, место преступников, взрывающих и посылающих взрывать наших детей здесь, на Востоке, который они превращают в пылающий ад, будет, без всякого сомнения, рядом с нацистскими чудовищами, сжигавшими наших родителей там, в крематориях просвещенного Запада.
“ШМА, ИСРАЭЛЬ!” прозвучало из пламени здесь, на Земле Израиля, как оно звучало там, в Треблинке. Кровь встретилась с кровью. Бесконечная святая вера встретилась с бесконечной святой верой. И мы останемся здесь. И продолжим растить поколение со здоровой, не разбитой душой. Поколение веры. Поколение, которое помнит всё.