Авторизованный перевод: Раиса Эпштейн
Вдова на холме
Эту статью я обнаружила случайно, благодаря моей приятельнице, отвечающей за связи с прессой в Центре Ариэль. Она сказала , что видела где-то очень обстоятельный и явно сочувственный материал, посвященный истории изгнания Ливнат Озери. «Может быть, это Михаль Капра в Маариве?» Приятельница даже засмеялась в ответ: «Ну что ты! Она же жуткая левачка!» Я не удивилась, ибо знала, каковы политические взгляды этой журналистки. Но помня некоторые ее статьи, в которых сквозило непривычно человечное отношение к поселенцам, все-таки решила проверить свое предположение. Оно оказалось верным.
Вдова на холме
Михаль Капра
Маарив,»Соф шавуа», 28.03.03
1-я часть
Назавтра после объявления американцами ультиматума Ираку мы поехали в сторону Хеврона, чтобы поговорить с женщиной на холме. Ее зовут Ливнат Озери, она живет сегодня со своими детьми одна, окруженная враждебной средой. Ей 26 лет – женщина с тонким станом, мать пятерых маленьких детей, дочь Шауля Нира, одного из руководителей еврейского подполья. Два месяца назад ее муж, Нати Озери, был убит террористами. Они постучали в дверь вечером в пятницу, когда члены семьи с друзьями сидели за накрытым субботним столом. Отец семейства был убит, одна из маленьких девочек ранена.
Потом были похороны, потрясшие всю страну. Тело покойного Нати Озери перебрасывалось с места на место, по горам и дорогам, туда и обратно, то в одну сторону то в другую – в течение долгих-долгих часов. В конце Натанэль Озери был похоронен на кладбище в Хевроне.
Ливнат Озери с ее пятью детьми остались после убийства на холме. Этот холм, «высота 26», стала символом. Со стороны вдовы – это, кажется, символ мужества, демонстрации еврейского бесстрашия, протеста политике правительства, абсолютного упования на Творца. С точки зрения других эта высота – край: может быть, и край мужества, веры, но в любом случае – крайняя, предельная точка. Потому что после нее нет уже ничего.
Грязь липнет к обуви. Очень холодно здесь, в районе Хеврона. Ветер с каплями дождя в воздухе. Маленькие колючие капли – еще не замерзшие до конца. Район Хеврона был в последнее время пространством особой интенсивности террора и убийств. Одного за другим. Часть терактов – проникновение в дома. Убийство происходит прямо в твоем доме – самое кошмарное из всего что можно себе представить.
За чертой
На прошлой неделе, параллельно началу американской атаки на Ирак, мы поехали на высоту 26. Наш здравый рассудок не мог по-настоящему успокоить даже бронированный автомобиль. Статистика становится все более тяжелой. Интифада, которая поначалу относительно обошла Хеврон, ударяет сейчас здесь с особой интенсивностью.
Путь к высоте проходит через Кирьят-Арбу. Электрические железные ворота создают стену между входящими и выходящими. Наш автомобиль останавливается, солдат заглядывает вовнутрь. Первичная проверка – визуальная. По лицам. Кто выглядит как араб и кто – как еврей. «Журналисты!»-кричим мы ему. Ворота открываются. Когда будем выезжать оттуда, - это уже совершенно иная сага. Тогда будем уже по-настоящему в роли подозреваемых.
Автомобиль спускается примерно 200 метров вниз по узкой залитой грязью дороге. Она становится еще более узкой там, где пробирается между арабскими домами. Окна домов задрапированы в целях защиты от холода, но несмотря на это, враждебность с обеих сторон дороги не нуждается в доказательствах. Она существует, известна и более чем достоверна. На определенном отрезке пути открывается, как раз напротив большого арабского дома, поворот налево в сторону короткой боковой тропы, ведущей к месту, где расположено крохотное поселение, созданное примерно два года назад Натанэлем Озери. Высота 26.
«Высота» - это почти институционизированное понятие поселенческого словаря. То, что началось в ЕША как благословенная поселенческая деятельность молодого поколения ( они так и называли себя – «дор гемшех»), продолжилось совсем иначе, чем ожидалось. Инициативу перехватили те, кто решил сбросить с себя бремя власти поселенческой бюрократии, воспринимаемой частью жителей холмов как слишком трусливая, осторожная и послушная. Разрыв между первыми и второй был лишь вопросом времени.
На высоте 26 три здания. Два на вершине холма, и одно на еще одном, чуть более высоком холме. Дерево, жесть, известковый камень, бетон – это то, что использовалось в строительстве, призванном осуществить мечту Нати Озери. Он начал воплощать ее в жизнь сразу после того, как взорвалась интифада. Высота 26 была его ответом на убийство, на террор, на страх.
Это новое поселенчество началось в автомобиле с маленькой передвижной кухней и складными матрацами для ночевки. Вначале приезжали только на субботы. Пасхальный седер тоже провели в этом автомобиле здесь, на холме.
Только потом началось строительство дома. Приближение к Б-гу, к Творению, к природе, к которому так стремились, должно было осуществляться за чертой институционизированного поселенчества, вдали от него – но не так далеко, как от домов арабской деревни.
Наш автомобиль остановился на холме.
Револьвер не выстрелил
«Вы видите следы пуль?»- говорит Ливнат. И мы разглядываем множество этих маленьких дыр, наполняющих дом. «Это пули от М-16», - говорит она, проводя своих гостей через свидетельства той страшной ночи. «Вот здесь стоял стол. Здесь мы сидели – Нати во главе стола, и я с детьми рядом с ним. Вдруг постучали в дверь. Сейчас я вспоминаю, что Нати поднялся улыбаясь. Было много предупреждений о возможности теракта, и он как будто мысленно обращался к тому, за дверью: "Мы ждали тебя " .Он пошел в направлении двери с револьвером. Он не слышал шума подъехавшей машины, и это вызывало подозрение. Он постоянно был начеку. Всегда. Когда мы переехали сюда, он не спал четыре месяца. Когда он шел к двери в этот последний раз – он уже точно знал, что это террористы. Он выстрелил в дверь, и потом резко открыл ее и продолжил стрелять. Но именно в этот момент случилась осечка. Его револьвер не выстрелил. Эти считанные секунды позволили террористу уничтожить его. После этого он вошел вовнутрь и стал стрелять. На столе стояла керосиновая лампа и вокруг нее несколько свечей. Из-за выстрелов все погасло, стало абсолютно темно».
«Когда началась стрельба , я с двумя детьми упала вниз, на ковер. Один ребенок лежал напротив на кушетке, одна из девочек была на кухне.Другая девочка тоже упала на ковер. Пуля попала ей в ногу – она упала на пол из-за ранения. Альханан, который был с нами с еще одним парнем, схватил узи и выбежал наружу. Он увидел троих, - как видно, размышлявших, что делать дальше. Он начал стрелять, но и у его узи произошла осечка. Тогда он прыгнул на террориста, стоявшего ближе к нему, в то время как второй пытался стрелять в него, но не смог, боясь попасть в своего товарища. Когда первый террорист был убит, второй начал убегать. Третий из тех, кто был там, остается загадкой до сего дня».
«Когда стрельба прекратилась, я усадила детей в углу и с раненой девочкой побежала к Нати. Он лежал здесь, возле двери, и смотрел на меня. Не говорил ничего – только смотрел. Потом его взяли в джип. Вдруг его не стало у нас. Был – и вдруг нет. Я осталась в доме с детьми одна».
Так она рассказывала нам. Спокойным, ни на минуту не задрожавшим голосом. Так она описывала нам тот день.
Дрова в печке создают приятное тепло, немного ударяющее в щеки. Ты просто чувствуешь, как они краснеют. Альханан готовит кофе для нас. Мне не дает покоя вопрос, как она может оставаться здесь одна, в таком враждебном окружении.
«Что значит "одна " ? Почему одна?» - мой вопрос явно кажется ей странным. «Здесь есть четверо парней, постоянно живущих на холме, и мой брат теперь тоже здесь. Мне даже в голову не приходило уйти. Кроме того, это завещание Нати».
Я не успокаиваюсь: «Но жить с такой травмой?»
А она отвечает таким же спокойным голосом: « Я объясню тебе, почему у меня нет травмы. Это совсем просто.Травмы нет из-за того, что я не пытаюсь бежать от действительности. И это включает в себя то, что я не ухожу отсюда. Просто остаюсь в действительности. И остаюсь здесь. Я никуда отсюда не уйду»
Я упрямо продолжаю допытываться: «Но разве элементарный инстинкт не говорит тебе, что надо уйти?»
«Наоборот, инстинкт говорит что я должна остаться. Не от всякой трудности обязаны сломаться. Западная культура воспитывает людей таким образом ,что у них есть потребность говорить о своих трудностях. О своих кризисах. Носиться с этим, взращивать в себе, заниматься этим. Люди без конца ходят к психологам. Ты знаешь, мне говорят некоторые , что у меня происходит вытеснение. Они не понимают, что можно не вытеснять, жить с этим , и не сломаться. Я не вытесняю, а справляюсь. И я справляюсь самым здоровым образом. Единственная из моих детей, которая находится в тяжелом кризисе – это Херут – та, что была ранена. И это не из-за самого ранения – а из-за социальных работниц, которые занимались ею в больнице. На исходе субботы после убийства я поехала с моим дедушкой к ней в больницу.
"Не говори ей пока ,что Нати убит, - попросил дедушка, -она не обязана узнать об этом уже сейчас, в том числе потому, что ты потом уедешь, не будешь с ней" Я чувствовала, что это правильно, но социальные работницы там сказали мне, что надо рассказать. И в конце концов я послушалась их совета и рассказала, а потом уехала. И несморя на то, что только я сама отвественна за то ,что я сделала, мне совершенно ясно, что они оказали на меня влияние. Если бы не они, я бы не совершила этот поступок, из-за которого она до сих пор не может вернуться в уравновешенное состояние. Они сидели там с ней в больнице, разговаривали без конца. Они совершенно запутали ее».
«А что с остальными детьми?» - спрашиваю я ее.
«Слава Б-гу, с остальными все в порядке».
«А как твой сон, тебе удается спать?»
«Я сплю нормально».
Сватовство в тюрьме
Она родилась в Натании. В семье Нир были родители и пятеро детей. Когда ей было пять лет, они переехали в поселение Шавей-Шомрон, которое тогда было только что создано. В конце второго класса они перебрались в Хеврон.
Сватовство между нее и Нати произошло через ее отца, Шауля Нира, когда тот сидел в тюрьме за участие в еврейском подполье.Он провел там семь лет, и Ливнат посещала его каждую неделю.Нати, член КАХа, бесконечно уважал эту группу, к которой принадлежал Нир. Шауль присмотрелся к нему – и решил, что он подходит. Он избрал его на роль мужа своей дочери Ливнат.
«Это не просто – расти при сидящем в тюрьме отце?»
«Да, трудности были, но не кризис. У нас с папой было чудесное взаимопонимание».
«Как ты воспринимала тяжелую критику, которой подвергались люди еврейского подполья?»
«Я была в среде, в которой к ним относились с симпатией. У меня не было в этом отношении никаких проблем. Ничего такого я просто не чувствовала».
В семье Ливнат множество учителей и учительниц:
«Дед был директором школы, и бабушка тоже учительница. И мама тоже. Отец не учитель, но у него есть степень по электронному конструированию. И две мои сестры – учительницы».Сама она вышла замуж незадолго до окончания учебы в ульпане. Экзамены на багрут сдала экстерном.
Ливнат и Нати поженились, и у них родилось пятеро детей – два сына и три дочки. С тех пор ,как они поселились на высоте 26, было решено, что дети не будут ходить в школу:
«Старший сын учился до третьего класса, и одна из девочек – до четвертого. Они были хорошими учениками, но мы видели, что эта учеба не способствует развитию личности. Они возвращались из школы со всякого рода эгоистическими идеями. Идеи, выражающиеся в том, что на центральное место ставят свое "Я". В чем , например, это выражалось? Ну, например, в их отношении к младшим. Нам было важно, чтобы это было хорошее отношение. Но современное общество относится к семье как к помехе. Мы чувствовали, как это влияние через школу уже сказывается на детях,и не хотели этого».
«И с тех пор, как они не в школе, это изменилось?»
«Да».
«Им не нужны друзья?»
«У них есть дрязья, которые приходят к нам сюда. Я за друзей, но не за такую жизнь, когда растворяются в обществе. Ты думаешь, это здоровое явление – быть все время в кампаниях, в обществе? Быть все время на экзамене, который общество устраивает тебе? Когда о тебе думают, тебя обсуждают, за тебя решают, тебе диктуют? И ты все время озабочен тем, что они о тебе думают, как тебя воспринимают. Что за удовольствие в этом - чувствовать постоянно, что ты сдаешь экзамен чужим людям?»
«Так что же делать? Жить в изоляции, в одиночестве?»
«Нет, мы не живем в одиночестве. Много людей приходят сюда, на этот холм. Но нет порабощения обществом. Вот, например, на трапезе в Пурим здесь было 40 человек. И почти каждый вечер приходят сюда человек десять. Некоторые уходят, другие остаются ночевать».
«Но как все-таки с учебой детей?»
«Приходит учитель, который преподает им арифметику. Природу они изучают постоянно. И Тору они, конечно, учат здесь. Английский нет – Нати был категорически против. Мне было все равно, но он не хотел.
Многим вещам их учил Нати. У него были глубокие знания в разных областях. И разумеется, в Торе. Он считал, что люди не могут правильно пониматьТору, если они не живут в гармонии с природой. Мы также и питаемся только естественными продуктами – в том виде, как их сотворил Господь. Это целое мировоззрение. Суть не в том, чтобы выращивать только органические продукты, а чтобы вести такую жизнь, которая не будет разрушать среду, не будет разрушать Творение. И наш организм – тоже часть Творения. Есть известный врач, который сказал, что вирусы могут войти в организм только если тот уже загрязнен. Он, вирус, как будто ищет за что зацепиться. За чистое он зацепиться не может».
«Это наш образ жизни. Последних трех девочек я рожала дома. Роды в больнице я вспоминаю как кошмар».
«А дома?»
«Дома было нормально. Нати был рядом со мной».
2-я часть
Потом были похороны Нати. Те самые знаменитые похороны, столь поразившие израильское общество. Ими дирижировала сама Ливнат.
«Объясни мне, - обращаюсь я к ней сейчас. – Что это было? Зачем это было?»
«Подумай, - говорит она мне.- Женщина сидит со своим мужем в вечер Субботы. В печи огонь.Свечи. На убранном белой скатертью столе вкусная еда. Радостные, счастливые дети. И вдруг, через каких-то десять минут – она остается вдовой, пятеро ее детей – сиротами. Вот так вдруг.
Пойми, это не то что человек был тяжело болен, и семья, – как бы ей ни было тяжело, – в каком-то смысле была подготовлена к его неизбежной кончине. И это не то, что человек находится в воюющей армии, и всем понятно, что он, не дай Б-г, может пасть в бою. Но нет. Он сидит в своем доме. С семьей. В Шабат. И вдруг – был и нету. Пропал. Выброшен из жизни.
Тебе не кажется, что это немыслимая ситуация? Что в нормальном обществе она должна была потрясти всех? Но здесь она не потрясает никого. Проходит так, как будто ничего особенного не случилось. Обыденность. И есть даже такие, кто говорят: "Это потому, что они живут в таком месте ". Значит, есть места, в которых евреев можно убивать, даже вот так убивать – в своем собственном доме, при встрече Шабата, на глазах у жены и детей. Это легитимно.
В отношении похорон Нати говорили, что на них не было выражено уважение к мертвому.Но дело было не в уважении – а в необходимости потрясти общество, заставить его задуматься, проснуться, увидеть что здесь происходит, когда вот так запросто приходят и убивают нас, и никому нет дела. Как будто мы не люди, а насекомые, комары. Эти похороны были нашим криком. Мы кричали, что это невозможно, что нельзя, чтобы это продолжалось так. Мы хотели этими похоронами моего убитого мужа Нати помочь жизни. Мы не уважение мертвому хотели дать – а прекратить убийство, прекратить смерть».
«Это действительно потрясло», - говорю ей я.
«Да, слава Б-гу. Я думаю, что Б-г помогал нам в этом. Мы даже хотели не хоронить его сразу, а ездить с ним по всей стране.
Мы ведь знаем, что Катастрофа не началась сразу – она нарастала постепенно. Шаг за шагом. На первом этапе людей еще не отправляли в газовые камеры. Это начали делать только в конце довольно длительного процесса. Этот постепенный, долгий процесс приучал евреев к ухудшению их положения, он шаг за шагом лишал их возможности быть потрясенными. Именно это привыкание и сделало возможным Катастрофу. Именно то, что люди потеряли способность быть потрясенными.
Одна из нереализованных возможносией предотвратить Катастрофу была в ломке сложившейся привычки людей ко злу, в ломке их смирения с ним, потери их способности к потрясению».
«Ты говоришь, что мы находимся в процессе Катаcтрофы?»
«Да. Посмотри на наше положение сегодня. Разве ты не замечаешь, что шаг за шагом происходит ухудшение, и чем больше это происходит - тем более люди привыкают, теряют способность воспринимать тяжелые и страшные вещи такими как они есть? Вот возьми недавний пример в Кирьят-Арба. Когда эта пара, раввин и его жена, были убиты – люди даже не вышли из домов. Потому что привыкли.
Чего они ждут? Почему они молчат?»
«Что они должны делать?»
«Моя подруга рассказывала мне , что она спрашивала одну женщину, спасшуяся во время Катастрофы, почему они смирно шли в газовые камеры, верили ли они немцам, когда те говорили, что их ведут принимать душ. Та женщина сказала ей так: "Мы знали, но говорили сами себе, что мы идем принимать душ".
Катастрофа, которая происходит здесь , у нас, усиливается все больше и больше. И то, что делает это возможным – это молчание. Молчаливое принятие нами этого нарастающего процесса Катастрофы».
Детей сдергивали с кроватей как преступников
В ночь с-23 на 24 марта, уже после полуночи, на высоту 26 неожиданно прибыли солдаты НАХАЛа, арестовали ночевавших там парней, Ливнат и пятерых детей, разрушили дом и остальные бывшие там постройки.
Отец Ливнат, Шауль Нир, рассказывает:
«Моя жена и один из сыновей возвратились от них примерно пол-двенадцатого ночи. Ничего не говорило о том, что должно произойти. Все на высоте было как обычно. И вдруг после полуночи нам позвонили, будто бы есть слухи о планах по разрушению форпоста на высоте.Мы с моей женой, Рахель, тотчас же сели в машину и поехали туда. По пути мы уже увидели кордоны ЦАХАЛа и получили извещение, что дело сделано и дома разрушены. Мы не имели никакого представления о том, куда девали Ливнат с детьми. Нам сообщили, что среди арестованных - и наш сын, который находился там ,на высоте. Мы стали звонить в хевронское отделение полиции, - и они сказали, что Ливнат с детьми отвезут в Ариэль - в квартиру, где она будет находиться под домашним арестом. И тогда до нас начали доходить подробности».
«Солдаты НАХАЛа прибыли на высоту и сразу же арестовали пятерых парней, которые там были, среди них моего сына. Ливнат солдат и солдатка силой втащили в машину. Спавших детей стащили с кроватей. Маленькие начали кричать. Десятилетний мальчик был взят спящим. Им не дали взять с собой ничего. Ни одежду, ни обувь, ни тфилин Ничего. Никто не пытался объяснить им, что происходит. Им не сказали, почему это делается. Не предъявили ни указа на разрушение дома, ни указа на выселение и аресты. Сказали только ,что они ищут подозреваемых. На этой стадии также еще не было бульдозеров».
«По телефону я потребовал от полиции, чтобы они доставили Ливнат с детьми в Иерусалим, в квартиру родителей в Гиват-Шауль. Я сказал им: "Я - отец, и я хочу, чтобы она была у меня" .Полицейский сказал, что он должен посоветоваться, и через четверть часа сообщил мне ,что их привезут в Иерусалим».
«Все было совершенно внезапно. Мы только потом узнали, что прибыли также бульдозеры и разрушили дома со всем бывшим там оборудованием и вещами. Все. Даже деньги от пожертвований, которые там были. До какой степени злодейства эти люди могут дойти?»
Я спрашиваю его, был ли это незаконный форпост, и шла ли речь о выселении раньше?
«Нет. Это место было совершенно законным. Была процедура подписания договора об эксплуатации территории между Территориальным Управлением Израиля и Кирьят-Арбой. Согласно этому договору Нати получил южный участок общей площадью в 15 дунам, и Кирьят-Арба получила остальное – примерно 40-50 дунам для потребностей естественного роста. Амихай Ариэль , ответственнй за эти вопросы в Кирьят-Арба, подписан под этим договором. Арабские соседи два раза подавали жалобы в БАГАЦ , утверждая, что эта территория принадлежит им – и проиграли.БАГАЦ сказал, что территория принадлежит государству Израиль».
«Единственное, о чем был спор, это бетонная крыша, которая была установлена над одним из домов.Суд издал указание разрушить эту крышу, утверждая, что это бетонная пристройка, которая сделана уже после того, как им было запрещено продолжать стационарное строительство на высоте. Мы согласились бы, если бы пришли и убрали эту крышу. Но ни о чем таком, как выселение и полное разрушение всего этого места, не было и речи. После убийства Нати даже процедуры по разрушению крыши были приостановлены, и Ливнат получила успокоительные сообщения, что никто не намерен выселять ее».
«То, что я совершенно не в состоянии понять – это почему они вели себя так с детьми. Ливнат и мы приложили огромные усилия, чтобы у них не было травмы из-за убийства отца. И тут вдруг врываются посреди ночи и стаскивают их с постелей, как особо опасных преступников. Что это? Наши пророки видели особую нравственную несправедливость и даже духовное преступление в нанесении обиды вдове и сиротам: "Ни вдовы никакой, ни сироты не притесняйте". С моей точки зрения – это еще один симптом коррумпиророванногости руководства страной, не желающего считаться даже с болью и травмой вдовы и сирот. Такие действия были бы неприемлемыми даже если бы производились на законных основаниях . Тем более, когда это делают не только против справедливости, но и против закона».
«Годовалый ребенок, два месяца назад потерявший своего отца, вырван из дома, который давал ему утешение и душевный покой. Надо быть там и видеть этот разрушенный дом. Эти разбросанные по земле вещи, среди которых игрушки, которыми он играл».
«Это капитуляция перед убийством, перед террором. Но что не менее важно, это свидетельство уже очень далеко зашедшего процесса потери нашим нынешним руководством нравственного кода».
«Но мы верующие люди, и знаем, что у нас есть Отец – который также Отец сирот и вдов.
И мы знаем, что пишет царь Давид в своих псалмах о злодеях, обижающих сирот и вдов.
Ты знаешь, когда я узнал, какие слова Ливнат еще до выселения сказала тебе о Катастрофе, я подумал ,что она перебрала. Но сегодня я согласен с ней».
«Здесь правит диктатура, действующая от имени демократии и ее законов, а элементарная человечность все более затушевывается и стирается в конец. Люди стираются. Понимаешь? Что мы, погромщики Гитлера? Это руководство не имеет морального права на существование. Просто не имеет права».
«Где теперь Ливнат?» - спрашиваю я его.
«Ливнат оставила детей в Иерусалиме и вернулась на Гиват-Харсина. Они там сейчас обсуждают, что делать. С моей точки зрения, они не согласятся на выселение. Они все равно вернутся туда. Не раньше так позже. Они не смирятся».
Комментарий переводчика.
Это не вопрос левизны и правизны.
Левая (некоторые говорят даже , что крайне левая) журналистка Маарива написала вот такую статью. Дала тяжелой и страшной правде быть высказанной в ней такою как она есть. Без прикрас, без поучений и осуждений. Одна голая правда.
О том, как прореагировали на вопрос об их отношении к происшедшему правые министры и члены Кнессета, можно узнать из информационных материалов 7-го канала. У меня нет душевных сил на то, чтобы пространно излагать и комментировать их позицию здесь. Я только выскажу предположение, что некоторые из этих политиков рассчитывают, возможно, на то, что смогут выторговать у временно (только временно!) впустившего их в правительство Шарона свои Офры и Бейт-Эли за счет сдачи гораздо менее дорогих им (во всех возможных смыслах слова ) Итамара и Ицхара, Хеврона и Нецарима, и уж конечно – совсем неподвластных бюрократии из МОЕЦЕТ-ЕША «экстремистов» с горок и холмов. Не говоря об уже сданной ими могиле праведника Йосефа. Не говоря уже о давно сданной ими же Храмовой Горе.
Для сдачи «экстремистов с холмов» у наших правых политиков даже приготовлено почти философское обоснование. Они же, - сказал Цви Гендель, - не имеют духовного руководства. А потому имеющий его Гендель и его товарищи Бени Элон, Ури Ариэль и Эфи Эйтам могут со спокойной совестью проигнорировать разбой , который учинили посланные их правительством солдаты вдове и сиротам убитого еврея.
Но дело не в одних лишь политиках. И не только руководство – как об этом говорит в интервью Шауль Нир – находится в процессе потери нравственного кода. Полное молчание, которым отреагировало израильское общество на происшедшее на высоте 26, говорит о том, что в этом процессе находимся все мы. Процессе потери человеческого облика. Процессе обесчеловечивания. Мы не выдерживаем экзамен на элементарную человечность. Мы проваливаем его с треском. На виду у всего мира. На виду у наших заклятых врагов. И также на виду у наших последних еще сохраняющихся, но все убывающих друзей.
Это давно не правые и не левые. Не «они». Это - мы. От главы правительства и до членов какого-нибудь форума, с видом патриотов оправдывающих эту совершенную от имени государства Израиль мерзость, и гнусно оскорбляющих тех, кто посмел восстать против нее. В этой мерзости и ее оправдании нет правых и левых. Как не будет их и тогда, когда взбодренное огромным успехом этого грязного эксперимента над нами правительство примется осуществлять эту мерзость уже не на одной только высоте 26.
Оно, это правительство, рассчитывает на то, что приученные ко все более набирающему силу процессу Катастрофы, мы смолчим и тогда так, как смолчали сейчас.
Я говорю здесь не совсем о той Катастрофе, которую имела в виду в своем интервью Ливнат. Я говорю не о той Катастрофе, которую осуществляют по отношению к нам враги, а о той, которую мы осуществляем по отношению к самим себе.
Она зашла уже очень далеко, эта Катастрофа. Пока ее еще ,возможно, дано остановить. Но если мы не остановим ее вскоре – я боюсь ,что не сможем уже сделать этого никогда.
И все-таки надежда умирает последней.
Я хочу надеяться и молюсь, чтобы это не произошло.
К тому же и Песах на подходе.
Праздник, знаменующий выход евреев из рабства. Он дает нам еще один – кто знает, быть может, последний шанс.