|
Сергей Баумштейн
Искусство узких квинт
Два дня Вити Корнфельда, гражданина Израиля, эмигранта
повесть а la роман
Тель-Авив, 2004 роман выпущен в июне 2005 г.
По вопросу приобретения книги обращаться:
Pilies Studio - Русское издательство
Выпуск книг малым тиражом
Phone/fax: 972-3-6832853
Cell.: 972-054-809082
e-mail:
pilies-studio@bezeqint.net
Содержание
Об авторе
Лекция на презентации книги
Вместо предисловия
Глава первая
Ковыряясь в старом ”Бехштейне”
Глава вторая
Если верить Фрейду…
Глава третья
На улице Aлленби, у пани
Рецензии
Михаил Копелиович
Два круга существования
Об авторе
Сергей Баумштейн родился в 1952 г. в Киеве. Отец, Григорий Баумштейн - юрист, сотрудник
аппарата областной прокуратуры, мать, Елена Виленская - известная пианистка.
В 1973 г. окончил Житомирское музыкальное училище по классу скрипки и был
принят в оркестр Литовской оперы.
С 1978 по 1987 гг. работал настройщиком фортепиано Госконсерватории
Литовской ССР.
В 1980 г. подал заявление на выезд, разрешение было получено в 1987 г.
В Израиле в 1989 г. дебютировал отрывком из романа "Наша жизнь". С 1989 г.
работал корректором-стилистом в журнале "Круг".
С 1990 по 1995 г. - выпускающий редактор "Пятницы",
литературно-публицистического приложения к газете "Наша страна". Редактором
приложения с 1991 по 1995 г. работала Дина Рубина.
С 1995 г. по настоящее время Сергей Баумштейн работает сторожем.
В 2000 г. работал литературным редактором в газете "Вести".
В 1996 году открыл издательство Pilies Studio, к настоящему моменту
выпустившее свыше 50 наименований книг и журналов на русском языке, в числе
которых "Последний кабан из лесов Понтеведра" Дины Рубиной, "Станция
Березай" Георга Морделя, "Художники" и альбом-монография "Русские примитивы"
Григория Островского. Среди прочего издательство также выпускало местную
газету "Маале Адумим", общинный бюллетень Объединения выходцев из Украины в
Израиле, литературный альманах "Роза ветров", литературный журнал
"Хронометр".
Pilies Studio специализируется на выпуске русских книг малым тиражом.
В ближайшее время должен выйти роман "Искусство узких квинт".
Лекция на презентации книги
Уважаемые дамы и господа!
Умею ли писать прозу? Есть разные мнения.
Думаю: умею. Считай я иначе, меня бы тут попросту не стояло.
Умею ли читать прозу и говорить публично?
Твердо уверен: не умею.
Тогда, как написали бы прозаики ленинградской школы, спрашивается
вопрос: зачем меня тут стоит?
Затем, что хочется! Всю предшествующую жизнь молчал.
Поэтому все, что намерен сказать, прочту по бумажке – в лучших
традициях вождей страны, исчезнувшей с исторической карты. При этом
надеюсь не увидеть во сне, подобно московским присяжным поверенным
из рассказа молодого Чехова, ножницы, которыми в клинике профессора
Склифософского отрезают распухшие языки.
Два тезиса:
Первый: полагаю, все мы одной крови…
Простите, оговорка по Фрейду – собравшиеся в этом зальчике
принадлежат к уходящей цивилизации евреев «красного Вавилона». А
поскольку любой еврей, как подобает первым монотеистам, видит общую
картину мира, в глазу каждого из нас пребывает осколок этого
Вавилона.
И второй: издревле – если скажу, задолго до Шамая с Гилелем, не
слишком ошибусь, – у евреев повелось: мнения тотально не совпадают…
И слава Богу! Благодаря этому мы не самый скучный народ на грешной
земле.
Но, полагаю, в одном собравшиеся в этом зальчике солидарны: идея
существования еврейского государства аксиоматична и в обоснованиях
любого рода не нуждается.
Тот, кто с последним тезисом не согласен, потратит время попусту.
Все остаются? Прекрасно! Начнем!
Преамбула: немного о самоидентификации...
Лет семь-восемь назад я вышел кабинета зубного врача. В холле дома
ко мне рванула почтенная старушка, явно соплеменница, и, глядя,
как, должно быть, смотрели наши предки в Синае на Моше-рабейну, в
отчаянии спросила: “Молодой человек, вы русский?”
На некорректно поставленный вопрос пришлось ответить точно так же:
“Нет, я еврей”.
Старушка воспряла духом: ее отнюдь не волновали мои этническая и
конфессиональная принадлежности. Заблудившись, уже отчаялась
получить объяснения на понятном языке – как найти нужную улицу.
Относительно недавний курьез вызвал из порядком заизвествленных
глубин памяти другой, куда постарше. Привожу его со слов покойной
матери.
Лет в пять, рассказывала она, я вбежал в комнату, распахнул шкаф,
подтащил стул и, вскарабкавшись, достал с верхней полки резную
шкатулку, где хранились документы. На резонный вопрос старших, что
означают сии действия, категорически заявил: мне нужно посмотреть,
что записано в их паспортах – только что узнал, что родители и я,
соответственно, евреи. До этого момента этнический состав отдельно
взятой коммунальной квартиры в центре Киева выглядел в моем
представлении следующим идиллическим образом: у нас все русские,
кроме соседа дяди Бенци, поскольку тот – старый еврей. В
определенной логике пятилетнему человеку не откажешь: он
собственными ушами слышал, как Бенцион Давидович всегда говорил с
женой и дочерью на идише, они же отвечали, как правило, по-русски.
Прочие насельники коммунальных кущей говорили либо на русском, либо
на украинском.
Этнические соображения я излагал с таким раскатистым “эр” –
юдофобу не угнаться...
Спустя двадцать пять с лишним лет это же пришлось объяснять
собственному сыну – картина мира в глазах его и товарищей по
детскому саду выглядела дихотомичной: он интересовался, кто мы -
русские или литовцы. Узнав - ни то, ни другое, шестилетний ребенок
умудрился поставить вопрос точнейшим образом: если мы евреи, то
почему говорим на русском и литовском? Увы, объяснить сыну, что его
родители уже много лет добиваются от советских властей разрешения
этого фатального несоответствия, было невозможно. Признаюсь,
получил немало удовольствия, услышав, как в раздевалке детского
сада сын на чистейшем литовском с апломбом рассказывал согруппнику:
“Знаешь, мы говорим по-литовски и по-русски, но должен тебе сказать
– мы евреи”. Mes esame zydai – так звучит в оригинале.
Вернемся к папаше.
Твердо помню - узнав: родители и, соответственно, я - евреи,
нисколько этому не огорчился. С тех этническая принадлежность
прочно заняла первое место в самоидентификационном ряду, хотя
положительных эмоций в советской Украине и в красавце-Киеве не
приносила. Многие земляки-соплеменники с Украиной и развитым
социализмом поспешили расстаться.Мне, к сожалению, пришлось
расставаться поэтапно, застряв в Литве на 14 лет...
Длинная преамбула вот к чему: гигантское противоречие между
этнической самоидентификацией и культурной сутью.
Вот что мог бы наговорить один из персонажей этой лекции, названный
мною культурным пахаремв полном соответствии с манерой великого
мовиста русской литературы, автора “Алмазного венца”. Подчеркиваю:
мог бы!
“Дружочек, ваш родной язык – русский, поскольку другие выучить не
удосужились; то, что гордо считаете своей сутью, на деле месиво из
русско-православной, советской, чуть западной – в подцензурных
переводах – культур и воинствующего невежества.
Ни один из пластов национальной культуры – общей, ивритской,
древней танахической или талмудически-средневековой, даже локальной
идиш-культуры вам неведом. Историю нашего народа, небось, изучали
так: древнюю по Фейхтвангеру, в лучшем случае, по Томасу Манну,
галутную – по Шолом Алейхему, израильскую – по “Эксодусу”. Какой вы
к чертям еврей! По пятой графе и форме носа?”
Что тут возразишь... Сослаться на Греца, Дубнова и Жаботинского,
всепобеждающий антисемитизм? Но это не по существу.
Более по существу окажется ссылка на менталитет, который несмотря
на любой подпитывающий культурный компост меняется медленнее и
меньше всего.
Поскольку нынешний Израиль – человечество в миниатюре, то,
посмотрев на других евреев, убеждаешься: наша самоидентификация не
менее других имеет право на существование.
Можно, конечно, талдычить о поколении пустыни, перегное... Но не
хочется.
Итак, господа, считаю себя прежде всего евреем.
Плохим евреем? Мутантом?
Пусть!
И пишу прежде всего о евреях и для евреев.
Преамбула окончена. Вернемся к роману.
Десять с лишним лет назад, когда Дину Рубину и меня выгнали из
медиа-концерна «Новости недели», я основал издательство «Pilies
Studio», выпускающее русские книги малым тиражом. Успел выпустить
несколько десятков чужих книг. Сегодня предстаю в качестве автора,
хотя современная народная мудрость гласит: «Один раз – не водолаз».
Писать всерьез начал почти двадцать пять лет назад. Однако
необходимость зарабатывать далекими от сочинения прозы занятиями –
игрой на скрипке в оркестре Литовской оперы, настройкой и ремонтом
фортепиано, выпуском газет и журналов, охраной сионистической
собственности, изданием и редактурой чужих опусов, а также крайняя
неорганизованность и лень, – вот причины, по которым лишь сегодня
предъявляю городу и миру написанную – и даже собственноручно
напечатанную – книгу.
Вкратце изложу историю ее появления.
Культовый роман эпохи угара нэпа “Двенадцать стульев” авторы
посвятили великому мовисту Валентину Катаеву.
“Искусство узких квинт” посвящено Дине Рубиной. Конечно же, не
случайно.
Признаюсь, никогда не взялся бы за роман, не попроси Дина описать
работу настройщика фортепиано – для будущей книги “Вот идет
Мессия!...” Я честно выполнил просьбу коллеги по редакции –
писателя, прозу которого ценю весьма высоко. Предложенный кусок был
Диной отвергнут. Мне, в свою очередь, обуздать поток воображения не
удалось.
С этого момента, а стоял июль 1995, писал в свое удовольствие
фрагменты неизвестно чего, пока концепция смутным фантомом носилась
на заднем плане воображения.
Книга снабжена подзаголовком: «Два дня Вити Корнфельда, гражданина
Израиля, эмигранта» и уж вовсе раздражающим определением жанра:
«повесть а ля роман».
Сколько шишек досталось за это «а ля»!
– Ты чего вы… пендриваешься? – неоднократно повторяла Дина. И не
только она.
Достали! Проанализировал текст статистически – внешняя
сюжетообразующая структура, Present, по-ученому, занимает 93
страницы, а время действия укладывается в 48 часов. Прошу прощения
– по всем жанровым признакам повесть. А многочисленные и длительные
реминисценции, включая сюрреалистический сон, по протяженности и
сюжетной глубине соответствуют канонам романа.
Я глубоко признателен Дине за многолетнее – по мере написания –
чтение фрагментов «Квинт». Текст она слегка хвалила, больше ругала.
Как-то в ходе перепалки раздраженно спросил:
– Одним словом – о чем книга?
– О ненависти! – ничтоже сумняшеся ответила Дина.
– Ты не права: о разочаровании…
К соглашению не пришли по сю пору.
Довелось слышать, правда, от третьих лиц о якобы имевших место
признаках плагиата: и в «Квинтах», и в «Мессии» действующие лица,
один из которых настройщик, выпускают литературное приложение. Даже
зовут героя «Квинт», так же, как одного из персонажей «Мессии»…
Сходство столь взаимоотталкивающих текстов обнаружит лишь человек,
злостно не понимающий литературу.
Именно поэтому выпросил у автора «Мессии» разрешение привести
небольшую цитату.
Итак:
“...Она сразу и без усилия вобрала в себя и эту страну, и
население, поначалу изумившее ее горластостью и простотой.
А ведь мы, выходит, — народ восточный, открыла она с необычным для
нее глубинным смирением. Приняла это, как впервые вбираешь
потрясенным взглядом лицо своего ребенка, поднесенного к твоей
груди на первое кормление.
Все было правильно: мозаичный узор судьбы подбирался по камушку,
складывался медленно и старательно. И — поняла она — удивительно
верно. В первые же дни она ощутила себя камушком, точно вставленным
в изгиб узора огромного мозаичного панно, кусочком смальты, которые
подбирает рука Того, кто задумал весь узор.
…И радостное вздрагивание души, захлестнутое дыхание, спазм в
горле, слезы на глазах — были ей такой наградой за все безумие
отъезда...”
Дина Рубина. «Вот идет Мессия!..»
Цитатами из себя злоупотреблять не стану, но сравните, господа:
“Сбывшееся желание – как всегда – обернулось раскрашенным муляжом.
Эйфория улетучилась, подобно воде, пролитой на раскаленный
тель-авивский асфальт. Рвотным комком застрял в горле не
переваренный иврит.
A израильская толпа
вблизи...
Сионисту должно восхищаться этнической да и, откровенно говоря,
расовой толкучкой. Что Витя добросовестно пытался
делать.
Будь за спиной ташкентский, бакинский или хотя бы тбилисский опыт,
шок был бы помягче. Но на Средиземное море Витя попал с берегов
Нямунаса, то бишь Немана, из янтарного края светловолосых,
голубоглазых, в меру флегматичных евреев – от литовцев-то не всегда
отличишь.
Исследователь-антрополог потирал бы руки от радости, окажись в
этнографическом заповеднике Тель-Aвив...
...Йеменские евреи, чьи лица выкроены по сплошь кривым лекалам;
”иракцы”, круглые головы которых перетекают в бычий загривок;
вертикальнолицые, красного дерева миниатюрные выходцы из Индии –
племя ”Бней Исраэль”; сонные, словно задумчивые ”парсы”-иранцы;
коричневато-золотозубые ”бухарцы”; вполне человекоподобные
”марокканцы”...
Самцов-обитателей заповедника – за редким исключением – уродами не
назовешь. ”Библейский тип!” – восторгались в той жизни.
Лица и фигуры представительниц прекрасной половины восточных
этносов – в основном, крашеных блондинок – напоминали то
пережаренные гренки, то полувзошедшее тесто. Изобилие или скудость
плоти украшали горы браслетов, ожерелий, колец... Разнообразных
форм и металлов серьги торчали из самых неожиданных мест, включая
выставленный на обозрение честного Леванта пупок.
Но о вкусах, как говорили в древнем Риме, non disputandum.
Тембры голосов израильтянок – хрипло-раскатистые, ежесекундно
переходящие в картавый вопль, – лучшее средство от потенции.
Однако порой...
Рассекая толпу голым пупком, как корабельным бушпритом, выдвинув
плечико с бретелькой не всегда свежего лифчика, навстречу двигалось
– стройное или объемных форм – оливковокожее ”надцатилетнее” адски
соблазнительное существо, гордо неся роскошно-глуповатую восточную
красоту. Лане-газелий взгляд, многообещающе влажные уста...
Скудноватая одежда, казалось, гарантировала доступность, прямо
пропорциональную обнаженности.
(Впрочем, как вскоре выяснилось, обнаженность не значила ровным
счетом ничего.)
Приоткрыв рот, глядел вслед, пытаясь утихомирить мужское начало:
оно трепыхалось, подобно лягушке, через которую пропустили
гальванический ток...
(Впрочем, секундное восхищение тоже не значило ровным счетом
ничего.)
”Дебилы, олигофрены, имбецилы!” – вертелась в голове градация
стадий умственного развития, выуженная из начатков судебной
психиатрии.
Aнтропологи Третьего рейха, злорадно думал Витя, исследуя черепа
немецких евреев – культурнейшего в мире этноса, пришли к выводу: в
силу неполноценности еврейская раса должна быть уничтожена. A ну
попадись ”Herrschaften ученым” в качестве образца йеменский или
иракский еврей?..
Очухавшись и сообразив – в жизни по сути ничего не изменилось,
сбылось очередное желание, Витя мысленно подмигивал себе при виде
очередного смуглокожего соплеменника:
– Хавай, чувак, – вот он, твой народ!
В черт те чем забитой памяти услужливо всплыло определение,
выкопанное в Большой советской энциклопедии издания пятьдесят
какого-то веселого года:
”Евреи – это этнические группы, берущие начало от древних евреев,
объединенные в прошлом общей религией – иудаизмом”.
Разве гарлемские негры лучше?
Наверное, нет...”
Надеюсь, вопрос о плагиате закрыт!
Куда направлено острие полемики романа?
Работая над текстом, думал – спорю с лучшей книгой о нашей
эмиграции – «Вот идет Мессия!..» Дины Рубиной, но тема оказалась
шире:
несогласие с официально-общепринятым мнением: ситуация, в которой
все мы оказались здесь и сейчас, – единственно возможное, тотальное
решение проблем еврейства «красного Вавилона».
Я уважаю мнения, отличные от моего, поэтому если кто-либо считает:
такая постановка вопроса неприемлема, поверьте – с моей стороны ни
малейшей обиды.
Все готовы участвовать?
Прекрасно!
Долго думал – о чем говорить с трибуны…
Рассказать собственную биографию? Не интересно.
Поведать, какую замечательную книгу написал? Не этично! Да и ни к
чему: очередь заняли историк с литературным критиком, они изложат –
с точки зрения профессиональной эрудиции – достоинства и недостатки
данного опуса.
Нет, господа, пойду другим путем!
Надеюсь, буду правильно понят: это (показать “Квинты), подобно
любому тексту, подлежит критике.
Моя проза – не червонец, всем нравиться не может, да и не должна.
Огорчительные для автора мнения, вроде: текст написан слабо,
претенциозно, вторично и – самое страшное – скучно, вполне
легитимны. Не стану оспаривать... Ни мудреца, ни, тем более,
глупца.
Идее же романа буду верен до конца или, выражаясь менее куртуазно,
за концепцию выгрызу глотку и пасть порву...
Итак, о вылитых ушатах брани и негодования: за что роман ругали,
ругают, и, надеюсь, будут ругать?
Вернемся в родные палестины, где роман критиковали:
а)
интеллектуальная дама (фамилии не назову, не просите), в свое время
подрядившая редактировать ее переводы. Снисходительно похлопав по
плечу, процедила: «Есть удачные места, но в целом картина чудовищно
искажена. Точь-в-точь как в притче о выводах троих слепцов,
ощупавших слона: «Слон – тонкая веревочка», «Слон – толстое
бревно», и, наконец, «Слон – гибкая змея». Вы игнорируете
положительные стороны жизни Израиля! Прямо «Записки из подполья».
Играя на низменных инстинктах толпы неудачников, намеренно
апологизируете ксенофобию самого гнусного толка!»
Во как!
По пунктам: картина чудовищно искажена.
А я кто – историк? Социолог? Хроникер-бытописатель? Историософ?
Нет, господа, я беллетрист! Тем, надеюсь, интересен!
Перефразирую обращение Пастернака к великому пианисту Генриху
Нейгаузу:«Воображенья произвол не тронул строк о вашем даре». Даже
не произвол, а беспредел воображенья – вот, на мой взгляд,
необходимая компонента дара беллетриста. Разве современникам
Булгакова – прочти они «Мастера и Маргариту» – упоминание о
подчиненном, обмазавшем ядом стены кабинета наркома внутренних дел,
не показалось бы беспределом воображения?
Далее – слепцы о слоне.
А хоть бы так! Любое мнение – если не высказать его скучно,
кажется, пока не запрещено. Я очень старался – чтобы не скучно.
И еще: автор игнорирует положительные стороны жизни Израиля.
Увы, папочка моего анамнеза пухлая… Жизнь, знаете ли, бесследно не
проходит. Справку о полной собственной вменяемости подписать
откажусь! А вот шизофрении не замечено. Пока!
Требовать разных взглядов на один предмет из одной точки? По
меньшей мере, странно…
И последний, ароматно-показательный штришок: описывая район, где
находится ее свежекупленный пентхауз, – не скажу, где! эта дама
добавила:
«Еще большой плюс – там совсем нет «марокканцев!»
И эти люди обвиняют беллетриста в ксенофобии…
б)
из славной плеяды хулителей романа выделю дважды соотечественника
волны 70-х, достойно пашущего русско-израильскую культурную ниву, –
прошу заметить, я в меру сил объективен.
Фамилии тоже не назову, поскольку инвективы г-н пахарь высказал в
телефонной беседе: «Перечел ваш труд раз восемь. Вы и вам подобные,
владея ивритом – в лучшем случае – на бытовом уровне,
собственноручно возвели стены «русского» культурного и ментального
гетто, и судите об Израиле и собственном месте в нем на основании
весьма искаженного эмпирического опыта.
Книга на редкость гнусная, не достойная помойки! – раскалив себя до
точки кипения, заорал: – Написана недоноском для недоносков! – и, с
досады плюнув, добавил: – Хоть бы роман был бездарен!..»
«Повторите привселюдно, на презентации! – предложил я собеседнику,
– но уточнив: в чем конкретно обвиняете».
– Ни в коем случае! Могу задеть слишком многих…
Анализируя, почему г-ну культурному пахарю было угодно записать
меня в литературно-интеллектуальные дебилы, пришел к выводу –
концепция раздражила донельзя, ее необходимо опровергнуть, а…
сказать: «Все-то вы врете, недоносок!» не выходит.
Господа, я не первый год замужем. В израильскую русскую прессу
угодил в 1989 году и прошел недолгую, но весьма полезную школу у
такого блестящего, что называется, журналиста от Бога, как Георг
Мордель.
В юриспруденции – мне это известно как сыну юриста – существует
понятие: «оценка доказательств». Хотя в рамках оценки доказательств
автору можно инкриминировать многое, но, полагаю, никому здесь
(показать «Квинты») не найти фактов, квалифицируемых как явная
клевета и злостное искажение действительности. Вторая глава –
антиутопия, разумеется, не в счет, но об этом позже.
Узнав – роман отпечатан, г-н культурный пахарь поинтересовался
оптовой ценой тиража. На вопрос, зачем ему это, сказал – за
удовольствие увидеть костер из “Квинт” на собственном балконе и
знать, что эту мерзость не прочтут, готов расстаться с энным
количеством тысяч шекелей.
В ответ прозвучало традиционное: “Не дождетесь!” Книга написана, а
затем издана лишь для того, чтобы ее читали... Впрочем, одумавшись,
предложил заклятому другу – дабы его душа насытилась зрелищем
аутодафе, пожертвовать еще экземпляр в пару к подаренному.
Крик уязвленной пахаревой души заставил предположить: книга
невольно надавила на болевые точки, может быть, куда сильнее, чем
рассчитывал автор, холя, лелея и пестуя «воображенья беспредел».
и наконец
в)
вторая литинститутская дама, к которой испытываю глубокое уважение.
«Прочтут вашу книгу в Москве…» – сказала она.
– Да ну?.. – усомнился автор.
«…Приеду туда, а меня спросят: как же так? Что ответить? Роман
полностью опровергает все, что следует говорить об Израиле!»
– Размечталась, однако!.. – мысленно нахамил я. – Кому в Москве,
уважаемая, придет в голову спрашивать вас о чем-либо…
Тревожиться о том, какие вопросы возникнут в Москве, а также в
Питере, Франкфурте, Кобленце, Бруклине, Бостоне и Сан-Франциско, не
стану – заказчика у книги нет. Все это (показать «Квинты») –
беспредел авторского воображения в свободном полете.
Великий мыслитель ХХ века Мераб Мамардашвили произнес горькие
слова: «Истина выше родины!»
Как видите, критики романа дружно обрушились на концепцию.
Поскольку приходится, простите за модное словечко,
«позиционировать» себя как пишущего издателя (а не наоборот: быть
издающим писателем… увы), имею дело с весьма разного качества
опусами. Работаю не по классической схеме: издателю приносят
рукопись, и он выпускает книгу на свой страх и риск. К сожалению,
за деньги автора печатаю тексты любого качества. Кушать, пардон,
надо…
Недавно обратился за сметой очередной… пиит. Верстая текст,
споткнулся о следующие строки:
Мой Израиль – это свет
Солнца, что всегда со мной.
Мой Израиль – это цвет
Бело-ярко-голубой.
Мой Израиль – это ты,
Это вся любовь моя,
Это все мои мечты,
Без которых я - не я.
Или:
Лучезарные слёзы зари
На холмы Иудеи упали.
Говори со мной, говори,
О том, как ты любишь Израиль.
О том, как тепло декабря
В Тель-Авиве к тебе ласкается.
О том, что мы здесь не зря!
И о том, что мечты сбываются!
Не смущайся, что я молчу
И глаза мои чуть устали.
Продолжай говорить, я хочу
Слышать то, как ты любишь Израиль.
далее в том же духе.
Предупреждаю: подобного в тексте не найти…
Здесь (показать «Квинты») целый букет пунктов пресловутой 58-й
статьи уголовно-идеологического кодекса сионизма.
Ничего не поделаешь, говорить правду – удел безумцев и пророков, в
нашей традиции эти понятия почти всегда совпадают…
Предвижу вопрос: «Почему решили, что говорите правду?»
Отвечаю: на основании принципа презумпции… Докажите – убедительно –
что лгу!
Дина сказала: после выхода «Синдиката» ретивые сограждане навесили
на нее ярлык ненавистника Израиля.
Перевесьте, господа…
Объясню экстракт идей книги.
Но не тычьте мне типичность или атипичность персонажей и
обстоятельств – не это главный критерий качества текста.
Цитаты будут в изобилии. Разумеется, те, что работают на концепцию,
– цитаты, опровергающие ее, предоставлю подбирать оппонентам и
критикам.
Итак:
“Роман - зеркало, с которым идешь по большой дороге. То оно
отражает лазурь небосвода, то грязные лужи и ухабы.
Идет человек, взвалив на себя это зеркало, а вы этого человека
обвиняете в безнравственности! Его зеркало отражает грязь, а вы
обвиняете зеркало!
Обвиняйте уж скорее большую дорогу с ее лужами, а еще того лучше -
дорожного смотрителя, который допускает, чтобы на дороге стояли
лужи и скапливалась грязь”.
Стендаль. “Красное и черное”.
«Искусство узких квинт». Странное название, не так ли?
Я – впервые в мировой русской литературе – подробно описал ремонт и
настройку фортепиано. “Человек ревматический”, настройщик Муркин из
рассказа «Сапоги», не в счет – Антона Павловича не интересовало,
что именно бедолага делает с роялем.
Поскольку это действо – настройка – является сюжетообразующим
стержнем, рискнул вынести в заголовок книги загадочный эвфемизм,
мною же придуманный, поскольку в искусстве фортепианного мастера
термина «узкая квинта» не существует – она называется
темперированная.
Вспомните захватывающее описание работы скрипичного мастера в
«Визите к минотавру». Я же, смею заметить, в ремонте и настройке
фортепиано смыслю больше, чем братья Вайнеры в построении скрипок –
поскольку занимаюсь этим достойным ремеслом почти тридцать лет.
Профессия настройщика, помимо остроты слуха, знания теории музыки и
основ акустики, требует чувства меры, стремления к гармонии, а
также предполагает владение искусством компромисса, поскольку
святая святых ремесла – темперация – это компромисс, возведенный в
абсолют.
В завершение темы добавлю: некий критик сожалел о том, что в «Узких
квинтах» биография предмета, достойная стать отдельной книгой,
вроде нашумевшего «Парфюмера» Зюсскинда, оказалась столь быстро
свернутой.
Но вовсе не стремление описать благородный труд настройщика
заставило шесть лет корпеть над книгой, суть которой достаточно
точно сформулировал писатель Александр Мелихов: «Конфронтация:
Израиль – галут».
Итак, героя впервые встречаем в редакции русского литературного
приложения, где измученный Востоком Витя Корнфельд разбирает
механику довоенного пианино «Бехштейн». Его родители-киевляне чудом
уцелели: отец мог запросто погибнуть на фронте. Мать, застряв в
неразберихе лета сорок первого, могла уйти в Бабий Яр… Витя –
представитель первого поколения после Катастрофы, в чьем
подсознании она, Катастрофа, постоянно присутствует. Мысленный фон
– вечный диалог с представителями иной, отвергающей идею Бога
цивилизации.
Любуясь деталями немецкой механики, Витя сознает: эти совершенные
молоточки, сдержанная стройность баховских секвенций,
хищно-благородные линии довоенных «хорьхов» и «мерседесов»,
обволакивающее тепло шубертовых мелодий и
рационально-безукоризненная конструкция печей Освенцима – суть
явления одной цивилизации.
На беду, Вите нет без нее жизни, в эту цивилизацию он – простите
неуклюжий неологизм – аккультурирован, в первую очередь
генетически.
А она, эта цивилизация, приемлет его лишь в виде дыма, вылетевшего
через трубу крематория.
В наглухо задраенной комнате работает кондиционер, звучит Шуберт,
герой занят привычным интеллигентным ремеслом. А за окном пыльная
улочка старого тель-авивского автовокзала, грохочет музыка,
оскорбительная для слуха европейца, доносятся гортанные вопли
ничуть не похожих на Витю людей, которые, по прихоти Истории или
Провидения, кому как нравится, тоже почему-то евреи…
Мудрено ли, что подсознание героя, разыгравшееся в следующей
главе-антиутопии, яростно протестует?
В яффской духоте Вите пригрезилось: не погиб ни один из ашкеназов
Европы, для них гостеприимно распахнул ворота Новый Свет, как,
впрочем, для горстки уцелевших в альтернативной Катастрофе евреев
стран ислама и подмандатной Палестины. Все это – реакция на иную
цивилизацию, которую окружающее бытие вливает в душу героя при
помощи шланга и воронки, как это делают, простите за натурализм,
промывая желудок. Что получается при этом? Вот то и получается…
Некоторые читатели, ужасаясь, принимали эту главу всерьез: «А ведь
мы ничего об этом не знали… Оказывается, евреев Востока тоже
постигла Катастрофа…»
Не помогли разбросанные в тексте многочисленные вехи, по которым
человек, мало-мальски знакомый c историей прошлого века, легко
угадает мистификацию. «Но так детально описано, с такими
подробностями!..»
На то и беллетрист, чтобы выдумывать – с разной степенью
достоверности.
Довелось выслушать много упреков, в чем бы вы думали, господа?
В расизме! Ни больше ни меньше!
Не скрою: лирико-сардонический герой на самом деле, мягко говоря,
не обожает совокупность сложных явлений, которую условно принято
назвать «Восток». Вовсе не за магрибско-левантийской, базарного
свойства цивилизацией ехал Витя Корнфельд на историческую родину.
Но нигде и никогда я не говорил и не писал о том, что неевропейские
цивилизации хуже! И не скажу!
Упаси Бог! Просто они дру-ги-е!
Расизм ли это?
Добавлю: в стране исхода наш этнос – ассимилированных русскоязычных
евреев (а неассимилированных практически не осталось) – коренное
население ненавидело именно на почве расизма. Мы были поголовно –
снова простите – аккультурированы в ту же европейскую цивилизацию,
что и автохтоны, зачастую ориентировались в ней куда свободнее, а
уж любили... Больше жизни! За это нас ненавидели отдельно.
Вспомните скандально известное астафьевское: «Позвольте уж
прокомментировать Достоевского без посторонней помощи!», брошенное
в лицо Натану Эйдельману.
Чистейшей воды расизм, если это сравнение применимо к столь
омерзительному понятию!
Заступлюсь за героя: иная цивилизация не вызывает у него восторга,
равно как ее носители. Однако восторг в понятие «политкорректность»
не входит, а Витя Корнфельд, воспитанный в культурной семье
ассимилированных ашкеназов, на людей с иным цветом кожи с ножом не
бросается и даже не обзывает их «шварцэ хая».
Мысли и чувства же в демократическом, пусть еврейском, государстве
вроде неподсудны. Во всяком случае, пока…
Дерзну заметить: у героя книги найдутся изнуренные Востоком
единомышленники, простите за неологизм, “со-чувственники”. Эти
далекие от политкорректности мысли озвучит далеко не каждый, тем
более на бумаге, не прибегая к псевдониму.
Я – рискнул…
Поскольку тема противостояния еврейских цивилизаций – прямо или
косвенно – пронизывает книгу, объясню видение ситуации чуть шире.
Предупреждаю: в результате трагического происшествия философия не
входит в круг моих интересов. Сдавая на втором курсе консерватории
диалектический материализм, я написал 40-страничный, через два
интервала, как положено, – почти два авторских листа! – реферат на
тему «Материализм и эмпириокритицизм», куда ухитрился впихнуть
цитату из Саши Черного.
Радиоактивность ленинской мысли начисто выжгла интерес к философии
– любой, начиная с Анаксимандра, будь то экзистенциализм вкупе с
Кьеркегором, франкфуртская школа, структурализм или даже классика,
вроде «Критики чистого разума». Поэтому не ждите философского
осмысления картины – я по слегка другому ведомству.
Три общественно-политические теории XIX века, менее чем через 100
лет приведшие к Апокалипсису, – марксизм, национал-социализм и
сионизм, зародились на земле Германии. Две из них, марксизм и
сионизм, придумали немецкие евреи.
| |