Майя Каганская

Трудно быть богом

...Когда Саддама Хусейна, растерзанного, обросшего, еле живого, достали из могильного убежища, выяснилось, что там, в ожидании конца света, он коротал время, читая... "Преступление и наказание". И еще два томика арабской поэзии.

Это понятно: родные истоки, ближне-восточный регион, столь богатый мучениками, к чьей скорбной когорте он, уже наверняка знавший о смерти сыновей, присоединился... Иов многострадальный, запаршивевший и гноящийся в своем патетическом падении... Но "Преступление и наказание"?.. Чего он там искал? Право на преступление? Неотвратимость наказания?

А что, если его почти что рвущая душу покорность под руками надменно брезгливых победителей, рывшихся в его волосах на предмет вшей и в зубах, - нет ли среди них ядовитого, с ампулой, - чтО, спрашиваю я, - если саддамова кротость - это выученный и усвоенный урок прилюдного покаяния недавнего гордого "сверхчеловека" - Раскольникова?

Но, как бы ни был близок герой, солидарность автора с другим автором куда больше греет душу: в конечном счете, Саддам Хусейн и Достоевский - коллеги, оба писали романы. А романы переживают империи, царства и горестные биографии своих создателей.

... В 2003 году, за полгода, примерно, до того, как Саддам угодил в нети, Санкт-Петербургское издательство "Амфора" выпустило его сочинение "Забиба и царь" с подзаголовком "роман".

Как во всяком романе, у него есть тема, определяется она просто: "Народ и власть". Вопрос ставится так: либо власть наследственная, - царь, управляющий народом с помощью неподконтрольной народу силы, - либо некий договор с народом, при котором власть заимствует у масс толику своей легитимности и отчитывается перед ними.

Цель у обеих властей одна, точнее - две. Первая - земная: сделать свой народ могущественным и защищенным от любой агрессии извне. Вторая цель - небесная: "Ирак был страной пророков и откровений, страной цивилизации, торговли и чистоты, где впервые взошли растения и потекло молоко из вымени, чтобы стала жизнь и чтобы стал мир во всей ее девственной чистоте и грехах, со всем тем сладостным и горестным, что есть в жизни. Ирак пребывал на Земле, откуда открывается дверь в небеса для тех, кто возносится, и в ад для тех, кому суждено гореть в его пламени".

Итак, "иракская идея" ясна: высшим промыслом Ирак послан, чтобы явить человеку предуказанный небом путь на земле.

Обращаю внимание на дважды повторенное ключевое слово "чистота", особенно "девственная чистота", - знак сакральной первозданности, а также на весьма своеобразное использование и раскрытие понятия "цивилизация".

С "цивилизацией" прежде всего, связаны растения ("взошли") и "молоко от вымени" ("... потекло"). Иными словами, что и сколько человеку надо, столько ему и было дано. Ну, еще торговля: ведь, как сказал Достоевский, "нужно же человеку, чтобы было, куда пойти", на восточный базар то есть!

Но одним выменем и злаками предназначение Ирака не обходится, - он призван разделять, и повелевать "тварью дрожащей", - кому возноситься в рай, кому падать в бездну, геенну огненную...

Момент поразительный, не знающий себе равных: не избранный народ с дарованной ему Землей, не церковь, объединившая страждущих и труждающихся, не мечеть, собирающая под свою руку воинство Аллаха, - нет: сама страна как таковая, как местоположение в пространстве выносится в предстатели и вершители судеб.

... Воспоминание о Шахерезаде отдаленным, но различимым эхом организует Саддамово повествование: Шахерезада как бы раздваивается на два образа, - себя, дожившую до глубокой старости и назначенную автором в рассказчицы о главных героях и носительницу древней мудрости, - и себя же, под видом Забибы, ублажающую властителя сказками.

Но что это за сказки, Боже мой! В сравнении с дивным сказительством Шахерезады, охватывающим приключенческий и авантюрный круг земного бытия, скучнейшие поучения Забибы, - это все равно, что улыбка Джоконды рядом с обезьяной.

Пример. (Первый попавшийся, не лучше и не хуже других.)

Забиба: ... Разве корона не часть твоей формы, государь?

Царь: Корона - часть моего внешнего вида, но не моей формы в целом...

Корона - это вещь, Забиба. Разве можно оценивать царя с точки зрения вещей, которые у него есть?

Забиба: Нет, Ваше величество, для правильной оценки человека необходимо рассмотреть его сущность, качества и характер"...

Суть же поучений Забибы проста и незатейлива, хотя ее и трудно втемяшить царям: "К народу поближе держись, народ - всему основа"...

Не забудем, однако, что и Забиба, и царь, и волнующие разговоры между ними, - это, так сказать, "роман в романе" и вписаны в рассказ старухи с дидактической целью в назидание грядущим поколениям...

Отсюда вопрос сразу по двум направлениям сюжета: откуда взялась старуха, и как Забиба попалась на глаза властителю и сблизила его с народом?

А никак. Времени нет, нет и начала романа.

Как в древнейших памятниках человечества, Ирак ориентирован сначала относительно тверди земной: "Ирак - страна Шумера и Аккада, Вавилона и Ассура, оседлой культуры..., славных соколов и благородных красавиц".

Затем - относительно тверди небесной: "... на равнинах и в горах Ирака, на озерах, в которых в лунную ночь отражаются Полярная звезда и Сатурн"... И только потом повествование переходит к малому космосу - человеку, а это и есть искомая старуха: "Вот так и начинала свои сказания одна старуха из деревни"... А Забибу старуха выводит с той же непосредственностью, с какой она сама явилась прямиком из Шумеро-Аккада и Полярной звезды: "Царь велел страже не позволять никому приближаться, когда подъехал он к лачуге, и вышла из нее прекрасная девушка в расцвете своих лет, которую звали Забиба. Царь сошел с коня..."

Хотя Забиба от природы, высшим соизволением обучена "истину царям с улыбкой говорить", а бесконечные назидательные прения между нею и властителем на темы "сущностей, форм и качеств" прерываются любовными соитиями, - отношения между ними отнюдь не безоблачны, налицо серьезнейший идеологический конфликт: Царь - язычник, Забиба - мусульманка.

А вот теперь я бы хотела отвлечься от послушного воспроизведения фабулы и не поверить ей: отсутствие времени не препятствует Саддамову царству соотноситься с внешним миром, где время существует и руководит жизнью неиракского человечества.

Да вот хотя бы про ту же старуху сказано так: "Передавая нам сказания, пословицы и всякую мудрость, она заменяла нам телевизор. Ах, если бы телевиденье давало в познавательном плане хотя бы сотую часть того, что мы получали из ее уст!"

Перед нами - чудовищное хронологическое зияние, нестыковка размером с эволюцию, по сути, некое таинственное волшебство, не меньшее, чем ковер-самолет или птица Рух. Но так оно и есть: в роман попал типичный "волшебный предмет" из волшебной же сказки, спланировавший туда из потустороннего мира.

Такой же прием мы находим в современной научной фантастике и фэнтези: на планету, отставшую в своем развитии, или нашу, уступающую более продвинутым цивилизациям, попадает технология из обогнавших аборигенов миров.

Сходство между Саддамовым владением, волшебной сказкой и современный НФ в том, что как только предметы из внеположной вселенной залетают в сюжет, они начинают играть в нем доминирующую роль.

Упоминанием о телевизоре автор выдал себя: не легитимный характер властвования Аккадо-Шумерских царей волнует его, но то, как самому совладать с тем новым положением в космосе, где Ирак оказался в зоне повальных атак со стороны.

Роман превращается в автобиографический, в роман не только воспитания подданных, но и самопознания, отчета о пройденном пути. Сюжет и фабула, и без того с трудом висящие на хлипких нитях риторики, читаются теперь как откровенная аллегория.

... Что мы знаем о духовных борениях и сменах мировоззренческих ориентиров автора "Царя и Забибы"? Знаем главное: прежде, чем стать щитом и мечом Аллаха, Саддам был социалистом, а значит, - атеистом.

Боги, которым он поклонялся до встречи с посланницей Всевышнего - Забибой, - это и есть "социалистические боги". Боги человеческие, боги труда, боги-покровители навыков и ремесел... Царь о неведомом Боге Забибы: "Может, он кузнец или плотник? Или?.. Как это он создал все? Каково его ремесло?"

Царь не случайно поражен - Забиба - дочь народ, но ведь старые царевы "боги" во всем сродни простому человеку.

И
Забиба совершенно правильно за это хватается и формулирует: "... ведь мир богов очень похож на этот мир, несмотря на то, что боги здесь материальны. Разве тот царь, который понимает все и вся, и чувствует, как его народ и сыны нации, не попадает в разряд богов? А разве боги не воплощение качеств народа, совести нации, чувств бедняков и их чистоты в царе, который любит свой народ и развеет его печали?.."

В эти размышления стоит вдуматься, - они не тривиальны: нет здесь никаких "материальных богов" как символа и знамени гуманизма, ликвидации эксплуатации и воцарения мира труда и справедливости, словом, всего того, что кружило головы европейцам более 150 лет и до сих пор забредает в нетвердые мозги исторических недоучек.

Зато обратим внимание на твердую связку: на первом месте - народ, а в нем, - "собрание всех качеств, в каждом из которых печать какого-либо божества" (это есть во всех социалистических доктринах); царь, понимающий и разделяющий чувства и помыслы народные; и, наконец, монолитное единство между царем и народом...

Тут гадать долго не приходится: перед нами - прямая, хотя и запоздавшая рефлексия на серию социалистических диктатур в Европе - от Муссолини и Гитлера до Сталина, - Царь (вождь, фюрер, дуче) через народ и по его доверию осуществляет народную мечту, - "осчастливит свой народ и развеет его печали"..

Забиба союзом царя с "материальными богами" недовольна, но Царь все еще пытается как-то отстоять "старую веру": "Неужели нельзя одновременно соединять в себе элементы божественного и человеческого?" - допытывается он.

И вот тут-то Забиба преподносит аргумент явно из Достоевских запасников, - это заветнейшая для автора "Бесов" мысль о "человекобоге" социализма со всеми его диаволовыми искушениями, бросившем вызов "богочеловеку" истинного христианства.

Так говорит Забиба: "Нет, мой великий царь, в этом случае получится поклонение человеку-богу (так в переводе. - М. К.). Вот если в ранг предмета поклонения возвести человеческие качества, тогда ты станешь царем, которого будут любить, как бога".

Что же получается? "Человекобог" - нет, нельзя; доведенные до совершенства человеческие качества - да, можно, но только в том случае, если надчеловеческие принадлежат "нематериальному богу"...

"Будешь, как бог", - обещает Забиба. Но - не Бог. Почувствуйте разницу!

Поскольку бедный автор пишет, как ему кажется, роман, он предпочитает борьбу Забибы за душу царя поручить не теологическому диспуту, но оставить последнее слово за самой жизнью.

Жизнь выглядит так: придворные царя, из круга "ветеранов-язычников", устраивают против него заговор, главный удар принимает Забиба, она ранена, царь спасен.

Аргумент от чудесного спасения и самопожертвования побеждает старые предрассудки: царь принимает ислам, а поскольку Забиба из народа, а народ весь по уши в исламе, - властитель и нация сливаются теперь и в вере. Любовная же пара, само собой, в экстазе: "Да, господин мой, я верю в единого бога, в того, кто тебя создал, а не в того, которого создал ты... Он не материален... Это Аллах, мой великий царь, и он, хвала ему, - свет, который охватывает все небеса и все земли. Это им и по его всеобъемлющей воле создано все на свете". - "Но как может один создать все, что вокруг нас, Забиба?" - все еще удивляется государь.

Это, конечно, интереснейший и фундаментальнейший вопрос, который со времен неолита и по сей день задают неугомонные атеисты.

Мы с удовольствием прослушали бы ответ многомудрой Забибы, но тут, как всегда, в самый решительный момент вмешивается вездесущая фабула и вместо того, чтобы наконец-то узнать, как один способен создать все, - "в дверь постучал подавальщик, прося разрешения войти. Он принес в чайнике настой из цветов"...

Романная действительность не балует разнообразием: снова заговор. Настой не простой, а с отравой, и опять от той же кучки "старой гвардии".

Но орел наш, донья Забиба, как всегда, на посту и не дремлет: яд выброшен, зубы у оппозиции вырваны, по настоянию народа во главе с Забибой банда убийц понесла заслуженное наказание, а царь, уверовав бесповоротно, воздает хвалу "нематериальному богу": "Да, клянусь Аллахом, если бы не Аллах и народ, все бы мы пропали... Забиба с удовольствием заметила, что царь впервые поклялся Аллахом. Раньше она от него этого не слыхала".

Еще бы слыхала! "Раньше" было до падения веры в то, что боги-труженики и умельцы, соединившись с теми же качествами в иракском народе, создадут царство чистоты и справедливости, воистину социалистическое царство божие на Земле.

Не вышло.

Пусть политологи и востоковеды объясняют, по каким таким причинам. Не наше это дело, - наше дело роман. А по роману выходит, что именно старое "языческое" окружение всячески ставило палки в колеса царю на его пути в народ, дабы сохранить свои прежние привилегии. И в этом своем эгоистическом стремлении пошло на крайние меры, - вознамерилось любой ценой извести властителя. И тогда владыка отдал себя под надежную руку народа и Аллаха.

И опять осечка!

... Эпический зачин, которым автор оснастил свое поразительное повествование, звучит так: "Разве кто-то удивляется чему-то необычному, выходящему за пределы обыденного, если это необычное происходит в Ираке?"

Увы! Увы! К моменту выхода книги по-русски Ирак таки да удивил мир тем, что вышел и далеко вышел за пределы обычного; Иракская земля воистину священная - ведь, как учит нас Саддам Хусейн, "по воле Аллаха Адам и Ева были посланы на иракскую землю", - стелилась под ногами оккупантов с плоской покорностью ковра. Армию смело, как дыханием джинна. Иракские жители грабили и растаскивали народное достояние - от унитазов до глиняных рукописей, как если бы все это добро имело к ним не больше отношения, чем летающие тарелки.

А ведь дальновидный автор столько лет приучал своих подданных к тому, что они - прямые наследники и законные совладельцы и "легендарного зиккурата, который строили в начале XV века до нашей эры", и "... одного из семи чудес света - висячих садов Семирамиды". Не воспитал.

Короче: несмотря на два не подлежащих сомнению обетования, - социалистическое и господне, - "та страна, что могла быть раем, стала логовищем огня"...

... Из всех сообщений, долетающих на волю о поведении Саддама в нынешнем его позорном узилище, одно производит оглушающее впечатление: не приникает он к Корану, последнему наставнику и утешению правоверных. Игнорирует. Почему - объясняет роман: Аллах так же подвел, как европейские учителя.

Ну, за что, за что такое невезение?

Если бы Саддам обладал не только даром романиста, но и навыками критика, он бы вычитал ответ в собственном романе. А вычитав, - понял: во всем виновата Забиба. Не та Забиба, которую он изобразил с такой любовью и благодарностью, а другая: героиня, обладающая собственной логикой и норовом, так сказать, сбежавшая из-под контроля автора (парадокс, хорошо нам известный по творчеству западных художников).

А что в романе? - В финале Забиба погибает от руки предателя в ходе народного восстания во главе с царем против старых элит.

Уходя от нас, она оставляет возлюбленному наказ на всю оставшуюся жизнь: "Приблизься к народу... Будь с ним единым целым. Тогда народ и его армия смогут под твоим предводительством сделать то, что прославит нашу страну и того, кто ей правит... Аллах велик!.. Я умираю, да здравствует народ! Я умираю, да здравствует Араб!.. (Последняя здравица требует разъяснения. Араб - это царь: в последних главах ему с чего-то присвоили титул араба. Но не ему одному: из завещания Забибы ясно, что не только царь многому у нее научился, но и она кое-что существенное у него почерпнула, в частности, наименование "араб" в качестве синонима "соборной личности" Ирака, его народа и его вождя... Последнее - прокисшие опивки национал-социализма, но уже арабского разлива!..)

Таков фабульный и социально-общественный статус героини.

А за ним? - А за ним, видимо, положение женщины во внероманном мире, в реальности.

Для читателей, воспитанных на европейской литературе, связь между текстом и действительностью входит в сам опыт чтения.

Два величайших европейских романа с женщиной в главной роли, "Мадам Бовари" и "Анна Каренина", требуют, и чем дольше, тем больше, специального комментария. В одном случае - это положение женщины в консервативном обществе в свете законов о семье и браке; в другом - самочувствие женщины в обществе намного более либеральном с его соблазняюще-романтической культурой: женщина в моде и фаворе, она - точка приложения и объект мужского честолюбия и фантазий, а женщина искренне и добровольно принимает эти мужские фантазии за собственные представления о себе. Результат: трагедия для героини, бессмертие - для автора.

Впрочем, этот результат ничем не отличается от судьбы "Анны Карениной", героини и автора.

Консервативное общество или либеральное, культура дворянская или буржуазная, - с женщиной одинаково неблагополучно, смерть стоит у нее за плечами.

А если так, - стоит копнуть глубже, выйти за пределы исторических эпох, отрезков, периодов, - и тогда речь пойдет о женщине вообще: кто она? что она в составе человечества? в отношениях с мужчиной? в понимании себя?

Пока и творцы, и потребители принадлежали к одной цивилизации - цивилизации Запада, такие вопросы не поднимались и даже не осознавались.

Но в последнее время за Западом наблюдает слишком много глаз с незападным разрезом и недоброжелательным взглядом. Да и самой нашей культуре все чаще и больше приходится думать о своем прошлом, видах на будущее, короче, - о фундаменте, основаниях собственной истории.

Положение и самоощущение женщины - одно из определяющих для понимания отличия одной культуры от другой.

К сожалению, за раскаленную тему чересчур ретиво взялись феминистки, - они ее "закричали", замутили потоком откровенных глупостей, а главное - неблагородной неблагодарностью по отношению к их же породившей цивилизации.

Чтобы оценить, как оно бывает на других планетах, нужно внимательно и с доверием вчитаться в свидетельства восточного романиста, будь он хоть диктатор, хоть кровопивец, хоть кто...

Так вот, в мире "Царя и Забибы" женщины вообще нет. Не то что, как личности, но и просто - как отдельной особи, что характерно даже для животного царства.

Есть некое общее женское место, то самое, невозможное к называнию в пристойной речи, по крайней мере, моей.

Заповедный этот выгон является местом общего пользования, и нужен, во-первых, для производства народонаселения, главное - сыновей, ну, и для попутных утех производителя.

... В "исповеди горячего сердца" "Царь горько жалуется возлюбленной, что, де, огромное количество жен и наложниц у его батюшки привело к тому, что против него, единственного законного принца, постоянно велись подкопы.

Утешительная деталь для поклонников "общечеловеческих ценностей": подкопы велись через кухню, - оказывается, и там, в краю не совсем человеческом, путь к сердцу мужчины лежит через желудок: "Другой повар мог испортить блюдо, пересолив его или положив в мясо дохлую крысу и разрушить тем самым чары одной из жен против другой".

Забиба, со свойственной ей боевой хваткой, тут же делает политический вывод: чем больше женского поголовья в доме властителя, тем власть неустойчивей.

Царь, в общем-то, с ней согласен, но задает встречный вопрос: "Ты считаешь, что нет нужды иметь множество сыновей, которые станут опорой в несчастьи и горе, если они вдруг настанут?" Забиба: "Да разве смогут все те сыновья, о которых ты мечтаешь и которых сумеешь родить, сравниться числом с целым народом, с его половиной и даже с четвертью?"

Внимание! Мы у самых истоков такого, нечуждого нам понятия, как Отец народа (= вождь нации).

Это позорище истории Запада на своей архетипической родине выглядит очень простой, в сущности, - животноводческой акцией: осеменение ближайшего, сколь угодно большого круга самок.

Символический перенос акта на еще большую часть стада (в пределе - целый народ) обеспечивается и гарантируется лишь этим корневым смыслом.

А это, в свою очередь, означает, что любое женское лоно из этого самого народа в потенции (властителя, разумеется) принадлежит ему, повелителю-отцу... Круг сыновей охватывает весь народ, но и круг детородных органов - тоже.

... Женщины привели Гитлера к власти. Любая частная биография фюрера сообщает об этом в красочных деталях. Это жены банкиров и политиков уговаривали своих мужей оказать Гитлеру поддержку. Это немецкие женщины всех сословий заходились в крике: "Хочу ребенка от Гитлера!"

Как бы ни бесновались феминистки, роль женщин в успешном осуществлении т. н. "тоталитарных" обществ - заглавней роли мелкой буржуазии, люмпенов, "стальных отрядов".

И "сознательного пролетариата" - тоже. Пока Сталин пребывал в возрасте не только символического, но и биологического отцовства, и он был окружен "валькириями режима" - спортсменками, летчицами, ударницами... Из острых блюд подавались нацменки-малолетки... А за этим "передовым отрядом" угадывалась "новая историческая общность" - "советский народ", спаян в "единую семью" коллективным "срамным местом".

Конечно, вся эта оргия выглядела в стране Советов скромней и не так бросалась в глаза, как в раскованной Германии: Россия все-таки, отсталость, патриархальщина...

Но и сейчас, спустя три четверти века, многоступенчатое сталинское отцовство, с помощью визуальной документации архивов доступное наблюдению, врезается в память, язвит воображение...

... Из-за ограниченности собственной цивилизации мы, конечно, перво-наперво посочувствуем восточной женщине, ее бесправному положению. Одна паранджа чего стоит!.. А что будет с женщиной Востока, если она сбросит паранджу?

На самом деле, все это глупость, окончательно скомпрометированный "западноцентризм", - сочувствовать надо не ей, а ему, царю, повелителю, Отцу... Легко сказать: осеменить, оплодотворить, обрюхатить...

Если даже признать животное царство наиболее близкой аналогией царствам Востока, - даже там, от млекопитающих до беспозвоночных случкам предшествует некий соревновательный процесс с неуверенностью в выигрыше, игра, обхаживание и ухаживание, акт завоевания избранного объекта, - иначе жизнь как таковая, жизнь природная, биологическая вообще окажется не у дел...

Но если соревнования нет, - что прикажете делать? - Возбуждаться искусственно.

Об одном из способов, распространенных в среде высшей бюрократии, рассказывает царю Забиба: "Представь себе, царь мой, как иногда в лунные ночи они играли в игру под названием "растерзание в лесу". Суть игры заключалась в том, что они выходили из дворца в окружавший его сад, после чего мужчины пытались овладеть женщинами без всякого разбора...

Потом все возвращались во дворец,
чтобы рассказать, что любопытного было у каждого в этой игре - растерзании".

Возблагодарим невинность повествователя: ему и в голову не приходит, что, рассказывая и нравственно осуждая "десадовские" забавы знати, героиня просто-напросто возбуждает царя. Чем? "Овладением без всякого разбора?" Этим его не удивишь. А вот овладение с растерзанием, т. е. связь эротики со смертью, хотя бы игровая, - это дело и приоткрывает нам иную сторону всеобщей доступности женской и всевластия мужчины: желание уничтожить ту самую женскую "самость", которая, в идеале, служит залогом и орудием мужского бессмертия.

Фабульное окружение эпизода: "козлиные игрища", - докладывает царю Забиба, - устраивал, конечно, "проклятый еврей" по имени Хискиль.

А то!

Но мы сему факту особого значения придавать не станем ввиду его убогой ожиданности. Любопытней другое: на прямой вопрос царя, не была ли и сама Забиба среди "терзаемых", - героиня отвечает: да, была, но моральную чистоту сохранила, потому как "дочь народа и его совесть": "Я уходила оттуда, как только они начинали свои мерзкие игры, но наблюдала за ними со стороны"...

Это еще зачем? Текст лепечет нечто невнятное, но мы и без подсказки понимаем: подглядывала за любовными утехами других, - значит, возбуждала и себя, а не только повелителя. А это, что ни говори, зарождение индивидуальности, родовые схватки личности.

... После признания Забибы царь, само собой, отношения к ней не изменил, а полюбил еще больше. Но, чтобы вознести их чувства на высоту, где, как выражается автор, "восхождение любви означает победу над всем, что этой любви препятствует", - Забибу пришлось... изнасиловать. Такой вот кошмар. Причем изнасиловал "царскую невесту" ее собственный законный муж: во главе банды негодяев, скрыв лицо под трусливой маской, он сначала избил ее до полусмерти, затем уволок в подвернувшийся лесок и там свершил свою гнусность.

Забиба ничего от царя не утаила - рассказала в подробностях. Но тут так чудесно все сошлось, что муж-подлец оказался замешанным в антицарский заговор.

Сам же заговор вызрел до такой степени, что вопрос о власти теперь ставится просто: или-или... Схватка между народом и антинародной зарвавшейся верхушкой неизбежна, а потому надругательство над Забибой приравнено надругательству над народом, месть за ее порушенную честь есть не что иное, как народная революция во главе с примкнувшим к массам царем, - и... роман стремительно несется к развязке. В одном из разговоров с возлюбленной не чуждый ревности царь спрашивает, как это у нее происходило с мужем? - "Поверь мне, мой царь, я чувствовала себя так, будто меня не взяли, а избили плетью. Что я могла поделать? Что бы ты стал делать на моем месте?"

- Царь (резко): "Но как я могу встать на твое место, Забиба? Разве может царь оказаться на месте женщины?"

- Забиба (сердито): Царь может быть, как женщина, которая спит с чужим мужчиной, если он не ведет свою армию, чтобы защитить государство от вторгшихся чужеземных полчищ"...

По устоявшейся привычке интеллектуально реагировать на все происходящее, Забиба и собственное оценивает, так сказать, в общемировоззренческом плане: "Насилие причиняет сильнейшую боль, независимо от того, насилует ли мужчина женщину или армия захватчиков насилует Родину... Разве может пасть позор изнасилования на историю страны и народа, когда гибнет народ и на земле страны не остается уже никого, кто способен держать оружие?"

Позвольте! Позвольте! Сколь бы отличной от нашей ни была логика другой культуры, существуют данные опыта, обязательные для всех живых существ вида "человек".

Забиба приравнивает себя родине, - ладно. Но ведь и родину она приравнивает себе, а раз так, - спрашивается: есть ли разница в том, чтобы быть изнасилованной целой армией оккупантов или одним, отдельно взятым, собственным негодяем мужем... А уж он то никак не иноверец и не чужеземец.

Да и где они вообще, эти чужеземцы? - Даже на самых отдаленных горизонтах и границах романа нигде, буквально нигде не гремят орудия наступающих на Ирак иноземных армий, - нет такого.

В стране идет нормальная гражданская война с гарантированной победой сынов Аллаха над "сынами погибели" (последние главы романа как раз и повествуют о том, как победивший народ обустраивает страну на началах выборности, сверху донизу и выдвижения лучших из лучших в органы местного самоуправления).

А если так - как объяснить, осмыслить, - откуда и зачем эти постоянные упоминания об "иноземных полчищах" и "армиях завоевателей, насилующих "историю страны и народа", а заодно и Забибу?

Намек автора на внероманные обстоятельства, которые уже были и, как он в творческом горении понимал, - еще будут? - Нет, так не пойдет: роман, независимо от того, кем, когда и как он написан, есть высказывание самодостаточное, и свою идеологию, свой образ мира несет самостоятельно. А из романа следует неопровержимо: "чужеземные полчища" нужны для того, чтобы мстить за изнасилованную женщину. А для чего нужна, срочно необходима сама изнасилованная? - Чтобы царь, повелитель, вождь ретиво выполнял возложенную на него функцию, - быть отцом всех своих сыновей и мужем их матерей.

Родина, земля, государство, история, требующие защиты, - это все система аллегорических отвлечений, риторическая ложь, а под ними - жуткая слитность и стадность слабой половины человеческого рода, призванная только к одному, - заполнять пустоту жизни ее воспроизводством.

... Одна из тех, что уже в раю, успела поведать о своих резонах столь болезненного перехода: оказывается, когда она, еще пребывая среди живых, только слыхала о женщинах-смертницах, - ее собственное тело начинало издавать запах мускуса. Возбуждающий аромат соития с единственным суженым, небесным или воображаемым - все равно: ведь и она предстанет перед ним единственной, ни на кого не похожей. А это и есть рай.

Вы думаете, взрываясь вместе с нами, они этим демонстрируют самую продвинутую из своих наук - науку ненависти? - Ничего подобного: это они так любят. Таков их "принцип индивидуации", как говаривали психологи в XIX веке.

И царь уподобляется женщине, т. е. безликости и бессилию, если он не "ведет свою армию". Война и террор есть средство возбуждения мира, у которого нет внутренних ресурсов, чтобы оправдать, поддержать и продолжить свое существование. Это мир пугающе низкой температуры бытия, и поднять ее можно только кровью.

Вы думаете, убивая нас, они этим отрицают наше существование? Ничего подобного: так они утверждают свое.

А теперь главный вопрос: о чем разговаривать с монстром? В какие диалоги вступать? Какие мирные договоры подписывать в надежде зажить одним большим ближневосточным общежитием? Да по мне, лучше слоняться на сквозняке всех бездомностей, лучше самое безнадежное сиротство и чувство неснимаемой осады, - только бы не приближаться к этой бездне: смерти, как последнему смыслу жизни и жизни, неотличимой от ничто, небытия.

Дело не только в показаниях романа и его автора, - он, по официальным сообщениям, уже дает другие показания чужеземцам, захватчикам, насильникам... Но ничего, более путного и правдивого, чем в своем сочинении, он показать не сможет.

Хотя бы потому, что его никто и не спросит: миром овладел интеллектуальный паралич.

Скорей всего - от страха пересмотреть принятые на сегодня представления о собственной цивилизации: единство человеческого рода во времени и пространстве, "диалог культур", демократия, которая ни с того, ни с сего превратилась в "светлое будущее" всего человечества, как совсем недавно - социализм, братство, равенство и прочий напудренный вздор из реквизита XVIII века.

Как будто невидимая сила сдула XX век из всех календарей и справочников, - а ведь и он начинался с тех же упований.

Между тем, кто и как объяснит гекатомбы трупов в Алжире в продолжении целого десятилетия? Не было там ни "территориального конфликта", как между нами и палестинцами, ни "легитимного протеста" Третьего мира против неоколониализма. Никаких захватчиков и чужеземцев. Свои - своих, топорами, целые деревни - во имя чего?

Пропущено. Промолчано. Проглочено.

Религия? "Исламский фундаментализм", как стыдливо принято выражаться? Как будто есть какой-то другой ислам...

Как атеистка, я не вижу для себя ни малейшей возможности жить в обществе, хоть в чем-то подчиненном законам религии. Любой.

Хотя и религии отличаются друг от друга, и подчас так же сильно, как, скажем, "танец живота" от "Жизели" или перекличка буддийских барабанов от "Пассакалии" Баха.

Но, поистине, из религий худшая и опаснейшая - ислам, ибо он прикрывает, освящает и поддерживает нечеловеческий уклад и жизни, и смерти.

- А чем заняты наши востоковеды? Они - разносчики иллюзий на пару с нашими перестарками-политиками, они дискредитируют профессию, ибо вместо знания о судьбоносном предлагают информацию о происходящем.

Что так во всем мире, - не утешение и не оправдание. Мир еще может потерпеть, мы - нет.

И не нужно и дальше искать в Ираке "оружие массового уничтожения", - вот оно, найдено и складировано: 254 страницы текста, гнусная обложка с розой - символом любви в центре и тремя воткнутыми в нее страховидными кинжалами. Полное соответствие роману.

"Вести", 12.02.2004

Другие стати Каганской:

Hosting by