Алекс Тарн

Эль-Таалена

фантасмагорический триллер

Продолжение. Часть 1. Часть 2.

Часть 3.

Пить хотелось – страшное дело. Ах, сейчас ее хотя бы чашечку, хотя бы разогретой, пусть даже не прямо из вены… Засер мечтательно причмокнул и цыкнул зубом. Серый неприятный рассвет упрямо проталкивался сквозь щели в глухих пуленепробиваемых ставнях председательского компаунда. На окруженную врагами Рамаллу с неотвратимостью израильского танка накатывался новый день. Пойти прилечь, что ли?

Подавляющее большинство вампиров не переносят прямого солнечного света, и Засер Мардафат не являлся исключением. Поэтому он работал исключительно по ночам, время от времени подкрепляясь свежатинкой, поставляемой ему особым продовольственным отрядом. Обычно еды было навалом, но в последние недели наблюдался затык, так что даже приходилось пробавляться немилым сердцу истинного вампира людоедством.

Засер вздохнул и поднес к глазам веснушчатую морщинистую руку с длинными, обгрызанными с голодухи ногтями. Рука дрожала намного сильнее обычного. Вот он голод, сказывается. Так и помереть недолго. Эх, как пить-то хочется… Он плеснул в стакан немного гранатового сока из стоявшей на столе бутыли и начал глотать, морщась от отвращения. Подбородок дрожал еще сильнее, чем руки, и оттого стук зубов о стекло стакана приобретал в тишине комнаты неподобающий характер джазовой импровизации. Мардафат влил в себя последнюю каплю сока, отшвырнул пустой стакан в угол и сплюнул длинным блатным плевком. Тьфу, пакость!..

В дверь постучали. Председатель, кряхтя, полез в кобуру и не без труда вытащил здоровенный облезлый "Магнум" 44-го калибра. Держа оружие на отлете, чтобы ненароком не пораниться, он прижал локоть к столу и, громко сопя, стал просовывать указательный палец в дужку спускового крючка. "Магнум" содрогнулся и выстрелил… еще и еще… пули звонко шлепались в рябые от стрельбы стены. Палец трясся, как припадочный трус на морозе, так что пока Засер смог наконец осуществить задуманное, обойма была уже пуста. Он удовлетворенно кивнул и снова тряхнул револьвером – на этот раз уже преднамеренно, на всякий случай. "Магнум" молчал, злобно и опустошенно.

"Входи, открыто!" – закричал Мардафат громким командирским фальцетом. Из всех органов изношенного в сражениях тела только голос подчинялся Председателю в полной мере.

Тяжелая бронированная дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась вислощекая голова Махлюда - личного секретаря.

"Чего надо?" – крикнул Мардафат еще громче прежнего, потрясая пистолетом. Секретаря он не любил за то, что он так назывался. Из дружбы с сильными мира сего Засер вынес, что во многих случаях секретари ценятся больше председателей, и потому рассматривал помощника как потенциальную угрозу.

Махлюд расплылся в подобострастной улыбке. Он уже давно привык к манере вождя размахивать пистолетом. Плюс к этому он специально научился считать до восьми, чтобы точно определять, сколько патронов осталось в "Магнуме". Прежний секретарь умел считать только до пяти, за что довольно быстро поплатился жизнью, войдя в председательский кабинет на три пули раньше положенного времени.

"К вам посетители, раис, - доложил Махлюд и тряхнул щеками, подобно верному бульдожке. – Урино Гавнери с женой… и с подарочком…"

Последнее слово он произнес с игривым намеком, от которого сердце Мардафата сначала на секунду замерло, а потом принялось метаться, радостно и беспорядочно, как голодный вурдалак в детском саду. Заметив волнение босса, секретарь еще сильнее затряс щеками и в который раз пожалел об отсутствии хвоста или чего-нибудь другого, чем человек мог бы в полной мере выразить свою из ряда вон выходящую преданность исламской революции и ее вождям.

"Зови!" – хрипло выхаркнул Засер, справившись с непослушным дыханием. "Магнум" ходуном ходил в его трясущейся руке. Надо было бы засунуть оружие назад к кобуру, но шансов справиться с этим самостоятельно у Мардафата не было, а времени терять категорически не хотелось. Он облизнулся и часто-часто зашлепал толстыми фиолетовыми губами. Слюна пузырилась в углах председательского рта, как грязевая пена вокруг сероводородной лужи. Махлюд скрылся за дверью, предварительно поклонившись так низко, что щеки его подмели усыпанный битой штукатуркой пол.

Десять секунд ожидания показались Председателю вечностью. Наконец дверь упруго распахнулась, и благообразный седовласый вурдалак вступил в комнату, сопровождаемый морщинистой дамой в малиновом бархатном берете и пышной девицей в джинсах и футболке с надписью "Долой оккупацию!" Раздался стук. Это "Магнум" выпал из вконец ослабевшей мардафатовой руки и с грохотом обрушился на столешницу красного дерева. Вслед за ним изо рта Засера, на этот раз беззвучно, стекла туда же прозрачная ядовитая струйка и зашипела, разъедая лак. Мардафат с трудом приподнялся и героическим рывком выпростал из кресла свое бесформенное тело с тяжелым задом и многочисленными жировыми складками, свисающими с боков и со спины. Выйдя из-за стола, он двинулся навстречу посетителям. Выпученные, налитые черной кровью глаза Мардафата были прикованы к розовой девичьей шее, где пульсировала тоненькая синяя жилка, выдавая нешуточное волнение молодой активистки пацифистского движения. В течение всей своей сознательной жизни девушка мечтала об этой встрече. И вот мечта становилась явью. Неземная музыка – "Интернационал" в исполнении Джима Моррисона звучала в ее ушах. Глядя на Председателя, она видела, что и он волнуется и даже пританцовывает в такт воображаемой мелодии. На самом же деле все обстояло несколько проще: ноги у Засера дрожали, и оттого со стороны казалось, что он исполняет чечетку в честь дорогих гостей.

Не доходя нескольких шагов до Мардафата, седовласый остановился и отвесил низкий поклон.

"Дорогой Председатель, - начал он проникновенным тенорком. – В эти трудные дни мы..."

"Потом, потом... – остановил его Мардафат, продолжая продвигаться вперед. – Сначала поцелуемся..."

С этими словами он раскрыл объятия и, игнорируя протянутую руку Гавнери, а также выставленные для поцелуя губки старухи, протанцевал прямиком к девице. Бедняжка смутилась и покраснела. Это еще больше возбудило Мардафата. Он даже слегка застонал от предвкушения несказанного удовольствия и ощутил в моче-половой системе давно забытые импульсы, оправдывающие вторую часть ее названия.

"Иди ко мне, моя голубка," – пропел Председатель. Девушка опустила коротко стриженную голову. Мардафат взял в обе руки ее потные ладошки и залюбовался. Активистка выдалась рослой и упитанной.

"Экая ты некошерная – кровь с молоком... литра четыре, не меньше, - подумал Засер. – Все мое... все сам выпью... ни с кем делиться не стану..."

Слюна ручьем текла по его небритому подбородку. Теперь, когда наслаждение было так близко, опытному сладострастнику хотелось максимально оттянуть волнующий миг удовлетворения.

"Ну что, - произнес он севшим от вожделения голосом, прислушиваясь к приятному шевелению изъеденного сифилисом стручка в форменных военных штанах. – Борешься за мир, девочка? До последней капли... гм... крови?"

На последнем слове Мардафат жирно причмокнул губами. Не в силах более контролировать себя от переизбытка чувств, Председатель расслабил мочевой пузырь, и комнату заполнил острый запах подворотни.

"Как он прекрасен, наш Засер! – прошептал Гавнери. – Взгляни, Рахель..."

"Да, да... - восторженно закивала старуха в берете. – Вот оно, величественное лицо палестинской революции! Жаль, что я не захватила фотоаппарат..."

Председатель хлюпнул носом, закатил глаза и, привстав на цыпочки, потянулся ртом к девичьей шее. Увы, активистка была выше него на целую голову, и поэтому Мардафат, как слепой кутенок, тыкался то в плечо, то в растянутое на упругой левой груди бунтарское слово "Долой", безнадежно далеко от заветной артерии.

"Эй, Анат! – сердито прикрикнул Гавнери. – Что ты стоишь, как столб? Наклонись, быстрее!"

Девушка вздрогнула. Она была в полном смятении. С одной стороны, она испытывала непреодолимое отвращение к этому мерзкому существу, стоявшему перед нею в луже мочи и тянущему к ее шее свою небритую, мокрую от соплей и слюней харю со слезящимися глазами навыкате, крючковатым клювом и толстыми фиолетовыми губами. С другой – перед нею все-таки был лучший друг израильских борцов за мир, Нобелевский лауреат и страдалец, вождь и учитель. Так ее учили с самого детства. Ей, одной из многих членов движения, была подарена невероятная честь предстать сегодня перед этим выдающимся человеком.

Она даже написала специальную приветственную речь, с которой планировала обратиться к Председателю... если, конечно, ей предоставят такую возможность. Она не спала всю ночь, бесконечно повторяя про себя взволнованные слова приветствия и сожалея, что нельзя поделиться этой великой радостью ни с кем, даже с родителями и младшей сестрой. Ведь глава движения Урино Гавнери специально предупредил ее, что дело необходимо сохранять в строжайшей тайне, дабы не пронюхали осадившие Председателя сионистские оккупанты. Он даже продиктовал ей адресованное родителям письмо, в котором она сообщала, что уезжает к повстанцам в Колумбию – сражаться с американскими глобалистами. Конечно, письмо было написано просто так, на всякий случай, для отвода глаз, и теперь лежало себе на тумбочке рядом с кроватью, в розовом конверте с красивым вензелем "Анат". Она заказала себе сотню таких конвертов пять лет тому назад, на бат-мицву, когда была еще совсем глупой девчонкой и интересовалась такими глупостями, как день рождения, беготня за парнями и розовые конверты с вензелями.

Зато теперь она уже большая, на нее можно рассчитывать, она активная и важная представительница движения за мир... а иначе разве заметил бы ее такой человек, как Урино Гавнери? И ведь не просто заметил, но еще и оказал столь великую честь. И вот она стоит перед самим Засером Мардафатом, вождем и лауреатом... и он хочет поцеловать ее, ее - простую киббуцную девчонку, а она еще имеет наглость сомневаться! Девушка задержала дыхание, чтобы не чувствовать исходящего от Председателя смрада, и наклонилась.

Она заботилась прежде всего о том, чтобы перебороть проявлявшие полную несознательность органы чувств, которые делали все, чтобы отвратить ее от великого человека. Сначала Анат закрыла глаза и таким образом отключила зрение. Дышать можно было ртом, что частично решало проблему обоняния. С осязанием дело обстояло хуже, но тут, в конце концов, речь шла всего лишь о кратковременном прикосновении. Титаническим усилием воли она удержала себя от содрогания, когда фиолетовые подушки мардафатовых губ коснулись ее шеи под самой скулой, и мокрая колючая щетина оцарапала ключицу.

"Молчать! – приказала она осязанию. – Терпи! Это сейчас кончится..."

Но беда совершенно неожиданным образом пришла со стороны четвертого чувства – слуха. Ужасное рычание раздалось под самым ухом. Анат отчаянно дернулась, но Мардафат держал ее с неожиданной силой. Девушка почувствовала моментальную, похожую на ожог боль, тут же, впрочем, утихшую. Рык Председателя тоже изменился к лучшему, перейдя в грубое, но ровное урчание.

"Вот видишь, - сказала себе активистка. – Все будет хорошо..."

Она открыла глаза и посмотрела на Гавнери и его жену. Те стояли в прежних позах и глядели на нее со странным, незнакомым выражением, одинаково облизывая губы, как будто обоим вдруг одновременно захотелось пить. Ей даже показалось, что Рахель тихонько урчит, совсем как Председатель, и это совсем успокоило Анат. Потом она пожалела, что не взяла кофточку, потому что кондиционер тут очень сильный, и она уже замерзла. И не только замерзла, но еще и ужасно устала и вот-вот начнет зевать... ну да... оо-о-о... вот стыдоба-то!.. Девушке стало очень неловко за то, что она такая соня, но бороться с внезапно нахлынувшей слабостью не было никакой возможности. Она закрыла глаза и бессильно обмякла в цепких когтях Вождя Палестинской Революции. Последнее, что Анат испытала в жизни, был вялый ужас от того, что она начисто забыла начало заготовленного приветствия.

Минут через пять Мардафат оторвался от мертвенно бледной девичьей шеи и разжал руки. Тело активистки мешком опустилось на пол, неестественно разбросав по сторонам коченеющие конечности.

Председатель сыто рыгнул.

"Не хотите ли подкрепиться? – обратился он к гостям тоном радушного хозяина. – Там еще осталось. Дородный экземпляр. Это где ж таких разводят?"

"В основном в киббуцах... – отвечал Гавнери. – Свежий воздух, знаете ли, здоровая пища, правильное анархистское воспитание. Готовим вам достойные кадры."

Нобелевский лауреат снова рыгнул и отхаркнулся смачным кровавым плевком.

"Хвалю! – сказал он одобрительно. – Дам-ка я вам орден. Или медаль за особые заслуги."

"Спасибо, Председатель, - поклонился Гавнери. – Надеюсь, вы понимаете, что мы делаем наше общее дело не ради орденов и медалей. Ваша благодарность станет для нас лучшей наградой... Дорогая, - он повернулся к жене. – Что же ты стоишь? Ведь свернется..."

Старуха покачала малиновым беретом.

"Благодарю, дорогой, я сыта. Кушай, не стесняйся."

Гавнери развел руками.

"Видите ли, Председатель, - сказал он, становясь на четвереньки рядом с телом и примериваясь к зияющей ране на шее. – Рахель часто предпочитает пищу духовную: через прессу или через су-у-уд... уу-урр-р-р..."

Последние слова борца за мир плавно перешли в довольное урчание. В отличие от хриплого рыка Мардафата, гавнериевское урчание отличалось приятным интеллигентным оттенком. В нем слышались философские раздумья новых историков, беспечный звон бокалов в шенкинских кафе, эхо страстных дискуссий о благе человечества и обличительный пафос постсионистов.

Рахель, вздыхая, ласково смотрела на мужа. Конечно, она бы тоже не отказалась от глоточка-другого, но чем не пожертвуешь ради любимого? На самом деле, суррогатная кровь уничтоженных через прессу и суды людей не шла ни в какое сравнение с живой, пульсирующей в вене струей... Госпожа Гавнери непроизвольно облизнулась.

"Ээ-э... господа... Так по какому вы, собственно, делу?" – Мардафат уже стоял возле своего стола. Он выглядел совершенно преображенным. Глаза Председателя сверкали. Руки, хотя еще и тряслись, но заметно меньше - настолько, что Мардафат оказался в состоянии открыть ящик стола и, вынув оттуда коробку с патронами, медленно, но верно заряжать пустую обойму.

Гавнери тем временем, хлюпая и посвистывая зубом, досасывал последние капли. Мардафат оставил совсем немного, и Урино не только не насытился, но напротив, всего лишь раздразнил аппетит. Он встал с четверенек, отряхнул с коленей штукатурку и промокнул губы белоснежным платком. Засер насмешливо наблюдал за этими интеллигентскими ужимками. Его собственный подбородок был красен от запекшейся крови, но это скорее нравилось ему, чем мешало. Председатель запихнул последний патрон, и со щелчком загнал обойму в "Магнум". Сунув пистолет в кобуру, он нажал на кнопку звонка. Щекастый Махлюд вбежал в комнату и предупредительно застыл, опустив голову и высоко приподняв зад.

"Чего встал, как Гейлин? – добродушно осведомился Мардафат. – Убери объедки."

Махлюд подбежал к телу активистки и, ухватив ее за обе ноги, поволок к выходу. Перед тем, как захлопнуть дверь, он обернулся: "Не надо ли подмести?"

"Потом! – нетерпеливо отмахнулся Засер и повернулся к Гавнери. – Ну? Говорите. У меня еще уйма дел. Посол Испании и так далее."

Седовласый вурдалак церемонно поправил прическу. Он не стал говорить издали, но сделал несколько шагов и, оглядываясь на дверь, наклонился над самым председательским столом. Мардафат удивленно смотрел на старого соратника.

"Да ты что, Урино? – сказал он, усмехаясь. – Зачем такие церемонии? Говори прямо, тут никто не подслушивает."

Но это отнюдь не успокоило Гавнери. Он сделал умоляющий жест, и еще настойчивее потянулся к заросшему седым волосом уху Мардафата.

"Вы меня знаете, Председатель, - проскрежетал Гавнери негромким напряженным полушепотом. – Я не стал бы беспокоить вас по пустякам. Но на этот раз дело и вправду нешуточное. Позавчера убили нашего человека из прокуратуры."

Мардафат слегка отодвинулся.

"Ну и что? – спросил он в крайнем изумлении. – Я читал об этом в газетах. Мне докладывали. Конечно, жалко честного упыря, но с кем не бывает? Полиция утверждает, что убийство совершено на романтической почве. Что тут такого?"

"И в самом деле, что тут такого? - Гавнери выпрямился с видом оскорбленного достоинства. – Речь, между прочим, идет о моем ближайшем соратнике. Знали бы вы, сколько ведер вражеской крови мы выпили с ним на пару… Когда Шабак ликвидирует какого-нибудь заштатного вурдалака из Фатха, вы устраиваете десятитысячную демонстрацию! А тут – ерунда… подумаешь… какой-то еврей из израильской прокуратуры…"

"Молчать! – заорал Мардафат, брызгая слюной. – Что вы такое несете, Гавнери? Еврей… араб… Фатх… прокуратура… При чем тут все это? Вы что, забыли? У вурдалаков нет национальности!!"

Воцарилось короткое молчание. Пристыженный Гавнери опустил голову и смахнул непрошенную слезу. Жена его тоже прослезилась и промокнула глаза краем своего малинового берета. Глядя на них, всхлипнул и Мардафат.

"Не будем ссориться, братья, - выговорил он надтреснутым голосом, сморкаясь в клетчатую кафию. – Поверьте, я разделяю ваше горе… а теперь извините, мне пора…"

"Еще только одну минутку, Засер, - тихо сказал Гавнери, обходя стол. – Прокурора не просто убили. Он…" Он наклонился к Мардафату и что-то зашептал ему в самое ухо.

Лицо Председателя вытянулось. Теперь оно выражало сильнейшее волнение.

"Вы совершенно в этом уверены? – еле слышно прошелестел Мардафат. – Может быть, все-таки случайность? А?.."

Он с надеждой посмотрел на супругов. Борец за мир скорбно покачал седой головой:

"Я понимаю ваши сомнения. Такого не происходило в здешних краях более века. И все же… случайность исключена. Откуда здесь взяться…"

Рахель Гавнери поспешным жестом закрыла мужу рот.

"Чч-ч-ч… - прошипела она. – не стоит произносить это слово вслух."

"Не стоит, не стоит… – поспешно подтвердил Мардафат. – Но кто это сделал?"

Гавнери пожал плечами:

"Пока неизвестно. Но мы уже задействовали своих людей в полиции и в еврейской секции Шабака. Рано или поздно узнаем."

"Рано или поздно… – сварливо повторил Мардафат. – Да вы понимаете, какая смертельная опасность нам угрожает? "Поздно" нас не устраивает. Давайте уж лучше рано..."

"Можно подумать, что мы в этом кровно не заинтересованы, - сказал Гавнери радраженно, делая особое ударение на слове "кровно". – Помимо всего прочего, необходимо было принять срочные меры, чтобы пресечь распространение. Сами понимаете: пойдут слухи, то да се…"

Мардафат судорожно вцепился в край стола.

"Милосердный аллах… - прошептал он. – спаси и помоги…"

"Пока все тихо, - успокоил его Гавнери. – Следователь - наш человек. А остальные, похоже, не обратили внимания. Особо зверское убийство и все тут…"

"Спаси и пронеси…" - снова прошептал Мардафат.

"Вот, собственно и все, - сухо сказал Гавнери и взял за локоть жену. – Мы будем и в дальнейшем держать вас в курсе дела. Но было бы хорошо, если бы и вы, по своим каналам…"

Он церемонно поклонился, прощаясь. Рахель, щелкнув суставами, сделала книксен и качнула своим малиновым беретом. Мардафат поднял голову. В бараньих глазах его метался панический заячий страх.

"Конечно, конечно… - проблеял он дрожащим голосом. – Держите… и я тоже… по каналам… Постойте, постойте!.."

Уже взявшийся за ручку двери вурдалак удивленно обернулся. Неустрашимый Председатель звучал так, как будто боялся остаться один в комнате.

"Постойте… - Мардафат перевел дух. – Гавнери, я хочу попросить вас об одной услуге… возможно последней… - глаза Председателя наполнились слезами, он всхлипнул. – Задержите, пожалуйста, разговором посла Испании. Мне нужно время, чтобы прийти в себя… и, кстати, скажите Махлюду, чтобы подмел. Прощайте…"

* * *

В ста метрах от блокированного израильскими танками компаунда Мардафата старший сержант Коэн прислонился к мощной бетонаде огневой позиции, вытянул ноги и закрыл глаза. Перед его мысленным взором медленно и беззвучно проплыли события прошедшего отпуска, начиная с дискотеки и заканчивая бурной ночью с новой подружкой, оказавшейся, кстати, замечательно шустрой. Между этими событиями, как между скобками, маячили две пьянки с друзьями, бешеные гонки на родительских автомобилях, драка со штабными "джобниками", ссора с папашей, удачное бегство от военной полиции и еще много чего. Самое странное, что все это удивительное многообразие умещалось в какие-то смешные тридцать шесть часов.

"Эх, - сказал он мечтательно. – Щас бы вздремнуть часиков со.рок… Евгений, братишка, дай сигарету, не будь сукой."

"Возьми сам… там, в бронежилете," - откликнулся Евгений, коэновский закадычный друг и напарник. Евгений на этой неделе в отпуск не ходил по причине испорченных отношений с командиром, а потому, в отличие от товарища, был зол, бодр и собран. Сейчас он смотрел в бинокль на тесную площадь перед компаундом, где перед театрально разложенными мешками с песком вперемежку кучковались машины с дипломатическими номерами, штатские люди в галстуках и мардафатовские бандиты в камуфляже с "калашниковыми" наперевес.

"Ты бы бронежилет надел… - лениво посоветовал Коэн. – Неровен час, Ленский придет, застукает. Он теперь, гад, тебя на каждой мелочи ловить будет. Может, все-таки извинишься?"

Ленский был тем самым командиром, который не пустил Евгения в отпуск.

"Хрен ему в зубы, чтоб не болтался, - свирепо отвечал Евгений. – Буду я еще извиняться перед всякими салагами. У меня уже дембель ти.кает, а он кто? Извиняться… Да его пристрелить мало, этого Ленского..."

"Надень… - сказал благоразумный Коэн, закуривая. – Мало ли…"

"Отстань, жарко… - отмахнулся Евгений, не отрываясь от окуляров. – Смотри-ка, там вроде как испанцы к нашему прикатили. Машина с флагом и вообще."

Коэн пустил кольцо дыма и сощурился, ловя ослепительное солнце в его серую трепещущую рамку.

"Ага, - подтвердил он. – По радио говорили. Засера сегодня испанский посол навещает, в знак солидарности."

"Ишь ты… - протянул Евгений, исследуя в бинокль группу людей у самого входа. – Снюхались, кровососы… А кстати: кто там в малиновом берете с послом испанским говорит?"

Коэн вздохнул. До конца смены было еще пилить и пилить.

Продолжение

Алекс Тарн Страсти-педерасти

Другие произведения А.Тарна

К списку фельетонов

Hosting by