Божье чудо

Виктория Райхер

Мальчика звали Гидеон, не больше и не меньше. Гидеон. Можно подумать. Мальчик был мал ростом, хлипок, сутул, и его веснушки, несмотря на их обилие, не могли скрыть кривизны его носа. Над ходячим набором достоинств под пышной вывеской "Гидеон" могло бы смеяться все местечко, но Гидеон был сиротой. Над сиротами в местечке не смеялись. Гидеон был сиротой и жил у своего дяди, сапожника Рувима Козинакера. Гидеон называл его дядя Рува. Сапожником дядя Рува был плохим. Дядя Рува и Гидеон жили вдвоём, и никто больше с ними не жил. Не верно было бы, исходя из этого факта, предположить, что никого больше у них и не было вовсе: у сапожника Рувима Козинакера была мама, которая жила в Бердичеве. Маму дяди Рувы звали Сора Козинакер, и Гидеон называл её бабушкой Сорой. Как так получилось, что бабушка Сора оказалась в Бердичеве, а сын её Рува и внук Гидеон - в местечке, никто уже и не помнил. Регулярно, раз в месяц, на адрес Рувима Козинакера приходило письмо из Бердичева. От этого события Рува делался торжественным, как жених, и строгим, как невеста. Рувим Козинакер очень любил свою маму Сору. Он кричал на всю улицу "Гидеон!" - и маленький Гидеон бежал домой. Дядя Рува на расстоянии показывал ему белый конверт и читал вслух его содержимое. В письмах бабушки Соры Гидеона называли сладким мальчиком, отрадой дней и драгоценным подарком. Гидеон очень любил слушать письма от бабушки Соры. Жаль, что сама бабушка Сора жила так далеко. Сапожник Рува Козинакер воспитывал своего племянника в строгости. Уж на что в небогатом местечке мало кто баловал детей, и ко многому были привычны, но даже на этом фоне воспитательная система сапожника отличалась суровостью. По мнению дяди Рувы, в жизни Гидеона было два достойных занятия: изучение святых текстов и помощь в сапожной мастерской. Трудно сказать, каким именно образом эти два дела сочетались в строгих Рувиных глазах, но только ими маленький Гидеон мог заниматься безвозбранно. Все остальное ему было запрещено. Запрещено было: убегать на улицу и пачкать там одежду, играть с соседскими мальчишками и тратить на это время, задерживаться в городе при походах за нитками и кожей для мастерской, терять ценные вещи и плохо учить святые тексты. Нелишним будет заметить, что данные запреты имели под собой реальную базу -в том смысле, что маленький кривоносый мальчик с гордым именем Гидеон постоянно и неустанно нарушал их все. Он регулярно убегал на улицу (и, конечно, пачкал там одежду), он довольно часто играл с соседскими мальчишками, неумеренно тратя на это время, он вечно что-то терял, он плохо учил святые тексты, а главное - он Всегда. Всегда. Всегда. Задерживался в городе при походах за нитками и кожей для мастерской. Если его посылали за нитками и кожей утром, он возвращался днем. Если его посылали за нитками и кожей днем, он возвращался вечером. Вечером же его за нитками и кожей не посылали - видимо, дядя Рува смутно подозревал, что в таком случае племянник имеет шанс не вернуться вовсе. Рувим Козинакер не был сторонником убеждения, что запреты существуют для того, чтобы их нарушать. Напротив, ему казалось, что если ребенку что-то запрещено - ребенок обязан слушаться. Если ребенок не слушается, ребенок должен быть наказан. Примерно два раза в неделю, обычно по понедельникам и средам, Рувим Козинакер рано заканчивал работу в сапожной мастерской. Он приходил домой, извлекал своего племянника Гидеона из очередных проказ и каверз, брал его за тощее плечо и подводил к платяному шкафу. В платяном шкафу, на специальных крючках, висели кожаные ремни, сделанные собственноручно дядей Рувой в его сапожной мастерской. Ремни были тонкие и потолще, узкие и пошире. "Выбирай", - радушно предлагал дядя Рува, и подталкивал Гидеона к шкафу. Гидеон какое-то время стоял перед различными ремнями и думал, как бы было хорошо, если бы сейчас с ним произошло Божье чудо, и все ремни Рувима Козинакера улетели бы в небеса. О Божьих чудесах Гидеон читал в Торе, в Пророках и в Писаниях, там было написано много про эти самые чудеса. В святых текстах чудеса всегда случались именно тогда, когда были особенно нужны. По понедельникам и средам Гидеону казалось, что настало наиболее подходящее время для Божьего чуда. Тому, кто должен был бы, по идее, это чудо совершить, так, видимо, не казалось, и ремни никуда не улетали: ремни не умеют летать. Гидеон останавливал свой выбор на каком-нибудь одном ремне (каждый раз потом его выбор казался ему особенно неудачным), и два раза в неделю все местечко слушало вопли и крики, доносившиеся из жилища сапожника Рувы Козинакера и его племянника Гидеона. Вопли и крики звучали довольно долго - так, что даже закаленные в боях с собственными детьми отцы семейств качали головами и неодобрительно щурились. Вечерами по понедельникам и средам Гидеона никто не видел, но на следующий день он, как обычно, отправлялся в город за кожей и нитками. Оттуда он должен был сразу же вернуться, но никогда сразу же не возвращался. Гидеона можно было понять: в городе, между магазинчиком кожи и пекарней, у него была Большая Любовь. Любовь Гидеона была столь огромна и необъятна, что ради неё он готов был терпеть любые излияния гнева дяди Рувы: он просто не мог ничего с собой поделать. Каждый день, уходя из дома и слыша привычное "только смотри вернись вовремя", Гидеон точно знал, что вовремя он не вернется. Ему было известно до мелочей, что произойдет. Он видел заранее, как дойдет до города, как купит кожи и ниток для дяди Рувы, как повернет не налево, к дому, а направо, к пекарне - и от мысли, что будет потом, у Гидеона перехватывало дыхание и плыло в глазах. Потому что потом наступали те минуты, ради которых стоило жить на свете. В большой витрине шляпной мастерской, расположенной как раз между магазинчиком кож и пекарней, стоял стеклянный ящик, наполненный водой. В ящике, лениво поводя живой переливающейся тканью, жила разноцветная рыба. У рыбы были красные хвост, голова и плавники, и золотистое все остальное. Рыба была прекрасней, чем все, что Гидеон видел на этом свете. Рыба плавала по своему ящику, временами поворачивая голову и глядя прямо Гидеону в глаза. Гидеон стоял возле витрины, и, не шевелясь и почти не дыша, глядел на рыбу. Ему казалось, что рыба его понимает. Ему казалось, что рыба его узнаёт. Ему казалось, что рыба переливается специально для него. Гидеон долго думал, как бы ему мысленно называть рыбу, которую он считал немножечко, совсем чуть-чуть, своей. Рыбе нужно было подобрать самое красивое на свете женское имя. Гидеон знал только одно красивое женское имя. Гидеон называл немножечко свою рыбу Сора. Он рассказывал рыбе по имени Сора про свои неприятности и беды, про дядю Руву и его ремни, про мальчишек на улице и их игры, даже иногда шепотом пересказывал ей святые тексты. Сора все понимала - во всяком случае, она все так же плавала по своему ящику и плавно поводила цветными плавниками. Между прозрачными перепонками вспыхивали маленькие искры. Гидеон любил смотреть на эти искры, и думать, что они похожи на маленькие лампочки, которые зажигаются специально для него. Никогда, даже в самых своих потаённых мыслях, даже в самой глубине своей растревоженной души, Гидеон не мечтал о том, что рыба Сора может не жить в витрине шляпной мастерской, а поселиться у него дома, в комнате, где он жил с дядей Рувой. Это было так же нереально, как мечтать, скажем, о том, что в один прекрасный день на осинах вырастут субботние халы, а башмаки будут тачаться из кожи сами. То есть неплохо было бы, конечно, но всерьез об этом нечего было и мечтать. Конечно, всегда существовала вероятность Божьего чуда, но Гидеон был уверен, что Богу нет дела до стеклянного ящика и рыбы Соры. К тому же он был вполне счастлив, приходя к витрине и стоя перед ней, ему не казалось, что их с рыбой Сорой жизнь можно было бы как-то улучшить. Поэтому когда случилась та драка как раз на улице перед витриной шляпной мастерской, Гидеон был к этому не готов. Он невнимательно просмотрел, как толстый кожевник Довид-Лейб набросился с какими-то упреками на вялого, но жилистого пекаря Иегошуа. Они что-то не поделили, на помощь кожевнику пришла вся его семья, на помощь пекарю - вся пекарня, а в ней, между прочим, держали девятерых молодых работников, драка охватила почти всю улицу, и только задумчивый Гидеон стоял перед витриной шляпной мастерской. Кто-то бросил в кого-то камень, кто-то кому-то ответил, и только когда очередной камень (неслучайный, конечно, как и все чудесное в этом мире) ударился в стекло шляпной витрины, Гидеон очнулся от своего полусна. Камень пробил витрину и угодил точнехонько в стенку стеклянного ящика, ящик разбился с громким звоном, вода хлынула на пол и на мостовую, и в ней прямо к ногам ошалевшего от смены декораций Гидеона вылетела радужная рыба Сора. Сора, оставшаяся без воды и задыхающаяся на грязных камнях. Гидеон знал, что рыбы никак не могут дышать без воды. Он сориентировался мгновенно, быстрее, чем когда-либо в жизни. В этот день его посылали не только за кожей, но и за молоком. Молоко находилось в стеклянной банке. Гидеон подхватил банку, выплеснул молоко в сторону продолжавшейся драки (там никто и не заметил аварии с витриной и никому не нужной рыбой), зачерпнул воды из остатков ящика и одним движением переместил туда с грязных камней задыхающуюся Сору. Сора подвигалась чуть-чуть и замерла, шевеля плавниками. Из шляпной мастерской никто не вышел: там именно в этот день был выходной. Гидеон прижал к себе стеклянную банку и пошел домой. Дома он немедленно показал свою драгоценную ношу дяде Руве. Его не отпускала уверенность, что Божье чудо, случившееся один раз, случится повторно, и дядя Рува разрешит оставить рыбу Сору жить в их комнате и плавать в стеклянной банке. Просто потому, что, кроме всего, не может же дядя Рува не оценить красоты и небыкновенности чудесной рыбы. Дядя Рува оценил. Он внимательно посмотрел на племянника и на его водоплавающий клад, нахмурил брови и минуту подумал о чем-то. Потом поднял руку и погладил Гидеона по голове. - Молодец, мальчик, - сказал дядя Рува. - Ты в кои-то веки принес домой полезную вещь. Сегодня у нас еще есть остатки вчерашней фасоли, да и нечего баловаться в будний день, но на субботу мы зажарим твою находку в подсолнечном масле, и прекрасно поедим. Немного масла я припас с Хануки. У нас будет чудесный субботний ужин. С этими словами дядя Рува еще раз ласково погладил Гидеона по голове, и отвернулся от него, считая, что разговор окончен. Остаток вечера Гидеон провел, стоя на коленях. Он молил дядю Руву разрешить рыбе по имени Сора жить в доме и не служить пропитанием. Дядя Рува сначала вообще не понял, о чем речь, потом долго смеялся, потом отмахивался, и, наконец, рассердился. - Послушай, Гидеон, - сказал дядя Рува. - Завтра ты захочешь, чтобы у нас на окне в банке жила субботняя хала, или стручковая фасоль, сообщая мне, что у них есть имена, и что ты любишь на них смотреть. Еще два слова, и я лично отведу тебя к доктору. Отстань, Гидеон. Послезавтра суббота. Ты почистишь мне рыбу, и я лично ее пожарю. А теперь ляг под одеяло и лежи тихо. Или можешь сразу идти выбирать ремень. Гидеон лёг под одеяло и какое-то время лежал тихо. Он дождался, пока дядя заснет, а потом встал с постели. Вещи Гидеон собрал быстро: у него, собственно, и не было особо вещей. Он взял с собой молитвенник, хлебный ломоть и стеклянную банку с рыбой в ней. Поколебавшись, добавил к багажу свечку и моток суровых ниток. Надел свои субботные кожаные ботинки и субботние же чистые штаны, кинул настроженный взгляд на спящего дядю Руву и вышел из дома. Он не знал, куда идёт - зато знал, зачем: он идёт встречать Божье чудо. Мысль о том, что его рыбу, его Сору, действительно могут пожарить и съесть, ни на секунду не селилась в его сознании. Скорее, он сообразил, что одно чудо не сразу влечет за собой другое, и, видимо, навстречу второму чудо нужно идти. Ну вот он и пошел. В доме дяди Рувы рыбе Соре угрожала опасность, поэтому из дома дяди Рувы надо было уходить. Куда, Гидеон понятия не имел - он никогда в жизни не выходил за пределы местечка и соседнего с ним города, и у него не было знакомых, к которым можно было заявиться жить вместе с рыбой. Он просто шел, твёрдо зная, что как только он осилит ту часть пути, которая приходится на него, его немедленно встретит Божье чудо. Гидеон шел к железной дороге, которая располагалась на окраине города и вела куда-то далеко, неизвестно куда. Гидеону казалось, что чуду будет легче найти его там, куда можно как-нибудь добраться - например, на поезде. До рельсов железной дороги было далеко (Гидеон был возле них один только раз, когда они с мальчишками из местечка ходили смотреть на поезда), потому что город был довольно большой, но Гидеону некуда было спешить. У него был ломоть хлеба и рыба Сора в стеклянной банке. Соре он тоже покрошил хлеба, чтобы и она поела чуть-чуть. Она чуть-чуть поела. Гидеон шел по городу, и мысленно рассказывал рыбе про те места, мимо которых они проходили. Знал про эти места он немного, поэтому основную часть своих рассказов придумывал. Рыба Сора слушала его, не перебивая. Ломоть хлеба был довольно большим. Рассвет пришел, как и положено, с рассветом, и светлое небо мягко провисло над сутулым мальчиком, идущим куда-то с большой и тяжелой стеклянной банкой. К вечеру дня Гидеон, изрядно устав, добрел до железной дороги. Блестящие рельсы змеились и уходили куда-то очень далеко. Город недолго бежал вслед за ними, но бысто отставал, и рельсы продолжали дорогу одни. Гидеон уверенно шел в ту сторону, где город расставался с рельсами, и был уверен, что именно там, именно в том месте, где города уже нет, а дорога, наоборот, есть, его ожидает Божье чудо. Он с замиранием сердца прошел мимо последних городских домов, крепче прижал к себе банку, а для того, чтобы чудо было особенно неожиданным (потому что ведь чуду не полагается показывать, что ты о нем знал), на последних метрах городской дороги Гидеон зажмурился. Осторожно, чтобы, не приведи Господи, не оступиться, мальчик шел вдоль рельсов по пушистым травам. Он отсчитал те метры, которые, по его мнению, были последними на его пути, остановился, постоял секунду и открыл глаза. На повороте блестящих рельсов, именно там, где, по мнению Гидеона, должно было находиться то, что его спасет, сидел дядя Рува. - Гидеон, - сказал дядя Рува, и мальчик заметил, что дядины глаза покраснели, - Гидеон, я получил письмо из Бердичева. Мне написали, что от сердечного приступа умерла моя мать, твоя бабушка Сора. Мы теперь с тобой совсем одни на свете, Гидеон. Ты можешь оставить свою рыбу. Я не буду ее есть. Пойдем домой. Гидеон подошел к дяде и внимательно посмотрел на него. Дядя Рува вздохнул о чем-то своём и вытер глаза рукой. Дядя Рува не был похож на чудо, но, в конце концов, кем был Гидеон, чтобы указывать Богу, как именно ему совершать чудеса? В стеклянной банке колыхнулась радужная рыба Сора и сердце Гидеона колыхнулось вместе с ней. - Пойдём, сказал он. - Пойдём домой, - сказал Гидеон рыбе Соре и дяде Руве. 2003 Тексты Виктории Райхер

Мальчика звали Гидеон, не больше и не меньше. Гидеон. Можно подумать. Мальчик был мал ростом, хлипок, сутул, и его веснушки, несмотря на их обилие, не могли скрыть кривизны его носа. Над ходячим набором достоинств под пышной вывеской "Гидеон" могло бы смеяться все местечко, но Гидеон был сиротой. Над сиротами в местечке не смеялись.

Гидеон был сиротой и жил у своего дяди, сапожника Рувима Козинакера. Гидеон называл его дядя Рува. Сапожником дядя Рува был плохим.

Дядя Рува и Гидеон жили вдвоём, и никто больше с ними не жил. Не верно было бы, исходя из этого факта, предположить, что никого больше у них и не было вовсе: у сапожника Рувима Козинакера была мама, которая жила в Бердичеве. Маму дяди Рувы звали Сора Козинакер, и Гидеон называл её бабушкой Сорой. Как так получилось, что бабушка Сора оказалась в Бердичеве, а сын её Рува и внук Гидеон - в местечке, никто уже и не помнил. Регулярно, раз в месяц, на адрес Рувима Козинакера приходило письмо из Бердичева. От этого события Рува делался торжественным, как жених, и строгим, как невеста. Рувим Козинакер очень любил свою маму Сору.

Он кричал на всю улицу "Гидеон!" - и маленький Гидеон бежал домой. Дядя Рува на расстоянии показывал ему белый конверт и читал вслух его содержимое. В письмах бабушки Соры Гидеона называли сладким мальчиком, отрадой дней и драгоценным подарком. Гидеон очень любил слушать письма от бабушки Соры. Жаль, что сама бабушка Сора жила так далеко.

Сапожник Рува Козинакер воспитывал своего племянника в строгости. Уж на что в небогатом местечке мало кто баловал детей, и ко многому были привычны, но даже на этом фоне воспитательная система сапожника отличалась суровостью. По мнению дяди Рувы, в жизни Гидеона было два достойных занятия: изучение святых текстов и помощь в сапожной мастерской. Трудно сказать, каким именно образом эти два дела сочетались в строгих Рувиных глазах, но только ими маленький Гидеон мог заниматься безвозбранно. Все остальное ему было запрещено. Запрещено было: убегать на улицу и пачкать там одежду, играть с соседскими мальчишками и тратить на это время, задерживаться в городе при походах за нитками и кожей для мастерской, терять ценные вещи и плохо учить святые тексты.

Нелишним будет заметить, что данные запреты имели под собой реальную базу -в том смысле, что маленький кривоносый мальчик с гордым именем Гидеон постоянно и неустанно нарушал их все. Он регулярно убегал на улицу (и, конечно, пачкал там одежду), он довольно часто играл с соседскими мальчишками, неумеренно тратя на это время, он вечно что-то терял, он плохо учил святые тексты, а главное - он Всегда. Всегда. Всегда. Задерживался в городе при походах за нитками и кожей для мастерской. Если его посылали за нитками и кожей утром, он возвращался днем. Если его посылали за нитками и кожей днем, он возвращался вечером. Вечером же его за нитками и кожей не посылали - видимо, дядя Рува смутно подозревал, что в таком случае племянник имеет шанс не вернуться вовсе.

Рувим Козинакер не был сторонником убеждения, что запреты существуют для того, чтобы их нарушать. Напротив, ему казалось, что если ребенку что-то запрещено - ребенок обязан слушаться. Если ребенок не слушается, ребенок должен быть наказан.

Примерно два раза в неделю, обычно по понедельникам и средам, Рувим Козинакер рано заканчивал работу в сапожной мастерской. Он приходил домой, извлекал своего племянника Гидеона из очередных проказ и каверз, брал его за тощее плечо и подводил к платяному шкафу. В платяном шкафу, на специальных крючках, висели кожаные ремни, сделанные собственноручно дядей Рувой в его сапожной мастерской. Ремни были тонкие и потолще, узкие и пошире. "Выбирай", - радушно предлагал дядя Рува, и подталкивал Гидеона к шкафу. Гидеон какое-то время стоял перед различными ремнями и думал, как бы было хорошо, если бы сейчас с ним произошло Божье чудо, и все ремни Рувима Козинакера улетели бы в небеса. О Божьих чудесах Гидеон читал в Торе, в Пророках и в Писаниях, там было написано много про эти самые чудеса. В святых текстах чудеса всегда случались именно тогда, когда были особенно нужны. По понедельникам и средам Гидеону казалось, что настало наиболее подходящее время для Божьего чуда.

Тому, кто должен был бы, по идее, это чудо совершить, так, видимо, не казалось, и ремни никуда не улетали: ремни не умеют летать. Гидеон останавливал свой выбор на каком-нибудь одном ремне (каждый раз потом его выбор казался ему особенно неудачным), и два раза в неделю все местечко слушало вопли и крики, доносившиеся из жилища сапожника Рувы Козинакера и его племянника Гидеона. Вопли и крики звучали довольно долго - так, что даже закаленные в боях с собственными детьми отцы семейств качали головами и неодобрительно щурились. Вечерами по понедельникам и средам Гидеона никто не видел, но на следующий день он, как обычно, отправлялся в город за кожей и нитками. Оттуда он должен был сразу же вернуться, но никогда сразу же не возвращался. Гидеона можно было понять: в городе, между магазинчиком кожи и пекарней, у него была Большая Любовь.

Любовь Гидеона была столь огромна и необъятна, что ради неё он готов был терпеть любые излияния гнева дяди Рувы: он просто не мог ничего с собой поделать. Каждый день, уходя из дома и слыша привычное "только смотри вернись вовремя", Гидеон точно знал, что вовремя он не вернется. Ему было известно до мелочей, что произойдет. Он видел заранее, как дойдет до города, как купит кожи и ниток для дяди Рувы, как повернет не налево, к дому, а направо, к пекарне - и от мысли, что будет потом, у Гидеона перехватывало дыхание и плыло в глазах. Потому что потом наступали те минуты, ради которых стоило жить на свете.

В большой витрине шляпной мастерской, расположенной как раз между магазинчиком кож и пекарней, стоял стеклянный ящик, наполненный водой. В ящике, лениво поводя живой переливающейся тканью, жила разноцветная рыба. У рыбы были красные хвост, голова и плавники, и золотистое все остальное. Рыба была прекрасней, чем все, что Гидеон видел на этом свете. Рыба плавала по своему ящику, временами поворачивая голову и глядя прямо Гидеону в глаза. Гидеон стоял возле витрины, и, не шевелясь и почти не дыша, глядел на рыбу. Ему казалось, что рыба его понимает. Ему казалось, что рыба его узнаёт. Ему казалось, что рыба переливается специально для него. Гидеон долго думал, как бы ему мысленно называть рыбу, которую он считал немножечко, совсем чуть-чуть, своей. Рыбе нужно было подобрать самое красивое на свете женское имя. Гидеон знал только одно красивое женское имя. Гидеон называл немножечко свою рыбу Сора.

Он рассказывал рыбе по имени Сора про свои неприятности и беды, про дядю Руву и его ремни, про мальчишек на улице и их игры, даже иногда шепотом пересказывал ей святые тексты. Сора все понимала - во всяком случае, она все так же плавала по своему ящику и плавно поводила цветными плавниками. Между прозрачными перепонками вспыхивали маленькие искры. Гидеон любил смотреть на эти искры, и думать, что они похожи на маленькие лампочки, которые зажигаются специально для него.

Никогда, даже в самых своих потаённых мыслях, даже в самой глубине своей растревоженной души, Гидеон не мечтал о том, что рыба Сора может не жить в витрине шляпной мастерской, а поселиться у него дома, в комнате, где он жил с дядей Рувой. Это было так же нереально, как мечтать, скажем, о том, что в один прекрасный день на осинах вырастут субботние халы, а башмаки будут тачаться из кожи сами. То есть неплохо было бы, конечно, но всерьез об этом нечего было и мечтать. Конечно, всегда существовала вероятность Божьего чуда, но Гидеон был уверен, что Богу нет дела до стеклянного ящика и рыбы Соры. К тому же он был вполне счастлив, приходя к витрине и стоя перед ней, ему не казалось, что их с рыбой Сорой жизнь можно было бы как-то улучшить.

Поэтому когда случилась та драка как раз на улице перед витриной шляпной мастерской, Гидеон был к этому не готов. Он невнимательно просмотрел, как толстый кожевник Довид-Лейб набросился с какими-то упреками на вялого, но жилистого пекаря Иегошуа. Они что-то не поделили, на помощь кожевнику пришла вся его семья, на помощь пекарю - вся пекарня, а в ней, между прочим, держали девятерых молодых работников, драка охватила почти всю улицу, и только задумчивый Гидеон стоял перед витриной шляпной мастерской. Кто-то бросил в кого-то камень, кто-то кому-то ответил, и только когда очередной камень (неслучайный, конечно, как и все чудесное в этом мире) ударился в стекло шляпной витрины, Гидеон очнулся от своего полусна. Камень пробил витрину и угодил точнехонько в стенку стеклянного ящика, ящик разбился с громким звоном, вода хлынула на пол и на мостовую, и в ней прямо к ногам ошалевшего от смены декораций Гидеона вылетела радужная рыба Сора. Сора, оставшаяся без воды и задыхающаяся на грязных камнях. Гидеон знал, что рыбы никак не могут дышать без воды. Он сориентировался мгновенно, быстрее, чем когда-либо в жизни. В этот день его посылали не только за кожей, но и за молоком. Молоко находилось в стеклянной банке. Гидеон подхватил банку, выплеснул молоко в сторону продолжавшейся драки (там никто и не заметил аварии с витриной и никому не нужной рыбой), зачерпнул воды из остатков ящика и одним движением переместил туда с грязных камней задыхающуюся Сору. Сора подвигалась чуть-чуть и замерла, шевеля плавниками. Из шляпной мастерской никто не вышел: там именно в этот день был выходной. Гидеон прижал к себе стеклянную банку и пошел домой.

Дома он немедленно показал свою драгоценную ношу дяде Руве. Его не отпускала уверенность, что Божье чудо, случившееся один раз, случится повторно, и дядя Рува разрешит оставить рыбу Сору жить в их комнате и плавать в стеклянной банке. Просто потому, что, кроме всего, не может же дядя Рува не оценить красоты и небыкновенности чудесной рыбы.

Дядя Рува оценил. Он внимательно посмотрел на племянника и на его водоплавающий клад, нахмурил брови и минуту подумал о чем-то. Потом поднял руку и погладил Гидеона по голове.
- Молодец, мальчик, - сказал дядя Рува. - Ты в кои-то веки принес домой полезную вещь. Сегодня у нас еще есть остатки вчерашней фасоли, да и нечего баловаться в будний день, но на субботу мы зажарим твою находку в подсолнечном масле, и прекрасно поедим. Немного масла я припас с Хануки. У нас будет чудесный субботний ужин.
С этими словами дядя Рува еще раз ласково погладил Гидеона по голове, и отвернулся от него, считая, что разговор окончен.

Остаток вечера Гидеон провел, стоя на коленях. Он молил дядю Руву разрешить рыбе по имени Сора жить в доме и не служить пропитанием. Дядя Рува сначала вообще не понял, о чем речь, потом долго смеялся, потом отмахивался, и, наконец, рассердился.
- Послушай, Гидеон, - сказал дядя Рува. - Завтра ты захочешь, чтобы у нас на окне в банке жила субботняя хала, или стручковая фасоль, сообщая мне, что у них есть имена, и что ты любишь на них смотреть. Еще два слова, и я лично отведу тебя к доктору. Отстань, Гидеон. Послезавтра суббота. Ты почистишь мне рыбу, и я лично ее пожарю. А теперь ляг под одеяло и лежи тихо. Или можешь сразу идти выбирать ремень.

Гидеон лёг под одеяло и какое-то время лежал тихо. Он дождался, пока дядя заснет, а потом встал с постели. Вещи Гидеон собрал быстро: у него, собственно, и не было особо вещей. Он взял с собой молитвенник, хлебный ломоть и стеклянную банку с рыбой в ней. Поколебавшись, добавил к багажу свечку и моток суровых ниток. Надел свои субботные кожаные ботинки и субботние же чистые штаны, кинул настроженный взгляд на спящего дядю Руву и вышел из дома.

Он не знал, куда идёт - зато знал, зачем: он идёт встречать Божье чудо. Мысль о том, что его рыбу, его Сору, действительно могут пожарить и съесть, ни на секунду не селилась в его сознании. Скорее, он сообразил, что одно чудо не сразу влечет за собой другое, и, видимо, навстречу второму чудо нужно идти. Ну вот он и пошел. В доме дяди Рувы рыбе Соре угрожала опасность, поэтому из дома дяди Рувы надо было уходить. Куда, Гидеон понятия не имел - он никогда в жизни не выходил за пределы местечка и соседнего с ним города, и у него не было знакомых, к которым можно было заявиться жить вместе с рыбой. Он просто шел, твёрдо зная, что как только он осилит ту часть пути, которая приходится на него, его немедленно встретит Божье чудо.

Гидеон шел к железной дороге, которая располагалась на окраине города и вела куда-то далеко, неизвестно куда. Гидеону казалось, что чуду будет легче найти его там, куда можно как-нибудь добраться - например, на поезде. До рельсов железной дороги было далеко (Гидеон был возле них один только раз, когда они с мальчишками из местечка ходили смотреть на поезда), потому что город был довольно большой, но Гидеону некуда было спешить. У него был ломоть хлеба и рыба Сора в стеклянной банке. Соре он тоже покрошил хлеба, чтобы и она поела чуть-чуть. Она чуть-чуть поела. Гидеон шел по городу, и мысленно рассказывал рыбе про те места, мимо которых они проходили. Знал про эти места он немного, поэтому основную часть своих рассказов придумывал. Рыба Сора слушала его, не перебивая. Ломоть хлеба был довольно большим. Рассвет пришел, как и положено, с рассветом, и светлое небо мягко провисло над сутулым мальчиком, идущим куда-то с большой и тяжелой стеклянной банкой.

К вечеру дня Гидеон, изрядно устав, добрел до железной дороги. Блестящие рельсы змеились и уходили куда-то очень далеко. Город недолго бежал вслед за ними, но бысто отставал, и рельсы продолжали дорогу одни. Гидеон уверенно шел в ту сторону, где город расставался с рельсами, и был уверен, что именно там, именно в том месте, где города уже нет, а дорога, наоборот, есть, его ожидает Божье чудо. Он с замиранием сердца прошел мимо последних городских домов, крепче прижал к себе банку, а для того, чтобы чудо было особенно неожиданным (потому что ведь чуду не полагается показывать, что ты о нем знал), на последних метрах городской дороги Гидеон зажмурился.

Осторожно, чтобы, не приведи Господи, не оступиться, мальчик шел вдоль рельсов по пушистым травам. Он отсчитал те метры, которые, по его мнению, были последними на его пути, остановился, постоял секунду и открыл глаза.

На повороте блестящих рельсов, именно там, где, по мнению Гидеона, должно было находиться то, что его спасет, сидел дядя Рува.

- Гидеон, - сказал дядя Рува, и мальчик заметил, что дядины глаза покраснели, - Гидеон, я получил письмо из Бердичева. Мне написали, что от сердечного приступа умерла моя мать, твоя бабушка Сора. Мы теперь с тобой совсем одни на свете, Гидеон. Ты можешь оставить свою рыбу. Я не буду ее есть. Пойдем домой.

Гидеон подошел к дяде и внимательно посмотрел на него. Дядя Рува вздохнул о чем-то своём и вытер глаза рукой. Дядя Рува не был похож на чудо, но, в конце концов, кем был Гидеон, чтобы указывать Богу, как именно ему совершать чудеса?

В стеклянной банке колыхнулась радужная рыба Сора и сердце Гидеона колыхнулось вместе с ней.
- Пойдём, сказал он. - Пойдём домой, - сказал Гидеон рыбе Соре и дяде Руве.

2003

Тексты Виктории Райхер

MP3

При цитировании обязательны ссылки на автора и сайт; в Интернете - линки.
© Лев Ари Судаков 2001-2021		Обратная связь LJ / ЖЖ

Эта страница обновлена 12.10.2021