Раиса (Рахель) Эпштейн
Памяти Леи Гольдштейн-Мушник
О Лее Гольдштейн-Мушник, благословенна память ее - или все или ничего.
Ничего - невозможно, потому что почти не бывает уже в наши времена таких праведниц, как она, и кто знает, быть может , мало было таких и в прошлом, а потому так нужно, чтоб знали о ней, чтоб не забывали ее, чтобы любили ее не только те, кто имел великое счастье быть знакомыми с нею, но и те, кто этого не удостоился...
Все - невозможно тоже, потому что никакие факты из ее жизни не могут выразить и описать главное, что было в ней и останется навсегда после ее физического ухода из этого мира: ее прекрасной, неисчерпаемо великой и бесконечно любящей души.
Она любила свой народ. Она бесконечно любила свою семью - сына Шмулика, невестку Нехаму, внуков...Она любила Землю Израиля, которая была для нее не абстрактной идеей, а тем, что она и есть - святая, многострадальная, залитая нашей кровью, остающаяся чистой несмотря на все попытки осквернить ее, остающаяся нашей, несмотря на все попытки предать ее, всегда ждущая нас - ЗЕМЛЯ ЖИЗНИ НАШЕЙ, ЗЕМЛЯ НАШЕЙ БОЛИ, СЛЕЗ И ПОТЕРЬ - НО И СЧАСТЬЯ ВСТРЕЧИ, ОБРЕТЕНИЯ, ВОЗВРАЩЕНИЯ.....
Она любила картины Шмулика, воспевающие Святую Землю, ее пейзажи, ее евреев, ее небо, ее воздух, ее молитвы, ее пронизанность мерцающим рассветным светом, ее внутреннюю музыку, этот заколдовывающий душу тихий напев, порою взрывающийся аккордами высокой радости, или захлебывающийся в крике боли - и снова затихающий в щемящей душу печали....
Она никогда не переставала любить ушедшего намного раньше ее Павла-Пинхаса Гольдштейна, ее мужа, еврейского человека сложной судьбы и трепетной тонкой души, сердце которого было пронизано светом великой веры, которую он обрел в темном зловонном мире предназначенных для убиения человечности лагерей и пыточных тюрем огромного советского Гулага ...
Она больше чем любила Хеврон. Она не только жила в нем, но жила им, была слита с ним, была пронизана им, дарила ему всю себя: свое прошлое, свое настоящее, свою семью, свои заботы и тревоги, свою жизнь, которую она посвятила ему до дна, до глубочайших глубин всего своего существа. До конца.
Она отдавала и отдала себя всю тем и тому, кого и что она любила. Она не оставляла себе ничего. Только любовь. Только счастье отдавать. Только безграничную преданность. Только самоотверженность, почти самоотказ. Отказ не от души, не от этой необъемлемой бесконечности, которая жила в ней. Отказ от своих нужд, прихотей, суеты....
Она не боялась знать правду. Всю тяжкую, невыносимую правду, от которой столь многие из нас готовы бежать в мифы, в самоутешительные теории, в поиск вождей, в политику, в ложь.
Она хотела знать все и понимать все. И она понимала. Она не охраняла себя от боли понимания - лишь хотела уберечь от нее близких ей людей.
Но знание и бесстрашие в готовности принять всю правду никогда не приводило ее в отчаяние. Она верила в свой народ. Она верила в новую духовную силу, взрастающую из страданий и радости, преданности и самоотверженности, нарождающейся свободы, боли, борьбы и любви. Она верила в это поколение высот - поколение ее внуков. Она знала, что это поколение уже не сделает рабами никто. Она знала, что сколько бы ни пришлось еще пролить крови - Хеврон и вся эта многострадальная Земля останутся еврейским навсегда.
Хеврон теперь навсегда останется и ее, Леи Гольдштейн-Мушник, Хевроном.
Он не забудет ее.
Мы тоже не забудем Вас, Лея,
никогда.
Мы любим Вас, Лея.
Пусть Вам будет спокойно и хорошо Там.
Молитесь за нас оттуда, Лея .
Простите за все и спасибо Вам за все.
Пожалуйста, продолжайте любить нас и там.