Авторский сайт Раисы Эпштейн

Раиса Эпштейн

ПУТЬ В ИЕРУСАЛИМ

(Исправленный вариант статьи, опубликованной в приложении Окна газеты «Вести» 20.11.97)  

Государство Израиль возникло как во площение мечты, ставшей реальностью. Если вы захотите, то это не будет сказкой, - сказал классик, провозвестник и Главный Конструктор проекта. Озарившая его личную биографию искра вдохновения зажгла пламя сионистской революции, приведшей в конце концов к провозглашению государства евреев.

В Израиле сионизм перестал быть сказкой. Советский Союз - тоже ставшая былью сказка, хотя и иная по фабуле. Умудренные опытом отцов и болью пережитого бывшие мы, советские скептики поры перезре лого социализма, шутили: "мы рождены, чтоб Кафку сделать былью..." Уже там и тогда достаточно понималось, что сюрреализм большевистского антибытия - лишь случайно состоявшееся воплощение некоей универсальной модели. Оруэлл, Хаксли и даже Замятин писали не только (а может быть, не столько) о Советской России. Да и кроме них, хуже или лучше, написано чрезвычайно много, от фантастики до философских трактатов, от трудов по антропологии до социологи ческих исследований.   

Все это мы читали и знали. Однако сионизм либо отказывались признать утопией, либо соглашались с тем, что эта утопия является исключением из общего правила. Но вот пришел Мирный Процесс. И с ним в израильское бытие ворвался Оруэлл, слегка изменивший облик, чуть приспособленный теперь уже к левантийской специфике и еврейскому характеру.

Кафкианство постсионистской утопии Мира мощным выбросом своей - поистине ядерной - энергии снесло тонкий защитный покров, до сих пор с большим или меньшим успехом скрывавший подпочвенное бурление. Мертвые слова о МИРЕ СЕЙЧАС и грядущем благоденствии Нового Ближневосточья стали сеять вполне реальную смерть, чудовищную в своей зверино-плотской растерзанности, в кровью захлестанной раздирающей боли, в немой невыносимости перенести воплощенный ужас.

Невыносимость перенести - и, значит, подсознательное , а иногда и вполне осознанное стремление забыть и сделать все, чтобы было забыто другими... Вытеснить из сознания, из коллективной и индивидуальной памяти.

Нет, это не только манипуляции извне. И знаменитая формула о необходимости продолжать жизнь по-прежнему, вопреки террору и назло террористам - это не только пропагандистское клише. Одно лишь внешнее воздействие не могло бы быть столь эффективным. Оно не могло бы так ослепить, оглушить, оглупить. Нет, это главным образом и прежде всего - самообработка, самоманипуляция, самообман, бегство. Разбросанные по площадям и улицам, повисшие на деревьях, залетевшие на балконы окрестных домов куски окровавленной человеческой плоти. Люди в черных одеждах с очень еврейскими, полными беззвучной боли глазами, методично собирающие эти кусочки, полчаса назад бывшие телом с именем и душой. Можно ли помнить это? Возможно ли с этим жить? Продолжать так, как будто не случилось ничего?

Чтобы жить не помня, нужны слова, очень много слов, заглушающих немоту невыносимой боли и спасающих от безумия. Чтобы забыть, нужно продолжать жить по-прежнему. Слова, повторяясь снова и снова, произносятся каждый раз так, как если бы были откровением. Их и воспринимают как откровение, ибо они помогают забыть и забыться, бежать от самих себя. Слова, как будто несущие смысл, в действительности лишают смысла, убивают его.

И дурно пахнут мертвые слова , – эта  Гумилевская формула обретает совершенно особое звучание здесь, где выворачивание и извращение понятий направлено на откровенное оправдание уже впрямую и непосредственно явленной смерти. "Мертвыми словами являются те, в которых мы забыли, что в начале было слово" (Мераб Мамардашвили). Утопия начинается с умерщвления слов, когда они, с одной стороны, оторваны от Источника и, с другой, - оказываются насильственно превращенными в реальность. Подвергнутая этому насилию реальность лишается права на собственное существование. Она становится функцией, служанкой, ипостасью, тенью слова. Мертвое слово убивает ее. И она, реальность, становится мертвой.

Так в любой утопии. Но у евреев, где слово не только одним своим корнем, но всей своей плотью и сутью вознесено к Источнику, насильственный отрыв от Него оборачивается умерщвлением тотчас же и по существу. Утопия Новоближневосточного Мира, будучи доведением до своего последнего предельного воплощения сионистской утопии нормализации, является сугубо еврейским феноменом бегства от себя. И это значит, что еврейское бегство от себя, когда-то почти случайно приведшее евреев на Землю Сиона, завершается теперь теми, кто уверовал в эту вторую утопию и теми, кто – веря или не веря – принял  и осуществляет ее, отказом от Сиона, от права на Землю Израиля, от права на самую жизнь.

Преемственность в этих, казалось бы, противоположно направленных векторах старого сионизма и его нынешней антитезы не может остаться незамеченной. Не случайно удивительно совпали в свое время в своем антиеврейском пафосе Отто Вейнингер и Макс Нордау. Нордау решил проблему еврейского вырождения созданием нового еврея, что должно было означать конец старого. Это и есть секулярный сионизм. Вейнингер решил ту же проблему индивидуальным самоубийством. Но прежде написал книгу, нашедшую почетное место в личной библиотеке Адольфа Гитлера.

Катастрофа создала страшный импульс для усиления сионизма и создания еврейского государства. Но урок Катастрофы остался невыученным, если вообще возмож- но выучить такой урок. В Израиле долго пы- тались забыть и саму Катастрофу, ибо память о ней мешала строительству нового еврея, евреем, в сущности, не являющегося.

Сегодня становится все более ясным, что самоубийство Отто Вейнингера оказалось увертюрой к нынешнему самоубийству сионизма, определяемому словосочетанием "мирный процесс". Кровь массовых террористических актов - всплески этого самоубийства.

Но это и всплески Катастрофы, догоняющей тех, кто хотел бы ее забыть.

***

Социализм не случайно ворвался в сионистскую революцию в ее самый решающий момент. Утопии Герцля и Нордау не хватало, чтобы сделать их сказку былью, той мощной неукротимой энергии, которой пылали Воспитанные Духом Большевизма.

Еще не так давно принимавшие нас на новообретенной Родине израильтяне с нескрываемой гордостью указывали нам, беженцам из распадавшегося СССР , на символичное совпадение двух разных событий , происшедших в одном и том же 1917-м году: октябрьской революции, создавшей советское социалистическое государство, и провозглашения Декларации Бальфура, давшей мощный импульс  к осуществлению сионизма в будущем государстве Израиль. Нам хотели сказать этим сопоставлением, что – в отличие  от почившего социализма – сионизм  жил, жив, и будет жить всегда и вовек. Мы же слушали эти слова с любовью,  радостно присоединяясь к светлой надежде и оптимостичной вере. Как же тяжело и горько было разочарование, когда ворвавшееся в нашу жизнь Осло показало, что мессианская энергия и мощный дух большевизма испарились в их израильско-сионистской инкарнации с той же неумолимой закономерностью, с какой они иссякли в инкарнации советской; что синистская идеология оказалась ничуть не более долговечной , чем все остальные идеологии двадцатого века!  

  Однако, как и во всем считающем себя цивилизованным мире,  так и в его израильской провинции, «конец идеологий» по Фукуяме в конце 20-го века так и не наступил. Вместо него как там, так и здесь, наступило тоталитарное  всевластие постмодернизма – новой Идеологии с большой буквы, претендующей быть полной и абсолютной антитезой старому тоталитаризму безвременно скончавшейся эпохи «Модерны».

Постмодернизм – эта тотальная и тоталитарная деконструкция всех истин и верований,  принципов и ценностей - уже  назван некоторыми смельчаками, его отчаянными критиками, «смертью культуры». Но в Израиле, доводящем все до своего предельного выражения , его внедрение оказывается  чем-то еще более чудовищным, чем  только культурная смерть. С другой же стороны, именно Израиль - как видно, в силу того  же странного свойства доведения всего до своей предельности – обнажает прямую преемственность между порожденным  духом «Модерны» старым тоталитаризмом  и новой постмодернистской тоталитарностью.  

Утопия  "Мира" с ее деконструкцией всего не случайно сменила выдохшийся сионизм социалистов. Несовпадение содержательного наполнения проектов никак не отменяет кровной близости и душевного единства. Обе мечты замешены на одном тесте, оба двигателя заведены одним топливом, обе оратории исполняет один хор. Но и сионизм ревизионистский, изначально национальный, не случайно угас и разложился в том, что притворилось равнодушным материализмом и гедонистическим эгоизмом, а на самом деле есть и было бегством от еврейской судьбы. У нас бегство почему-то называют прагматизмом. Порою даже видят в нем решение всех проблем. Но при всей его кажущейся реалистичности странный прагматизм этот глубоко утопичен в своей основе. И если есть в нем что-то реалистическое, то лишь в том, что он снова возвращает евреев к их старой базисной утопии – утопии еврейского самоотказа, утопии бегства от себя.

В политике лево-правая поляризация создает иллюзию различия тех, кто, стоя на одной и той же духовной площадке, держит в руках и на устах разные идеологические заклинания и клише. В материализме-гедонизме забывшего прошлое и не озабоченного будущим «ахшавизма» правое и левое снова сливаются в своей неразделимой телесной тождественности.

Вульгарно приспосабливающийся к моментному «сейчас» материализм-гедонизм нынешних правых, как и декларируемый или притворный идеализм нынешних левых, равно утопичны в своей проекции на евреев вообще, но вдвойне утопичны в проекции на евреев, приведенных в Эрец-Исраэль. Сионизм, обретший превращенную форму "нормализации", то есть превращения евреев в новый не-еврейский народ, - это не просто парадокс, совмещение несовместимого, но приведение в действие вулкана, который рано или поздно должен извергнуть огненную лаву.

Мероприятие "Осло" - начало извержения. Попытка управлять лавой методами традиционной политической игры не может создавать ничего, кроме чудовищной трагикомедии. Играющие в эту игру, выглядят ли они злыми карабасами или печальными арлекинами, в конечном счете остаются жертвами кораблекрушения, воображающими, что это они направляют бурю, тогда как на самом деле их, как и остальных, несет захлестывающая все волна. Волна бегства евреев от своего еврейства, от своей судьбы, от своего долга и предназначения. Огромная волна, которая  прокатывается по Земле, соединяющей Слово и его Источник, Жизнь и Судьбу, Веру и Бытие, Время и Смысл, Вечность и мгновенное преходящее Сейчас.

***

И все-таки нет и не может быть места глухому отчаянию и апокалиптическому пессимизму. Не для того мы приведены сюда после двухтысячелетнего хождения по пустыне человечества, чтобы так просто раствориться в этом зное и утонуть в этих песках, не заметив даже, где мы, собственно, обосновались. Всякий обладающий более чем одним измерением личности и души, верующий ли он или атеист, не может не осознавать метафизического смысла происходящего, не может не ощущать тектонических толчков этой магмы, уже вырывающейся на поверхность. И если кто-то предвосхищает, слыша эти космические сдвиги, наступающий Апокалипсис, то и ему ведь придется согласиться, что мы живем в Апокалипсисе всегда. Только что в иных местах и в другие времена нам до поры удавалось не замечать этого. Но только до поры. До звонка. До того, как очередная ослепляющая повязка будет сорвана с наших глаз. Тогда мы замечаем, иногда слишком поздно. Но при первой же возможности снова натягиваем на глаза спаси- тельную повязку. Да потуже. Чтоб не видеть решительно ничего.

Пришло, быть может, время эту удобную тряпицу выкинуть. Теперь, кажется, для нас создают такую ситуацию, которая научит стать зрячими навсегда. Возвращение зрения – антитеза Апокалипсису, антитеза отчаянию, антитеза пессимизму.

Возвращение зрения – антитеза бегству – это единственный путь  возвращения к себе. Но это - и антитеза глупости, инфантильному оптимизму, обряжен ли он в светские или религиозные одежды. Не может быть решением ни автоматизм спасения мессианским "Миром", ни христиано-уподобленный, но выдающий себя за истинно еврейский - автоматизм спасения без нашего участия. И уж конечно, ни автоматизм самодовольного прагматизма, всегда голодный материализм насыщения Здесь и Сейчас. И также -  ни автоматизм чрезмерного демократического упования на избранников народа, чьи "рациональные" игры в условиях тектонических сдвигов оказываются поистине иррациональными и шизофренически неадекватными, все более похожими на сумасшедший танец клоунов, пляшущих над разверзающейся бездонной бездной.

Все эти вариации автоматизма, на первый взгляд, противоположны сионизму, представляющему себя воплощенным свободным выбором и вызовом любому фаталистическому мировоззрению. Но не странно ли, что, как и в случае коммунистической утопии, этот великий порыв еврейского народа, осознанно принявшего решение о своей дальнейшей судьбе и осуществившего это решение, тотчас же востребовал для себя детерминистского обоснования? Концепция автоматического и неуклонного прогресса, общая коммунизму и социалистическому сионизму, - лишь одна из масок этой мифологии, являющейся необходимым костылем всех современных утопий. Ее обновленная формула - лозунг безальтернативности "Мирного процесса", неуклонности Пути , железную поступь по которому не в состоянии остановить никакие «жертвы мира» и никакие предупреждения о том, что «жертвой мира» в переспективе может оказаться само существование государства Израиль в Эрец-Исраэль.

Детерминизм «Мира» сменил исчерпавший себя детерминизм положенного в основу израильского государства политического сионизма. Первый взорвал второй до основания, и тем обнажил их общую суть. Антисионизм Осло и сионизм  «нормализации» оказались ступенями единого детерминистского  процесса самоотрицания и самоотмены – самоотрицания еврейства и самоотмены государством Израиль самого себя.

Чем более демонстрировалась приведенным на Землю метафизичность, а не только естественность, их пребывания здесь, тем более набирал силу импульс самоотказа и саморазрушения. Отрицательная знаковость этого вектора, как и должно быть в царстве мертвых слов, выворачивает себя в превращенной семантике ценностей Гуманизма, Прав Человека, Демократии, Прогресса,Мира. Рациональное и иррациональное ме- няются местами. Война, в точном соответствии со сказанным в Книге, названа миром, ложь названа правдой, тяга к самоубийству определена как ценность человеческой жизни. Языческая религия с ее поклонением идолам мертвых слов стала, в конце концов, официальной идеологией Израиля, отказавшегося от идеологий.

* * *

И снова, это словесное выворачивание и оборотничество смыслов, служащее у нас еврейскому самоотрицанию, заимствовано желающим быть «нормальным» Израилем из культивируемого им Запада.

Одним из явных признаков тоталитарности властвующего ныне над Западом постмодернизма является концепция политической корректности. Неолиберальный террор над мыслью и словом не становится легче переносимым оттого, что он осуществляется в цивилизованной Америке или Европе, а не в России или Польше. Корректный запрет на слово правды не становится меньшей ложью оттого, что оправдывается стремлением не задеть чувства "другого" и не ограничить его права.

"Другой" - негр, мексиканец или араб – все более становится тем, кто прямо или косвенно диктует правила игры. Евреи же почему-то никогда не оказываются получающими предпочтение "другими", но только отдающими предпочтение и уступающими "первыми". Еврейская тяга к служению всему человечеству в ущерб самим себе лишь меняет свое определение, свое философское обоснование, свои идейные формулировки, но по сути остается той же. И если даже на Западе постмодернистские веяния заметно ударяют по еврейским и нееврейским интересам, то в Израиле они проецируются в угрозу самому личному и государственному бытию, а безответственная игра словами тотчас же оборачивается игрой со смертью.

Если в Европе и Америке волны беженцев из Третьего мира грозят существованию уроженцев Запада лишь в более или менее дальней перспективе, то у нас неолиберализм в пользу арабов становится гибельным для евреев ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС. В Европе "демократическая религия" - это, в конце концов, лишь очередная интеллектуальная мода. В Израиле же в эту религию веруют всерьез, видя в ней отличное средство для нейтрализации не только аутентичной еврейской религии, но уже и самого созданного в 1948-м году государства.

На Западе секуляризм и даже атеизм являются, всего лишь, простым отказом того или иного отдельного индивида или совокупности граждан верить в Бога и подчинять свою жизнь высшим трансцендентным критериям. У израильских же атеистов их атеизм почти всегда становится антисемитской религией. От нее спасены, пожалуй, только те неверующие, чьи личности сформировались вне этой страны.

***

Эта религия опередила не только сегодняшнее постмодернистское влияние Запада, но и вчерашнее большевистское влияние Советской России. Идентифицирующие себя с арабами еврейские антисемиты были в ишуве еще до создания государства. Уже тогда они относились к сионизму как к расизму и фашизму. И в этом смысле знаменитая формула ООН - лишь функция одного из еврейских самоопределений.

Правда, что эти круги были периферийным меньшинством. Правда, что со временем этот радикализм, казалось, сошел с идейной и политической сцены воюющего за свое существование еврейского государства. Но правда и то, -  что это только казалось. Бессмертный еврейский само-антисемитизм, родившийся задолго до "ханаанейства" и задолго до Отто Вейнингера, накатил на Израиль огромной волной, грозящей потопить бьющееся в холодных волнах суденышко. Религия антирелигиозности и антиеврейства. Религия безальтернативности.

Религия еврейского отказа от себя, с неизбежностью становящаяся здесь  религией отказа от самой жизни. Либеральная терминология и гуманистический пафос не меняют ничего. Огненное пламя веры, горящее в глазах фанатиков, выдает их с головой. Их не так уж много - даже среди самых крайних левых. Но ведь и не нужно, чтобы их было много. Как всегда в сектах, настрой задается Одним или узкой группой, гипнотизирующей остальных. Как всегда в сектах ревностно верующих, диктатура духовно правящего меньшинства осуществляется благодаря инстинкту толпы и посредством морального террора. Главными фигурами являются не Бараки или Рамоны, не Пересы и Бейлины, даже не Сариды и Шули Алони. Пламя возжигают Ури Авнери, верующие искренне и самозабвенно, готовые ради своей веры сжечь весь мир. Так верили, кланяясь чужим божествам, возжигая чужие жертвенники, вознося на них человеческую плоть. Так верили, отказываясь от заповеданного, во все времена. Потому что еврей создан верить. И если не верит он в Создавшего его для этого, то и сама ненависть к Нему станет заменой истинной веры, слепой и опустошающей верой в Ничто.

Но есть у евреев и иной, противоположный опыт. Опыт ответственности, которая является абсолютной антитезой стадности. И есть опыт свободного выбора. Есть опыт циклов. Опыт Возвращения даже из такой бездны, из которой, кроме еврея, не в состоянии возвратиться никто.

Это то, что Андре Неер, умерший в Иерусалиме в 1988 году, называл еврейским "мета".

Это то, против чего, в сущности, и ведут  свою нескончаемую войну еврейские антисемиты всех мастей. Войну, которую они ведут против самих себя. Против евреев. Против еврейского государства. Против еврейского возвращения к себе. Против еврейского возвращения на свою Землю, Эрец-Исраэль. И это значит, против настоящего, а не лживого, наизнанку вывернутого сионизма. Против  Возвращения народа Израиля в Сион.
Против «Шиват Цион».

В этой войне против истинного смысла сионизма, полностью противоположного концепции "нормализации", и  состоит подлинная функция Норвежских соглашений – представляющей себя безальтернативной, альтернативы еврейскому государству и еврейской жизни в Эрец-Исраэль.

Но именно потому, что это - война против еврейского "мета", она обречена. Она обречена, но вестись она будет еще долго. В истории. В еврейском государстве. На Земле Израиля. В Сионе. И может быть главное – самое главное - внутри каждого из нас.

Авторский сайт Раисы Эпштейн